Игра слов

И детей у него нет.

Такие дела…

…А тогда я медленно доплелся до Елисеевского, где добавил к выделенной Бобом бутылке еще одну «Пшеничную» и пару «Токая», спустился в подземный переход, нашел свободный телефон-автомат, и, немного подумав, набрал Дашку.

– Привет, – говорю, – Хиппуха. Ты дома?

– А ты куда звонишь?! – хмыкают мне из трубки сонным уютным голосом.

Я – тоже хмыкаю.

Но как-то невесело.

– Ну, тогда жди, – говорю, – сейчас приеду.

И, не слушая потенциальных возражений, немедленно кладу трубку. После чего поднимаюсь наверх и шаркаю ногами в сторону Ленкома, где останавливается идущий в сторону ее дома троллейбус…

…У Дашки дома пахло крепким табаком, дорогими духами и недавно выставленным за дверь мужчиной.

Видимо, непосредственно перед моим приходом выгнала.

Я уже как-то объяснял – почему.

Я поставил водку на стол, дождался, пока она сварит крепкий ароматный кофе в большой медной родительской турке, разлил и все рассказал.

Мы выпили и помолчали, а потом Хиппуха отправилась за гитарой.

Она всегда была умницей, Дашка.

Поэтому и пела в тот раз не мои литературные потуги и не свои довольно скромные, врать не буду, стихотворные опыты.

Дашка пела Лорку.

…Город имбирных башен,Мускуса и печали,В тоске о морской прохладе.Ты спишь,Разбросав по камню

Не знавшие гребня пряди… Ну почему же ты больше не поешь своих песен, Хиппуха?

Ну, блядь, почему?!

Кафе на пустынном пляже. Наши дни

…Каждый раз, когда я приезжаю в этот небольшой городок на Черноморском побережье, я селюсь в один и тот же отель, метрах в четырехстах от набережной.

Привык.

А привычка – большое дело.

Хихикаю с очень похожими друг на друга и, кажется, никогда не меняющимися девчонками на ресепшене, закидываю вещи в номер и не торопясь спускаюсь к морю.

Где поворачиваю налево и иду километра с полтора вдоль берега, мимо гнущихся от промозглого ветра несчастных зимних пальм, по выложенной крупной брусчаткой дорожке в одно и то же, слишком хорошо знакомое мне маленькое кафе на пустынном пляже.

Дело в том, что приезжаю сюда я исключительно зимой, в межсезонье.

В сезон здесь, во-первых, не протолкнуться от потных, загорелых и почему-то безумно шумных провинциальных тел.

А во-вторых, бизнес с местными гостиницами лучше вести именно тогда, когда они стоят совершенно пустыми.

Летом-то, когда они переполнены, их хозяева впадают в неуместный пафос, и им кажется, что они вполне могут без тебя обойтись.

Без тебя, без твоей фирмы, вообще без всех тех, благодаря кому они и стоят забитыми до отказа.

Такова уж человеческая природа, ничего не поделаешь.

Зимой же, когда нет и не ожидается никаких денежных поступлений, когда по коридорам отелей, санаториев и пансионатов гуляют только эхо и надоедливые сквозняки, – их мозги очень и очень быстро встают на место.

И можно смело идти договариваться на весь следующий сезон.

Самое смешное, что так продолжается уже лет десять.

Эдакая разновидность типичного южного базара.

Ничего, я привык.

Мне даже нравится…

Но переговоры и дела – завтра.

А сейчас я прохожу по выложенной брусчаткой дорожке, поворачиваю направо, к морю, и захожу в маленькое кафе, стоящее на самой границе девственно пустого галечного пляжа. Снимаю плащ, стряхиваю с него капли соленого морского дождя, кивком здороваюсь с официантами в большом зале.

Несмотря на то, что зал почти пуст, они вовсе не спешат ко мне навстречу.

И правильно.

Мне – не сюда.

Прохожу через зал, открываю дверь во внутренний дворик, пересекаю его и захожу в совсем крохотный бар, совершенно пустой, за исключением колдующего над турками маленького пожилого армянина за темной тяжелой стойкой.

– Здравствуйте, – говорю, – Самвел Погосович…

Он совсем-совсем не удивляется.

– Здравствуй, Дима. Давно прилетел?

Я улыбаюсь.

– Вы же знаете, что сегодня…

Он поворачивается ко мне лицом и поднимает вверх толстый указательный палец.

– Не знаю, а догадываюсь. Вдруг что-то случилось, и ты пришел сюда не сразу?

– А что может такого случиться? – пожимаю плечами, – когда я в городе, я каждый вечер у вас. Это, по-моему, не только вы и я, это все побережье знает…

– Ну-у… – он задумывается. – Знаете, Дима, в этом безумном и смешном мире сейчас происходит так много необъяснимого, что это уже очень тяжело для моей старой больной головы. Например, вам могла понравиться девушка-попутчица, и вы пошли ее провожать…

Я смеюсь.

Меня всегда забавляет, как он путается в «ты» и «вы».

По-моему, он так и не решил еще для себя до конца, как меня нужно называть. С одной стороны – мальчишка и сопляк, по его меркам.

С другой…

– Что вы, – говорю, – Самвел Погосович. Вам, кстати, большой привет от Маши.

Честно говоря, никакого такого привета ему Машка, естественно, не передавала. Будет она еще такой ерундой себе голову забивать.

Но старику – приятно…

Он грустно улыбается и задумчиво шевелит губами.

– У вас чудесная жена, Дима. – Его большие и яркие карие глаза становятся задумчивыми и чуть увлажняются, как будто их затягивает свежим утренним туманом. – Очень красивая. Очень хорошей, внутренней красотой. Вам повезло…

– Да, – соглашаюсь.

Он неожиданно хлопает себя ладонью по лбу.

– А, старый дурак… ты же кофе хочешь?

Я вешаю плащ на массивную деревянную вешалку, расправляю складки, чтоб он немного просох.

– У вас, конечно, лучший на черноморском побережье кофе, Самвел Погосович, – говорю, – но вы знаете, что я прихожу сюда не только за этим…

– Знаю, – улыбается, – и мне это приятно…

Он приносит мне свежую газету (я ее уже листал в самолете, но не подаю вида) и уходит колдовать над старинной медной туркой. По всему бару плывет мягкий, ни с чем не сравнимый аромат свежемолотых зерен.

Кофе у него действительно – лучший на всем побережье.

– Это особый сорт, – говорит он, продолжая колдовство. – Я уже стар и не могу помнить всех названий, но он действительно особый. Поэтому к первой чашке я не буду вам давать коньяк. Только родниковую воду, я ее охладил до нужной температуры…