Игра в бирюльки

* * *

Первые тучки появились на небе, когда Светлане предложили занять место секретаря посланника в связи со срочным отъездом мужа действующей секретарши. Работа на полдня за какие-то копейки все равно была подарком, потому что валютных копеек у советских людей за границей набегало не густо, за временные рабочие места в посольстве шла борьба, и Света подоспела кстати со своими двумя языками, французским и английским, и дипломом МГИМО. Но на это место, как выяснилось, метила жена Тарасюка, довольно нахрапистая дама с дипломом строителя и, соответственно, корявым французским. Были и другие претендентки. Одна из них, жена сына министра рыбного хозяйства, трудиться за копейки не захотела, но в коридорных разговорах обронила: мол, эта, без роду-племени, едва приехала, а уже на валюту села… «Старший брат» Тарасюк теперь сворачивал улыбку на лице при встрече с Кранцевым и смотрел волком.

Еще неприятнее поглядывал на Кранцева его непосредственный начальник, советник по культуре Дремов. Сам он, через жену, приходился родственником большому, ну очень большому начальнику в КГБ, почему и оказался в Париже, где держал себя на редкость высокомерно. Глупый фанфарон. Особое неудовольствие у него вызвал тот факт, что его подчиненый Кранцев, только прибывший в посольство, посмел не разделить его предложение осудить недостойное поведение двух известных советских писателей, находившихся в Париже по приглашению своих французских собратьев по перу. До начала горбачевской перестройки оставались считаные месяцы, застой находился в своем апогее – еще не забыли Андропова и только что похоронили Черненко. Но писатели как бы предчувствовали дыхание свободы и высказывались о делах в родной стране без оглядки на власти и тем более на посольство. К этому моменту посол Евгений Голубцов уже прибыл в Париж и по тому, как просто и внимательно он прошел по коридорам посольства, знакомясь с персоналом, стало ясно, что это руководитель нового типа, с «человеческим лицом». Дремов же то ли не понял этого, то ли, желая продолжать принципиальную (советскую) линию, как бы советуясь с подчиненными, изложил Кранцеву свой план шельмования писателей. Согласиться с ним означало попасть в глазах посла в общий отсек с идиотом Дремовым, и инстинкт самосохранения приказал Кранцеву отмежеваться, даже ценой начальственного гнева. Хитрый Дремов, однако, открыто своего недовольства не показал, записку о писателях послу направлять не стал, но обиду затаил.

Повод отомстить представился быстро. Посольство готовилось к подписанию очередного двустроннего соглашения о сотрудничестве в области кино, для чего из Москвы прибыл самолично глава Госкино, жирный кот, избалованный вниманием льстецов и подлиз всех мастей. Борец за чистоту советского киноискусства любил останавливаться в Париже в самом дорогом отеле «Георг Пятый» и столоваться в отборных гастрономических ресторанах за счет братской фирмы «Галактика», жившей в основном продажей популярных французских комедий и боевиков в СССР. «Галактика» была частью общей системы добывания средств для братской французской компартии. Верхушку системы занимала транснациональная компания «Агроэкс Интернасиональ» во главе с «красным» миллиардером Демаресом. Это через нее в голодные советские края поступали сливочное и растительное масло, сахар, мука и прочие нужные для здоровья продукты питания. Поэтому экспорт и импорт кинофильмов, турне Большого театра и ансамбля Моисеева, как и все остальные источники материальной поддержки французских коммунистов, находились под самым пристальным контролем руководства ЦК КПСС. Для этого в совпосольстве в Париже существовала специальная должность – первого секретаря по связям с французской компартией.

В роскошной представительской гостиной посольства важный гость как раз беседовал с медоточивым Дремовым, когда Кранцев появился в дверях. Советник небрежно поманил его пальцем:

– Дорогой Артем Васильевич, а как у нас обстоят дела с окончательной редакцией соглашения?

Советник обратился к подчиненному вполоборота, не покидая взглядом большое начальство.

– Не могу знать, Виталий Сергеевич, вы мне не давали текст, – пробормотал смущенный Кранцев.

– То есть как? Что вы мне тут рассказываете? Если вы не выполнили задание, так признайтесь сразу.

И повернувшись к министру, развел руки:

– Полюбуйтесь, Андрей Савельевич, вот зачем нужны советники в посольствах. Ничего нельзя поручить подчиненным. Нужен глаз да глаз…

Большой начальник снисходительно осклабился.

– Молодежь… Ничего, созреют со временем. Будут посерьезнее.

Кранцев позорно ретировался, отправившись на поиски злополучного текста. Сцена была разыграна в назидание, так сказать, в воспитательных целях. Такие «мелочи» не могли не огорчать и не настораживать сверхчувствительного и обязательного Артема. Курсы по освоению искусства «придворного этикета» ему еще предстояло пройти на практике. И уроки надо было усваивать. Чтобы уметь защищаться и не подставляться.

* * *

Ненападение всегда было принципом Кранцева в его еще не такой долгой жизни, хотя пактов об этом он ни с кем никогда не подписывал. В условиях непрерывного «ведения боев местного значения в прифронтовой полосе» его пока считали новичком, посторонним. Да и сам он любил порой изображать чудика, считая это лучшим способом защиты от агрессивной среды. А именно такой была среда и внутри посольства, и за его стенами. В эпоху ракет средней дальности СС-20, нацеленных на Европу, его родина всем внушала страх и неприязнь. Пребывание во Франции с клеймом «советский» подчас походило на преодоление опасной трясины или на прыжки на резинке с моста: ошибешься, оступишься-сорвешься, пропадешь. Средства массовой информации вкупе с французскими интеллектуалами гневно клеймили «империю зла». Москва отвечала тем же. Если во Франции все советские дипломаты априори считались шпионами и не выпускались за пределы 40 км без ведома полиции, то все западные дипломаты в Москве таковыми считались вдвойне и, соответственно, тоже не могли свободно топтать российскую землю.

Соблюдать заявленный в полицию маршрут быстро стало навязчивой идеей трусишки Кранцева. Шаг в сторону считается… и прощай, Франция. В памяти прочно засела планировавшаяся в Марселе, но, к счастью, несостоявшаяся поездка с друзьями-коммунистами в Canjuers, что рядом с полигоном тактического ядерного оружия. Впрочем, у нынешних регулярных поездок Кранцева из Парижа в университеты Гренобля, Ренна, Тулузы или Бордо сложилась своя специфика: за ним ненавязчиво, но упорно следовала рядовая машина с обычным номером и двумя пассажирами. Видимо, на случай, если бы ему вздумалось совать свой нос в военные секреты Франции вместо чтения лекций по русскому языку. Пару раз, заплутав в незнакомом городе, Кранцев выходил из своей машины и обращался за справкой к пассажирам машины, следовашей за ним, и всегда получал нужную информацию. Поначалу он рассматривал это сопровождение как ту самую «провокацию», о которой многократно твердил сотрудникам посольства офицер по вопросам безопасности Харламов, пока однажды более опытные коллеги не разъяснили ему целесообразность подобных действий французов: в Гренобле, например, куда частенько наведывался Кранцев, располагался Национальный центр ядерных исследований, и не дай бог ему было уклониться от дороги в местный университет.

Однако, несмотря на окружающую их тревожную, далекую от дружеской атмосферу, советские командировочные в Париже шибко не тужили, если вообще потихоньку не ликовали – лишь бы чудо продлилось еще немного. Лично Кранцеву хватило бы и десятикилометровой зоны вокруг Парижа – столько было волнующего и притягательного в любом квартале города-светоча, если не считать запруженный неграми Барбес-Рошешуар или абсолютно арабский Бельвиль-Менильмонтан. Как и в Марселе, ему было жалко смотреть на то, как французы неизвестно зачем и так легко отдали свою страну, свои устои, свои культурные достижения на расхват безалаберным выходцам третьего мира – от комплекса колониальной вины, что ли? Было досадно видеть, как гениальный и шикарный Париж погружается в трясину тривиальной мировой серости и убогости с дешевым магазином «Тати», Макдоналдсами и лавками с шаурмой на каждом шагу, которые постепенно начинали вытеснять классические парижские кафе и бистро.

Чего греха таить, совкомандированные тех лет сами недалеко ушли от третьего мира с их мизерной зарплатой и ограничениями. В том же «Тати» с восторгом отоваривались все приезжие из-за «железного занавеса». И поэтому в советской колонии в Париже, как и в самом СССР, более или менее успешно сосуществовали несколько слоев или каст. На самой верхушке, по могуществу и зарплате, находился товарищ Посол, который при первой возможности покидал свой рабочей кабинет на бульваре Ланн, чтобы укрыться в своей роскошной исторической резиденции на улице Гренель или в загородной резиденции в Марль-ан-Бри. Только он и еще два-три приближенных советника беспрепятственно могли общаться с парижской элитой – политической, экономической, артистической – в самых недоступных для простых смертных местах типа ресторанов «Тур д’Аржан» или «Фукетс». Рабочая масса дипломатов представляла собой хорошо оплачиваемый (по советским меркам), хотя и несколько изолированный от массы французов (не иметь порочащих связей!) слой счастливчиков, наслаждающихся шопингом и туризмом на своих скромных служебных автомашинах. Высокообразованный и достаточно космополитичный, этот контингент, тем не менее, весьма дорожил своей привилегией работать на государство в такой прекрасной стране, как Франция, и поэтому был самым дисциплинированным. Особым преимуществом советских дипломатов считалось тогда наличие специальной волшебной карточки для скидок на товары в престижнейшем суперунивермаге Галери Лафайет – каприз Макса Хейльбронна, владельца магазина с российскими корнями.

Более свободную, но более расхлябанную публику составляли журналисты и преподаватели, которые жили бедно, зато бравировали своими обширными личными связями с французами. Это не мешало им безосновательно сравнивать свои доходы с французскими коллегами и ворчать по этому поводу. Впрочем, зарплаты совдипломатов тоже были копеечными по сравнению с французскими дипломатами, так что ворчание или скрытое недовольство в советской колонии было нормой. Про себя Кранцев не переставал поражаться тому, каким образом и по каким причинам, несмотря на очевидную разницу режимов и образа жизни, на прохладу политических отношений между двумя странами, невзирая на сокрушительную критику всего советского французской прессой, во Франции, в этой удивительной, свободолюбивой стране оставалось полно друзей Советского Союза – из упрямства, любопытства или мечтательности. Сам он не искал сближения с французами, что, в любом случае, могло только осложнить его и без того нервозную жизнь в капстране под надзором родной политической тайной полиции и чужих спецслужб. И какими бы славными ни были фрацузские друзья, его все равно держали за шпиона или подручного КГБ. Со своими тоже было лучше не сближаться: не знаешь, кто, когда и почему на тебя стукнет. В конце концов Кранцев избрал единственно верный, по его мнению, образ действий – ссылаясь на занятость по работе или с семьей, не вовлекаться в коллективные игры под названием «сплочение коллектива советских командировочных», но и не откалываться демонстративно от большинства. По-спортивному он называл это «одиночным заплывом на дальнюю дистанцию с задержкой дыхания».

* * *

Третью категорию советской колонии в Париже составляли технические работники посольства и торгпредства, именуемые в просторечии техсостав, – врачи, преподаватели посольской школы, шифровальщики, завканцы и машинистки, дежурные коменданты, водители, повара, уборщицы, горничные, сантехники, слесари, плотники, разнорабочие, всех не перечесть – уйма народу. Это был самый ворчливый контингент, потому как самый малооплачиваемый, безъязыкий, безлошадный, ограниченный в средствах и передвижении и потому всегда и всем недовольный. Ютился этот люд в маленьких посольских каморках, многие с детьми, в тесноте и в страшной экономии валюты. Некоторые не гнушались покупать собачью еду, но, правда, не отказывали себе в выпивке по-русски, благо что водка в посольском магазине стоила в разы меньше, чем в городе. Лучшей закуской считались огурчики или капуст-ка личного засола и батон духовитой и недорогой французской вареной колбасы с чесноком. Кое-кто пек хлеб из доступной по цене муки. Техсостав не задерживался долго на загранработе: два-три года – и домой. Но многие умудрялись за этот срок накопить на автомобиль, нередко ценой приобретения язвы желудка. Бельгийские гаражисты в ту пору ловко приторговывали в соседней Франции подержанными «Волгами» и были счастливы отделаться от зачастую поржавевшей и не пригодной для Европы груды железа. Большинству из желчных, ноющих и безалаберных техработников была свойственна зависть и неприязнь к дипломатам, советское воспитание требовало уравниловки, и привилегии других раздражали. Две стихии тесно соприкасались и зависели друг от друга по службе, но редко сходились в приватной жизни. Слишком разными были взгляды, характеры, условия существования и интересы.