Игра в бирюльки
Шрифт:
В Париж добрались к вечеру. Смеркалось, но фонари еще не зажглись. Это не мешало сразу уловить великолепие города-светоча. «Вот мы и в Парижске», – радостно гудело сердце. В посольстве Кранцева никто не ждал: то ли телеграмма из Москвы не пришла, то ли сообщение о переводе залежалось в папке у местного кадровика, убывшего в отпуск, и он не успел доложить о ней начальству – подумаешь, какое важное событие во франко-советских отношениях. Тем не менее щеголеватый и худощавый посланник Флавицкий любезно принял вновь прибывшего и разглядывал его вполне дружелюбно, хотя и с недоумением, поверх своих очков в позолоченной оправе. В данный момент он обеспечивал временное руководство посольством в промежутке между отъездом монументального Беловенко и приездом знаменитого Голубцова и, видимо, полагал, что появление посланца из Марселя – это какая-то задумка или интрига нового посла, и поэтому ломал голову, как правильнее поступить. А поскольку все-таки Кранцев был свой, мидовский, профессиональное сознание Флавицкого взяло верх, и он распорядился, чтобы административная
С рассветом глаза открылись сами. Чтобы получить горячую воду в передовой Франции, надо было включить бойлер на кухне. Эдакую старомодную машину на газе, которая откликнулась дурным голосом изгоняемого дьявола, а потом заревела, как два мотоцикла. На звук тотчас же откликнулся звонок входной двери, и когда удивленный Кранцев ее открыл, то столкнулся нос к носу с маленькой, но достаточно злобной дамочкой неопределенного возраста, которая определенно и без обиняков потребовала: «Выключите немедленно ваш мотор!» Чтобы не начинать войну с французами, обогреватель пришлось выключить, а значит, умыться и побриться холодной водой. В полутьме незнакомой кухни Кранцев доел надкушенную накануне грушу вместо завтрака, вышел на площадь Сен-Клу и пристроился за столиком в кафе «Три снаряда», чтобы съесть круассан и выпить свой первый парижский кофе. Не будучи склонным верить в светлое будущее, он вполне довольствовался безоблачным и приятным настоящим, то есть, смакуя отменный кофе, впитывал грудью и порами пьянящий воздух французской столицы, пребывая в благостном расположении духа, наподобие своего любимого литературного героя – медвежонка Винни. В этом городе, полном соблазнов, самое главное было сохранять спокойствие, не суетиться, держась подальше от КГБ и ДСТ, вместе взятых, и в стороне от всех политических партий мира, особенно от левых. «В общем, первое утро в Париже вполне удалось», – подумал он, садясь в автобус, чтобы ехать в посольство. Но уже на следующей остановке выскочил, чтобы пройти пешком бульвары Мюра и Ланн до Бункера и заодно собраться с мыслями.
Парижские бульвары – это особый мир, не столько потому, что они воспеты Монтаном, а потому, что эта неотъемлемая часть истинного Парижа дышит особой свободой и поэтому наполняет сердце неким спонтанным восторгом. Тысячи советских граждан мечтали прошвырнуться по парижским бульварам, но только несколько сотен из них могли осуществить это въявь, и в том числе он, Артем Кранцев, меряющий бульвар Мюра своими собственными ногами.
Между тем сообщение о его переводе, после небольшой заминки, пришло-таки из отдела кадров МИДа. Дело в том, что в списке кандидатов на выезд во Францую в родном МИДе имя Кранцева не значилось – у кадровиков были на этот счет свои планы. Но к тому времени бывший посол во Франции, всемогущий товарищ Беловенко, занял пост заведующего зарубежным отделом ЦК, то есть прямого куратора выездных мидовских кадров. И по просьбе Кранцева его дружок Стас Хлебников из секретариата замминистра запросил помощника Беловенко о дальнейшей судьбе своего марсельского дружбана. И надо же, Большой Начальник подтвердил свое решение о переводе Кранцева из Марселя в Париж во имя воссоединения молодой семьи. Говорят, что дружба длится всю жизнь, на самом же деле она замечательно срабатывает в молодости, а потом постепенно выдыхается…
Посланник Флавицкий принял Кранцева уже почти как родного и сразу же сообщил, что тот определен в группу культуры и будет трудиться на ниве распространения русского языка и отечественного кино во Франции. Потому что сотрудник, который занимался всеми этими вопросами, «должен был срочно вернуться на родину». Одновременно Кранцев узнал, что его семья вскоре прибудет в Париж. В общем, вроде бы можно было облегченно вздохнуть.
– Привет, братан! – первое, что услышал Кранцев в полутемном коридоре служебной зоны посольства. Конечно, этот бодрый голос он сразу узнал. Загорелое лицо яхтсмена, ясный взор, не допускающий сомнений. Жора, он же Георгий Тарасюк, старший товарищ по институту. Когда-то они делили с ним комнату в общежитии, без устали бегали на лыжах, пренебрегали женским обществом как бесполезным и даже вредным для мужской дружбы, так что кое-кто их даже держал за голубых. Жора был стойким борцом за крепкую дружбу между советским и французским народами и за лучшую жизнь в личном плане, т. е. желательно без выезда из Франции. Это была уже его вторая командировка в Париж. Парень из провинции, как и Кранцев, он умудрился еще в институте прочно войти во французскую обойму, в которой доминировали блатные дети высоких лиц. Этому в немалой степени способствовала активная позиция Жоры в партийной организации. Ну и, конечно, помогало его реноме рабочей лошадки и мастера «внутренней дипломатии» – кто-то в посольстве ведь должен был и делом заниматься, а не только шопингом и при этом не раздражать других.
В общем, Кранцев и Тарасюк ощущали некоторое родство душ. В тот же вечер старший товарищ галантно пригласил новичка отведать устриц с белым вином. Сидели в простом пивбаре на Монпарнасе. На зарплату советских дипломатов в Париже особо не разгуляешься, поэтому ограничились дюжиной моллюсков и бутылкой дешевого Сансерра, главное –
поболтать о Москве, институте, общем прошлом. Родство душ закрепили, тайком разлив под полой, как водится у русских, четвертинку водки. Разговор пошел легче и откровеннее о радостях жизни в Париже – к чему лицемерить – и о скрытых подводных камнях жизни в совпосольстве.– То, что французы называют Бункером, – понизив голос, вещал Жора, – на самом деле даже не улей, а осиное гнездо, здесь ухо тебе надо держать востро, блатники недолюбливают рабочих лошадок, мол, карьеристы, а лошадок тошнит от блатников, мол, ловко устроились, паши за них, но главное – за теми и другими следит зоркий глаз «соседей», не дай бог оступиться или ошибиться – в поведении, в выборе «товарищей», в установлении связей с французами. Короче, дремать не надо, а то ужалят. Надо бдеть, бдеть и бдеть, чтобы избежать ловушек. В культурной службе традиционно много «соседей», и последний по времени, Олег Капустин, отправлен на родину без шума по просьбе французов, поэтому сменщика они будут пристально изучать и, возможно, испытывать на прочность.
«В общем, повторяется марсельская история», – грустно подумал Кранцев, вздохнул, но ничего не сказал товарищу.
– В конечном счете бояться французской контрразведки не стоит, – продолжал Тарасюк, – они со временем во всем разберутся, ху есть кто. А вот среди наших найдутся те, кто решит, что безродный Кранцев «не по праву занял их место в Париже».
Короче, выходило так, что парижский пирог не так уж сладок, как казалось издалека. «Ничего, прорвемся!» – решил про себя Артем, поднимая бокал непонятно за кого и рассматривая через плечо собседника «настоящий Париж» за окном.
Приблудный, Кранцев все же не был чужаком в совпосольстве. Кроме небольшого рабочего кабинета на втором этаже он получил право на обладание малюсенькой двухкомнатной квартирой в жилой части Бункера, на четвертом этаже, и скромным, но приличным «пежо» для разъездов по служебной надобности, то есть в личное пользование. Номера резвой беленькой машинки, как и в Марселе, начинались с числа 115, однозначно определяя ее «советскую» принадлежность. Но буквы СД как бы обещали владельцу дипломатическую неприкосновенность. Для выезда за пределы Парижа дальше 40 км советские дипломаты в те незабвенные времена были обязаны подавать в полицию заявку с обозначением маршрута, за соблюдением которого соответствующие французские службы строго следили. Делалось это на основе взаимности, так как в Москве западных дипломатов контролировали еще жестче. Но на первых порах Кранцеву и 40 км казались избытком, тут бы с Парижем разобраться, окунуться в каждый квартал жизни не хватит.
Конечно, дипломатические номера ни в коей степени не предохраняли от неизбежности: любого и каждого советского дипломата рядовые и официальные французы априори считали шпионом, засланцем или агентом влияния, то есть благоверным служителем тоталитарного советского режима и, значит, врагом свободолюбивой и демоктратической Франции. Шансов доказать обратное не было никаких, кроме публичного оглашения инакомыслия или измены того или иного лица. Поэтому автономера, начинающиеся числом 115, с симпатией могли быть встречены только на улице Буассьер, где располагалось общество дружбы Франция – СССР или на площади героя-полковника Фабьена, где размещалась штаб-квартира ФКП. Маленькие чертики, появившиеся еще в Марселе, корябали душу Кранцеву, хотя и не были способны испортить его отныне прекрасное ощущение просто от пребывания в Париже. Qui vivra, verra!? Поживем – увидим.
Прошли три долгих недели до момента, когда на Северном вокзале любящий папа наконец смог обнять свою драгоценную Аннушку вместе с мамой Светой. Багажа у прибывших было немного – все необходимое предстояло приобрести по парижским меркам. Весенним мартовским днем термометр в Париже показывал +8, а в Москве в день отъезда было –8, поэтому настроенние и у девочек сразу задалось весеннее. Аннушка улыбалась во весь рот, осматривая незнакомый город, Светлана улыбалась более томно, осознавая суть происходящего и нежно поглядывая на мужа. Основные вопросы решены: они будут жить вместе в Париже, дочка продолжит учебу в «советской» школе при посольстве (спасибо дяденьке Беловенко), мама будет совершенствовать французский в музеях и в магазинах, готовить обеды и наслаждаться жизнью. Аннушка была рада видеть папу ничуть не меньше, чем блестящий никелем велосипед, ожидавший ее в углу комнаты. Ее большие, как у мамы, глаза блестели ярче велосипеда.
Ознакомительная прогулка с семьей по Бункеру впечатлила всех троих. Как в волшебном ящике, здесь одно за другим открывались служебные и представительские помещения, огромный концертный зал и еще один приватный, школа на добрую сотню учеников, медпункт, включая кабинет гинеколога, спортзал, магазин, бухгалтерия и множество разных подсобок и потаенных комнат неизвестного назначения. Похоже на океанский лайнер международного класса. Полная автаркия с вертолетной площадкой на крыше. Ко всему этому надо было добавить партком, скрывавшийся под именем «профком», для сплочения рядов бойцов передовой дипломатического фронта и формального наблюдения за моральным обликом «поголовья», как то пьянки и разврат. Неформальное наблюдение обеспечивала когорта фантоматических, т. е. неизвестных миру, но угадываемых сотрудников, коим в обязанность вменялось предупреждать случаи перебежки или, по-иностранному, дефекции. Этим же сотрудникам поставлялось долгом давать анонимную оценку личности и поведения того или иного дипломата, что по возвращении на родину могло обернуться некоторыми сюрпризами в отделе кадров. Но до этого момента Кранцеву было еще далеко. Пока же предстояло бежать вперед, не сбавляя темпа, преодолевая мелкие препятствия и превратности погоды.