Игра в бирюльки
Шрифт:
– Добро пожаловать, Артем Васильевич, – живо и с широкой улыбкой приветствовал он вошедшего Кранцева. – Давненько мы с вами не виделись…
Вошедший сразу напрягся и подтянулся: он мог поклясться, что никогда раньше не встречался с этим любезным господином, то есть гражданином, то есть товарищем, но сразу уловил обобщающий смысл местоимения «мы». Что должно было означать «они».
– Итак, собираете чемоданы во Францию… Прекрасная страна…
Кранцев ограничился кивком – в любом случае, «им» было виднее.
– Ах, Париж, что за город! – продолжал между тем спортивный человек. – Праздник, который всегда с тобой… Прав был старик Хемингуэй… Как говорят в Одессе, покажите мне того, кто не хочет съездить в Париж, и я его зауважаю…
Кранцев решил не уточнять, что пока он намеревался выехать хотя бы в Марсель, если даст боженька, но спортивный человек перевел дух
– Хотя даже в Париже все не так просто… Я бы сказал, неоднозначно…
Ну, на этот счет у Кранцева не было никаких сомнений. – Не только во Франции, но на Западе в целом… В капстранах…В том смысле, что надо все время быть начеку… Ну вы-то должны это знать, ведь бывали в тропиках…
Точно такое же предостережение Кранцев действительно слышал когда-то на тропическом острове от консула Реутова, правда, относительно третьего мира. Но все равно он согласно кивнул.
– Тропики – красота! Рай на земле… Особенно для женатого человека… Идеальное место для того, чтобы расслабиться, немного забыться, влюбиться, например, в прекрасную, зрелую женщину, диковатую, но доступную, в романтическом белом халате доктора… Это легко можно понять… Другая широта, другой мир… более дружественный… На Западе все по-иному…Там друзей нет, по крайней мере для нас, советских… Иной климат, в том числе политический… Холодная война… за превосходство на планете… В общем и вкратце так как-то…
Кранцев, который уже угадывал продолжение, не поверил своим ушам, слушая этот поток банальностей, как будто нарочно взятых со страниц газеты «Правда». Неужели сидевший перед ним человек, так хорошо знающий его прошлое, принимал его за идиота или просто хотел проверить реакцию собеседника на трюизмы? Спортивный человек, казалось, прочитал его мысли, и развернул коней:
– Короче, пребывание во Франции потребует от вас, как от любого советского человека, дополнительной выдержки, повышенной бдительности и, я не боюсь повторить, удвоенной осторожности. Секретные службы противника не дремлют, они нуждаются в каждом из нас: одного – для вербовки, другого – для провокации. Ваша задача, по крайней мере я на это надеюсь, не стать мишенью ни для первой, ни для второй цели. И помочь нам предотвратить подобные инциденты с другими советскими людьми – вашими друзьями, коллегами… Конечно, если вы не чувствете себя достаточно зрелым и достаточно сильным для правильных действий в подобных ситуациях, мы можем пересмотреть решение о вашем назначении в капиталистическую страну… Там не все так просто, как многие полагают…
От абсолютной ясности этой речи у Кранцева на лбу выступил холодный пот. Ум его лихорадочно искал выход из раскрывшейся западни. Кровь больше не поступала в сердце и замедлила свой бег в артериях и венах, а может быть, и в капиллярах. Мальчик Тёма понял, что бульдозер сейчас раздавит его, но желание увидеть Париж… и не умереть было гораздо сильнее.
«А вы, дорогие товарищи, дамы-господа, разве не мечтали посетить город-светоч?»
– Я облегчу ваше замешательство…
На лице человека-призрака опять изобразилось подобие ироничной улыбки.
– Вы согласны, что каждый советский человек, особенно коммунист и тем более дипломат, за рубежом… прежде всего и в первую очередь – патриот? Предотвратить любой ущерб, который может быть нанесен интересам его родины, – это его священный долг, не так ли?
Спорить с этой железобетонной логикой было невозможно, и Кранцев, поиграв влажными и обмякшими ладонями, снова машинально кивнул в знак согласия. Он был бы рад дать свое добровольное согласие со сказанным, если бы речь шла о третьем лице.
– Ну, значит, все в порядке, – его собеседник был явно доволен тем, что удалось избежать осложнений. – В этом случае, как и в каждом серьезном деле, полагается оформить нашу договоренность… Так сказать, entente cordiale, как говорят французы.
С изумлением и оторопью, как на змею, Кранцев смотрел на желтоватый листок, который, выпорхнув из рук человека, сидевшего напротив, двигался в его направлении. Он понимал, что неизбежное должно произойти, ловушка захлопнется, и не видел никакого выхода. Это его национальный приз за бег к Парижу. Его влажные пальцы, чуть дрожа, ухватили липучий листок. Казалось, он не различает стоящих на нем ключевых слов: «добровольно… обязуюсь… сотрудничать… в случае…», – как если бы это было написано египетскими иероглифами. Но слова были на русском языке. И Кранцев чувствовал себя загнанным в угол, как девочка, парализованная страхом в темном
лесу, оказавшаяся в лапах здоровенного мужика, который раздвигает ей ноги, – без сопротивления, без крика и без согласия. Только тишина, ненависть и ужас.– Чтобы подписывать ваши сообщения, вам надо выбрать псевдоним, – продолжал между тем барабанить его собеседник металлическим тоном робота.
В последнем порыве обратить в шутку происходящее Кранцев оживился:
– Я хочу быть Д, как Давид… «Или как дурак, демон, дебил и пр….» – подумал он, прекрасно сознавая, кто будет Голиафом. – Или С, как Самуэль. А сам думал «скотина, собака…», лихорадочно подыскивая предлог, чтобы отказаться в последний момент.
– Ну что ж, почему бы и нет. На самом деле Давид подойдет: что-то немного еврейское, но так даже лучше… Годится! – наконец не без облегчения согласился человек, сидевший напротив.
Вот так прозаично могучий щит Родины пополнился еще одной маленькой заклепочкой, так, на всякий случай. А несметная армия стукачей и сексотов – еще одной единичкой, для галочки. Отдавая подписанный формуляр своему вербовщику – тюремщику, насильнику или искусителю, поди узнай, – Кранцев почувствовал, как его маленькая жизнь раскололась надвое: до и после посещения неприметного кабинета. Ему захотелось взвыть, броситься на собеседника, вырвать бумагу, сунуть в рот и глотать по кусочкам, как поступали в кино арестованные нацистами партизаны и разведчики… Но, как всегда, сдержался. Разумеется, из соображений приличия. В любом случае, реагировать было поздно: желтоватая бумажка-птичка, унося его подпись, уже вспорхнула, чтобы юркнуть в голубенькую пластиковую папочку и тихо приземлиться в ящик стола, за которым восседал господин из «потустороннего мира». Оставалось только надеяться на выживание, как астронавт, с опаской ступающий на поверхность неизведанной планеты, лишенной кислорода…
От видения пейзажа планеты Кранцев невольно съежился.
Приезд пришелся на воскресенье, поэтому в генконсульстве ни души. Ни тебе комитета для встречи, ни цветов, ни оваций, ни фанфар по случаю приезда нового вице-консула. «Тем лучше», – мысли Кранцева уже перенеслись на берег моря, раскинувшегося посреди земли, – невиданного доселе, манящего и наверняка прекрасного. Его тело последовало за мыслями сразу же после трех стопок водки «с прибытием!», любезно проставленных, несмотря на жару, Михалычем, в соответствии с законами русского гостеприимства. Через приоткрытую дверь скромного жилища водителя Кранцев уже присмотрел хрупкий женский силуэт, представившийся как стенографистка Рита – девушка худенькая, неказистая лицом, но гибкая станом и с бойким, многозначительным взглядом исподлобья. Неожиданная просьба Кранцева показать ему дорогу к морю, похоже, застала барышню врасплох, но заметно воодушевила.
Спустя десять минут они уже шагали в направлении городского пляжа Прадо. Кранцев полусознательно задавал какие-то вопросы, не слушая ответов своей легко обретенной спутницы, в которой он в общем-то и не нуждался: как дипломат, он, в отличие от техсотрудницы, имел право гулять один, и поэтому ей повезло больше. Позвать ее с собой повелел не столько мужской, сколько человеческий инстинкт – на самом деле до девушек ли было сейчас? Но бледное лицо Риты вызвало у Кранцева внезапный прилив жалости и любопытства: небось, зачахла тут, незамужняя, в генконсульстве, которое нельзя покидать одной и где половина сотрудников мужского пола шарахается от тебя как от чумы, чтобы не быть заподозренным начальством или женой в недозволенной связи, а другая, более «резвая» половина, наоборот, клеится по-черному при каждом удобном случае, угрожая «отыграться» в случае отказа. А это означает непродление командировки, скорое возвращение домой, в развитой социализм, к больной маме и неизвестность следующего выезда в какую-нибудь дыру. А ведь хочется не столько совокупляться с кем попало, сколько просто иметь возможность свободно побродить по зеленым улочкам зажиточного восьмого аррондисмана, дойти до пляжа, расположиться, и – почему бы нет? – снять лифчик, как это легко и прелестно делают француженки, для купания топлес в теплом море и плавать-плавать до одури, пока не надоест. А вместо этого приходится бесконечно торчать в душной, уродской спецкомнате генконсульства, слушать скабрезные шуточки офицера по безопасности, а в промежутке между печатанием дурацких донесений и справок и возвращением в свою тесную каморку с маленьким окном выскакивать на лужайку, окруженную высоченным, плотным забором, чтобы остервенело затянуться очередной сигаретой. Нет уж, ей-богу, Кранцев не имел никаких видов на бледную девушку, унылую, как опавший лист. Пусть хотя бы прогуляется.