Игра в бирюльки
Шрифт:
Море, такое желанное и всего сутки назад недосягаемое, внезапно приблизилось и дало о себе знать неповторимым запахом водорослей, соли, рыбы и всего прочего, что с ним ассоциировалось, включая сильные порывы ветра, но пока еще не мистраля. Ветер гнал волны, очень похожие на волны родного Черного моря. Но штука была в том, что это было не Черное море, во всяком случае, оно не попахивало канализацией, как в Сочи или в Ялте, в стороне от престижных и для всех закрытых санаториев Четвертого управления, на участках моря, куда выбрасывается сток, над которыми обычно взволнованно кружатся и пронзительно кричат чайки. В палатке на пляже пиво тоже, как ни странно, оказалось охлажденным, а кофе горячим, а не наоборот, как где-нибудь в Новороссийске или Анапе.
Кранцев даже вздрогнул от столь непатриотичных мыслей, посетивших его в первый день приезда на Запад, и бросил на притихшую Риту ободряющий, несексапильный взгляд. «Мол, не горюй, дивчина, не тужи, в
Еще через пять минут вице-консул Артем Кранцев надкусил свой первый французский бутерброд – отрез хрустящего длинного батона с маслом и ветчиной, жестом пригласив девушку разделить с ним трапезу, разумеется, за его счет, не жлоб же он какой-то. Хлеб по-французски именовался «багет», а бутерброд – «сандвич», и Кранцеву сначала стало смешно: неужели нельзя было найти своего слова, а потом вспомнил, что по-русски это тоже взято из немецкого. Черт с ним, какая разница, главное – страшно разыгрался аппетит. Сказывались и три стопки Михалыча на жаре, усиливая ощущение буйной радости. Кранцев чувствовал себя неизмеримо богатым с 2000 франков в кармане, законно изъятыми в качестве подъемных в кассе загранслужбы министерства. На эту сумму можно было купить целых 200 бутербродов с ветчиной. Казалось, Марсель заговорщицки подмигивает обалдевшему от счастья молодому советскому дипломату. Но несмотря на съеденный бутерброд, Артем продолжал чувствовать такой голод и такую жажду… жить, что способен был выхлебать до дна плескавшееся у его ног море вместе с рыбами. Кстати, он уже загодя прочитал в справочнике, что для приготовления знаменитой марсельской ухи, буйабеса, используется среди прочих местная рыба по имени «rascasse». Каково?
Рита быстро поглощала свой бутерброд, запивая его и по-детски хлюпая кока-колой, и, проглотив последний кусок, наградила Кранцева неуклюжей улыбкой в знак благодарности. Она по-прежнему ловила себя на том, что выше всех благ и всех бесплатных бутербродов на свете и даже вместо ласк этого малознакомого, приятного мужчины все же предпочла бы просто остаться еще на год на работе в генконсульстве, чтобы дособирать валюту на покупку желанной двухкомнатной квартиры вместо однокомнатной, где они ютились с больной мамой.
Дожевав свой бутерброд, Кранцев жадно вдыхал морской воздух. Но вкус обретенной свободы все же горчил… За несколько дней до предполагаемого отъезда в Марсель их с женой вызвали в ЦК партии, где их встретил маленький человечек, которому полагалось принять у них на хранение партийные билеты и провести разъяснительную беседу «для выезжающих на Запад». Но прежде чем начать разговор, человечек тщательно проверил, уплачены ли взносы за все месяцы, и только потом торжественно объявил, что их шестилетней дочери Аннушке, увы, не придется проследовать с родителями в замечательный город Марсель, потому как, в соответствии с советскими законами, а они для всех равны, девочка обязана начать учебу в первом классе, а это, сами понимаете, дело государственной важности, и поделать здесь ничего невозможно, т. к. при генконсульстве в Марселе нет советской школы. Вот если бы речь шла о Париже, там полномерная средняя школа. На прощание человечек вежливо, но твердо улыбнулся. «Советские законы одинаковы для всех», – на всякий случай еще раз напомнил он. Ну и что же было делать? Отказаться от поездки? Вот уж дудки. В результате от поездки отказалась жена Светлана, которая предпочла остаться с маленькой дочерью. И Кранцев уехал один.
Понедельник, первый рабочий день в отделе виз, промелькнул как короткометражный фильм. Снаружи, за решетками консульства, все выглядело таким необычным, манящим и оказалось таким знакомым внутри – от косых, настороженных взглядов сослуживцев, разложенных в прихожей газет, восхваляющих прозорливое и мудрое руководство партии и лично горячо любимого товарища Брежнева, до безликих, замшелых кабинетов и приемной, лишенной всякой индивидуальности. В качестве вице-консула и секретаря генконсульства Кранцев был единственным дипломатом, кроме генконсула, которому вменялось жить на территории созагранучреждения – на случай, если… – наряду с техперсоналом, завхозом, водителем и машинисткой, под присмотром трех постоянных дежурных, отчаянных лентяев,
судя по всему, пристроенных в загранку высокими московскими покровителями. Пять других дипломатов имели право жить в городе со своими семьями, чтобы сохранять «свободу действий». Двухкомнатная квартирка на втором этаже флигеля показалась Кранцеву маленькой, убогой, но утешало большое окно с видом на зелено-бежевые холмы, лазурное небо и даже бирюзовый кусочек моря. Служебный автомобиль – видавший виды «Пежо 308» – ему предстояло делить со своим помощником, атташе Сизовым, с виду довольно скользким субъектом.Сладкий вкус свободы превратился в кисло-сладкий, когда Кранцев узнал, что кроме выдачи виз в его дополнительные обязанности входят вопросы безопасности, т. е. официальные контакты с соответствующими местными службами. «Видимо, никуда от них не деться, ни в какой стране», – с горечью подумал он. Это распределение обязанностей было вызвано брешью, образовавшейся в результате недавней высылки двух славных «дипломатических» сотрудников консульства, прихваченных с поличным в момент деятельности, «несовместимой со статусом дипломата». Очередная провокация французских спецслужб, пояснил генконсул. Но местная пресса разразилась шумным негодованием в адрес «шпионского гнезда», которым отныне именовался симпатичный особняк генконсульства СССР.
Под обстрел, в качестве «резидента КГБ», с расчетом или по ошибке, попал прежде всего сам генконсул Бальян, папаша которого честно партизанил в рядах французских маки во время войны с фашистами, а сам Генрих Ашотович был верным и «чистым» мидовским франкофилом. Несколько лет тому назад французские власти сами предложили открыть генконсульство СССР в Марселе в обмен на открытие французского генконсульства в Ленинграде, но в вольнодумной и свободолюбивой Франции это решение встретило ожесточенный отпор части политической элиты и всего общества, недовольного размещением советского учреждения в «красном» Провансе и в непосредственной близости от полигона родного тактического ядерного оружия – плато Альбион. Однако политические резоны «нерушимой дружбы и сотрудничества» между двумя странами, как всегда, перевесили соображения безопасности, что не помешало мэру Марселя и по совместительству министру внутренних дел социалистического правительства Гюставу Деррену держать совгенкоснульство под бдительным надзором. Короче, Кранцев хоть и понимал, что его подставляют, но возразить начальству, разумеется, не мог.
Его опасения начали незамедлительно подтверждаться, когда через пару дней с визитом к нему явился симпатичный, коренастый и загорелый господин с усиками на манер Эркюля Пуаро.
– Андре Такис, – представился он со вполне дружелюбной улыбкой, – полковник ДСТ (французская контрразведка в те годы), мне поручено курировать ваше генконсульство на предмет обеспечения безопасности, если возникнет такая необходимость…
Усы визитера смешно шевелились, а глаза пронзали Кранцева, пытаясь определить, профессионал перед ним или так, какой-нибудь залетный простачок… КГБ или ГРУ? Если он сам был опытным профессионалом, то ответ мог бы без труда прочитать в потухшем взоре вице-консула, не говоря о всем его печальном образе приговоренного к пожизненному заключению. Кранцеву, конечно, было невдомек, что отнюдь не его унылый вид даст ответ доблестному представителю французских спецслужб, а его последующие стиль жизни и действия на территории страны пребывания. Если бы он знал это, то избежал бы нахлынувшего изнурительного и напрасного страха быть «подозреваемым». Страха, появлявшегося в далеком детстве в темноте, особенно когда с работы долго не приходила мама, и теперь способного отравить все пребывание Темы на уютном с виду Западе.
Застой в СССР был в самом разгаре, команда старых маразматиков продолжала держать обескураженный народ в узде. Диссидентов давили, сажали в лагеря, психушки или, кому повезло, высылали за границу. Еще нестарый Кранцев был всего лишь ничтожной песчинкой в круговерти времен. И ему не оставалось ничего другого, как осмотрительно вести свой маленький кораблик вперед, полагаясь на интуицию и здравый смысл, между скал, через грозные бури и буруны Системы. Бойцом он, конечно, себя не ощущал, но и душу дьяволу продавать не собирался. Хотелось просто засыпать и просыпаться со спокойной совестью, чтобы без тревоги смотреть в глаза своей маленькой дочуре. Не много ли захотел?
Генрих Бальян, генконсул, уже паковал чемоданы и выглядел окончательно подавленным всей этой историей под конец своей миссии в дорогой его сердцу Франции. Он крепко запомнил, как после героических дней в маки его папаша Ашот, навсегда унося в душе любовь к стране галлов, вернулся на историческую родину, где в порядке вещей, для профилактики, со всеми своими иностранными наградами был отправлен на десять лет в заповедные сибирские края как французский шпион. И вот теперь сыну Генриху выпала сомнительная честь покинуть эту землю в качестве советского шпиона. Вся дипломатическая карьера коту под хвост. Было от чего закручиниться.