Игра в имитацию

Лихорадочно бьющееся сердце пропускает удар, резко ухает вниз с километровой высоты, а в голове проносится стремительный вихрь самых жутких, самых леденящих душу мыслей — она не успела, Торп умер, и в следующий раз она увидит его только в гробу со сложенными на груди руками. А потом больше не увидит никогда. В горле возникает мерзкий колючий комок, очертания пустой палаты начинают вращаться перед глазами. Уэнсдэй приходится вцепиться в дверную ручку, чтобы сохранить равновесие, но это почти не помогает.

Oh merda, нет.

Такого просто не может быть.

Он не мог умереть… так.

Да и вообще никак.

Это же просто несусветный, абсолютно невозможный бред.

Аддамс машинально моргает несколько раз подряд, словно это поможет развидеть ужасающую картину аккуратно заправленной койки. Но жестокая реальность не меняется — с каждой секундой становится только хуже.

Больнее. Многократно.

Так больно, что она даже не может сдвинуться с места, замерев на пороге как неподвижная каменная статуя и впившись невидящим расфокусированным взглядом в чёрный экран ближайшего монитора.

Едва уловимый звук движения сбоку доносится до её слуха словно сквозь плотный слой ваты — наверняка, это охрана, которая сейчас вышнырнет её на улицу за проникновение на запрещённую территорию. Титаническим усилием воли Уэнсдэй соскребает воедино жалкие остатки самообладания и очень медленно поворачивает голову к источнику звука. И ей тут же начинает казаться, что она окончательно лишилась рассудка. Просто напрочь свихнулась на почве нервного потрясения. Иного объяснения нет.

Живой и практически невредимый профессор Торп сидит в дальнем углу палаты на приставленном к стене диванчике и молча взирает на неё с искренним удивлением. Чуть повыше левой брови красуется маленький белый пластырь, но в остальном на нём нет никаких следов от жуткой аварии.

Не в силах произнести ни слова и будучи совсем не уверенной в реальности происходящего, Аддамс скользит по нему неверящим взглядом. На смертельно больного пациента он явно не похож — хотя бы потому, что облачён не в бесформенную больничную рубашку, а в обычную домашнюю футболку и клетчатые пижамные штаны. Oh merda, у неё точно начались галлюцинации.

— Что ты тут делаешь? — абсолютно спокойным тоном спрашивает Торп после нескольких секунд звенящей тишины.

Его голос звучит как обычно — слегка снисходительно и чуточку иронично, отчего Уэнсдэй окончательно теряется, не понимая, каким образом её мозг сумел сгенерировать настолько правдоподобную галлюцинацию.

Так. Стоп. Или это никакая не галлюцинация?

Она невольно трясёт головой, силясь сбросить до странности реальное наваждение — но ничего не меняется.

— Ты… — ей приходится прокашляться, чтобы продолжить говорить. — Ты не в коме.

Это звучит абсолютно по-идиотски.

Как чёртов тотальный сюр.

Но Аддамс просто обязана удостовериться, что собственные глаза её не обманывают.

— Ты очень наблюдательна, — он кривовато усмехается уголками губ, но очень быстро становится предельно серьёзным. — А теперь живо закрой дверь и объясни, какого чёрта ты снова решила испортить мне весь план.

— План? — эхом переспрашивает Уэнсдэй, безуспешно пытаясь разобрать по полочкам непонятные события последних минут.

Выходит скверно — рациональное мышление парализовано крайней степенью шока вперемешку с волнением, и её скудный эмоциональный диапазон никак не может справиться с таким торнадо из самых разных чувств. Шестерёнки в голове вращаются предательски медленно, практически со скрипом, но одну мысль из хаотичного потока сознания вычленить всё же удаётся.

— Никакой аварии не было? — неуверенно бормочет Аддамс совсем севшим голосом.

— Была, — Торп поднимается на ноги, оставив на диване чёрный пистолет, который она изначально даже не заметила. В несколько широких шагов он сокращает расстояние между ними и буквально силком затаскивает её в палату, плотно прикрыв дверь. — Маньяк догадался, кто именно за ним следит, и попытался меня убрать. Но я предвидел такой расклад. Ремни безопасности творят чудеса.

Она ничего не отвечает.

Просто-напросто продолжает стоять посреди безликой больничный палаты словно безмолвный памятник самой себе, не в силах выдавить ни звука. Но профессору диалог вовсе не требуется — он возвращается к диванчику и вальяжно усаживается на подлокотник, скрестив руки на груди. И продолжает говорить.

— Но маньяк должен был думать, что его план удался. Поэтому я велел Аяксу пустить по университету слух, что авария была серьёзной, и я лежу в больнице при смерти, — подробно и обстоятельно вещает Ксавье, будто они снова находятся на семинаре и обсуждают историю искусства древнего Египта. — Тогда он бы ослабил бдительность, явился меня добить, и мы бы его взяли. Но ты как всегда решила вмешаться и спутать все карты.

Oh merda. Что?! Серьёзно?!

У него действительно хватило наглости её обвинить? Да это же уму непостижимо!

Уэнсдэй чувствует, как глаза против воли шокировано округляются — пока она мучилась от пугающей неизвестности, строила хитроумные планы, как пробраться в палату, лишь бы только его увидеть, этот проклятый мерзавец прохлаждался на удобном диване и ни о чём не беспокоился.

Разом накатывает ярость. Слепая бесконтрольная злость опускается на мозг красной пеленой, застилает разум, в щепки разносит пошатнувшееся самообладание — и сиюминутно возвращает ей способность складывать мысли в слова.

— Поехавший ублюдок. Вот ты кто, — выплёвывает она, вперившись в лицо Торпа ненавидящим взглядом лихорадочно сверкающих глаз. Адреналин бурлит в крови, срывая чеку всякого здравомыслия, и Аддамс несёт со страшной силой. Она уже совершенно не способна умолкнуть и гордо покинуть палату. Только не после всего этого дерьма. — Ты мог бы меня предупредить. Но в твой сраный эгоистичный мозг такой вариант даже не пришёл, верно?

— Предупредить? — Ксавье иронично усмехается, стараясь выглядеть спокойным. Но её не обмануть — даже с расстояния в несколько шагов Уэнсдэй отчётливо видит, как он сжимает челюсти с такой силой, что на шее проступают жилы. — Ты сейчас серьёзно?