Игра в косынку. Практикум

Повалявшись немного, я рывком откинула одеяло.

Моя комната, теплый летний вечер, красновато-оранжевый свет заливает стену, все кругом полно нежной молчаливой дремы, ветер слегка колышет занавеску. Я села на кровати. Тишина, лишь машины на улице приглушенно гудят и шелестит листва, но все тонет в желтой колышущейся жаре и теплом ветре, стелящемся поверх чада и копоти, и запахов чужих ужинов из окон, и распаренной листвы, и очень горячего асфальта, и плавящегося линолеума, и помидоров, томящихся на кухонном столе…

Рядом со мной зашевелилось одеяло и показалась всклокоченная Анечкина голова. Она заметалась, словно не понимала, где находится, а потом уперлась взглядом в меня и некоторое время пыталась его сфокусировать.

— Да, — сказала она после того, как ей это удалось.

— Что да? — поинтересовалась я, спуская ноги с дивана прямо в тапочки. Во всем теле развернулась приятная нега, словно я весь день провела на диване. Впрочем, судя по всему, так оно и было.

— Ты знаешь, — Анечка закинула одеяло через плечо и стала похожа на римского патриция, — а мне это начинает нравиться.

Я хотела ответить, но вздохнула, покачала головой и уставилась в стену.

— Хочешь, — начала Анечка, — я расскажу тебе кое-что?

— Не надо, — в принципе, это я не серьезно.

— А я расскажу, — Анечка это понимала.

— Нет уж, спасибо, — я неопределенно взмахнула рукой, мол, в другой раз, сейчас очень много дел.

— Ну не говнись, тебе жалко что ли? — Анечке хотелось поскорее рассказать, а не плясать вокруг меня, типа, я еще и слушать не буду.

— Отвали, — я упала обратно в постель и натянула на голову одеяло.

— Слушай и не выпендривайся! — Анечка содрала его с меня и зашвырнула на компьютерный стол.

И я слушала.

Слово Анечке. Доколе!!! (все, что она об всем думает)

В нашем дворе сука родила щенков — так дети кормили их, натаскали одеял в старую машину и заселили всех собак туда. С тех пор все мы могли наблюдать такую картину — разноцветное тряпье торчит из красной пятерки без колес и стекол, а на крыше ее лежит лохматая черная сука и ждет, когда ее детей кто-нибудь придет покормить. Ну вот, рожала она в октябре — холодно было ужасно, и щенки тогда ничего не знали про лето — в феврале лохматые, с лысыми пузами, на смешных подламывающихся щенячьих лапах они ковыляли по холоду и думали, что так будет всегда. А когда начинался снегопад, они в рядок садились на сугроб и заворожено пялились в небо — огромные хлопья ложились им на морды, и они смотрели и смотрели — белая тишина и изумленные собаки. Они ничего не знали про лето — ну, солнцепек, трава, к вечеру нагретый асфальт, остающийся теплым всю ночь, проливные теплые дожди, мокрый ветер, ну и вот.

Я как-то шла вечером домой, зима еще была, смотрю — кажется, машины со щенками и их мамашей нету. Пригляделась — и правда. А они тогда все уже там обосрали, тряпки эти размело вокруг, пакетики от их еды валяются — мрак, а рядом супермаркет, их, естественно, инстанции всякие прижимают, вот они машину и убрали. А щенков, думаю, на живодерню увезли. Пока к тому месту подходила, я уже все передумала, и про то, что щенки никогда лета не увидят, и как это все печально, ну а тут еще и их мамаша бежит — и ветер пронзительный дует, так, что и вздохнуть невозможно, холодно, сопли в носу замерзают, и я представляю, как мамаша сейчас будет детей своих искать, а их всех уже передавили, так грустно стало, что хоть вой, и вот я уже подхожу к собаке, а она вдруг в сторону куда-то виляет. И оказывается, что семейству этому собачьему будку народ из супермаркета построил, большую такую, и все щенки из нее вываливают, один в зубах тащит какую-то гадость, они начинаю прыгать и бегать, а я думаю, что вот, все хорошо, а я тут фигни какой-то за пару секунд нагородила. А щенки там до сих пор в будке живут, очень добрые и никого не кусают.

А в метро я иногда думаю, мне ничего не стоит подойти к кому-нибудь и откусить ему нос. Потому что от меня никто этого не ожидает. Едет какая-то девица, и никто не знает, что у нее на уме. А я возьму и подойду. Можно же подумать сначала, что мы знакомы, и я его, к примеру, поцеловать хочу, а он сам подумает, что я спрашиваю что-то, только он не слышит, и он еще и придвинется ко мне, а я откушу ему нос. Он и не поймет сначала что я делаю, и никто меня оттаскивать не будет, ведь это настолько бессмысленно, ну на фиг мне сдался его нос? И, знаешь, я такую власть чувствую надо всеми, что дух захватывает. Нос я, естественно, никому не откушу, потому что это и правда глупо, и хлопот не оберешься, но могу ведь!

А еще в метро я думаю про одну старушку, что всю жизнь стремилась к самостоятельности, прямо-таки с ума от этого сходила, так ей хотелось самой рулить своей жизнью. И, к примеру, замуж она никогда не ходила, потому что не хотела, чтобы кто-то ее жизнью распоряжался, и вообще. Я не придумала, родила ли она детей, но, предположим, что родила и они уже давно выросли, а старушка так и осталась очень самостоятельной. Так вот, в метро постоянно висят такие объявления, мол, приглашаем на работу мужчин до 35 лет, отслуживших в армии, здоровых и там еще каких-то. А меня так это задевает, потому что я, даже если захочу, не смогу пойти в метро работать, потому что во-первых, я не мужчина, потом, я не служила в армии, короче, только по возрасту подхожу. И старушку эту тоже такие объявления задевали, потому что это, если вдуматься, офигенное ограничение ее самостоятельности. И вот, эта старушка вбивает себе в голову, что ей очень хочется в метро работать, хотя, она даже по возрасту не подходит, и она начинает бороться. Пишет во все инстанции, доказывает на деле, что она еще очень даже ого-го, старается от души, в суд Страсбургский подает на московское метро, и в конце концов ее допускают на курсы помощников машиниста. Она с блеском их заканчивает, хотя, надо признаться, спрашивают ее на экзаменах гораздо строже, чем тех же самых мужиков, но она справляется. И вот, несколько лет старушка работает помощником машиниста, про нее во всех газетах пишут, а потом становится машинистом. И едет она по тоннелю, привычной и твердой рукой ведет поезд, и вдруг ей в голову приходит странная мысль: едет-то она по рельсам!!! Это значит, что она совершенно несвободна. Раньше-то она шла, куда угодно, а теперь едет только там, где есть рельсы.

А когда я стою в душе и понимаю, что забыла вытащить тампон, я его вытаскиваю прямо там и подставляю под струю воды. Сразу все окрашивается кровью, красные потоки, как в фильмах ужасов, текут в ванну, и я шлепаю ногами в собственной крови. Только я никому этого не показываю — однажды один тип заглянул в ванну именно в тот момент, так он чуть в обморок не грохнулся, а потом еще целый вечер нервно курил — ему показалось, что я вскрыла себе вены. Ну ладно, никто этого не видел, это я только что придумала, но, прикинь, как было бы круто?

И вот еще, круто было бы научиться вставать очень рано, и записаться в бассейн на первый сеанс — 7.15 утра. Там никого не будет и весь бассейн твой — делай там, что хочешь. Я один единственный раз была в бассейне одна — что я там вытворяла. Забежала я в этот бассейн с диким гигиканьем, вопила там, плавала на спине, размахивала ногами, ныряла, просто сидела на бортике на своем полотенце, а потом лежала на воде в самом центре и смотрела в потолок, он был очень высоко, кругом полумрак, только в бассейне подсветка, я даже шапочку купальную не надела, у меня потом целый день волосы пахли хлоркой, но это было совершенно неважно. В бассейне одна стена была стеклянная, на улице были сугробы и начинался рассвет, зимний такой, фиолетовый, а я с воплями прыгала в воду в неположенном месте без купальной шапочки. И никто мне не сказал: «Что вы так орете, люди же плавают!». Нет, это правда было, ни слова не придумала.

И еще я думаю, что круто было бы пойти когда-нибудь просто бесцельно бродить по городу — ну, заглядывать в лица людям, просто туда-сюда, и тогда кто-нибудь непременно с тобой заговорит, просто так, и тогда не надо убегать, надо поддержать беседу, и вдруг окажется, что это будет прикольно? Ну, если не бомж какой-нибудь, конечно. Хотя, ты знаешь, у меня есть один друг, который, когда напивается, все время с бомжами разговаривает, и потом ничего, даже приятно ему, бомжи — они же такие же люди, только очень странные. И воняет от них.

Однажды я пошла в музей археологии Москвы, а там был экспонат, называвшийся: «Носок шерстяной. Фрагмент». Я вот думаю, носки шерстяные — это же такая нестойкая вещь — не успеешь оглянуться — их уже моль сожрала, и их приходится выкидывать, потому что старые шерстяные носки — такая гадость, на них почему-то кошачья шерсть налипает, скатывается и стирай — не стирай — не отлипает ни за что. И вот, выкинула я свои носки, а через сто лет кто-то их выкопал из-под земли и в музей положил, типа, смотрите, живейший пример прямо из прошлого. А люди будут ходить и смотреть.