Игра в «Мурку»

В ниспадающей темноте еще последней, слабой, клубящейся бурой дымкой на краю моря напоминал о себе закат, но уже податливый влажный песок отражал только электрические огни веселого берега. Еще немного, и море в беззвездную ночь станет невидимой шелестящей бесконечностью. По всегдашней своей привычке оно отражает только самое себя. И если море сейчас темно, то отражение его и вовсе — чернота.

ДИМОНА

Посреди недели заглянул к Теодору с Баронессой Борис — взять замеченный им в книжном шкафу старый, советских времен, сборник задач по математике, потренировать через Интернет своего племянника в Миннеаполисе.

Когда они уже пили кофе, зазвонил телефон. Сколько знаем семей, во всех трубку берут женщины.

— Привет, Сережа, — ответила Баронесса после того, как услышала, судя по выражению ее лица, что-то вполне приятное. Неудивительно. Куртуазность и хорошие манеры — фирменный знак КГБ. Еще некоторое время она внимательно слушала, а затем сказала: — Хорошо, к нам как раз сейчас зашел Борис. С остальными разберемся по телефону.

Последовало телефонное прощание с улыбкой хоть и невидимой абоненту, но вполне достоверно проскальзывающей по телефонным проводам к собеседнику.

— Похоже, Сережа начал скучать по Димоне, — сказала Баронесса, — он предлагает показать нам «свою Димону» в один из выходных.

— Отлично, — сразу согласился Борис. Теодор тоже не был тяжел на подъем. Он тут же позвонил Виктору. Тот, не кладя трубку, получил добро Аталии, а Борис тем временем по сотовому телефону звонил Аркадию. Этот разговор затянулся.

— Он спрашивает, что брать с собой, — прокомментировал Борис. И тут же в трубку: — Ну, что ты ей-богу, как барышня! Возьми «шестерку» пива и пару запасных гигиенических прокладок.

Борис перенес трубку от правого уха к левому, потом протянул ее Теодору:

— Поговори с ним, он спрашивает, что за прокладки. Мое терпение иссякло.

— Аркадий, не нужно прокладок, это шутка. Захвати две шестерки пива, остальное мы организуем, — Теодор заканчивает разговор с Аркадием и звонит Сереге. В эту пятницу — едем в Димону.

Ехали в двух машинах: в одной — Виктор с Аталией и Аркадий с Борисом, в другой — Серега вольготно развалился на заднем сиденье за спинами Теодора и Баронессы. В обоих автомобилях молчали поначалу, слушая радио. По выезде из Гуш-Дана пространство раздвинулось несколько, и деревенские виды стали позировать пассажирам, лаская зрение широкими (в масштабах Еврейского Государства) полями и холмами (горами по-местному) на не очень дальнем горизонте. Где-то поля были зелеными, где-то хлопок выбивался из коробочек, где-то была просто голая земля, причем с одной стороны дороги совершенно черная, а с другой — совершенно рыжая, одна из многих деталей, делающих эту страну похожей на фантазию художника-модерниста. И хоть был у полей, холмов и горизонта вид как будто фабрично-клумбовый, а все же возбуждаемое пейзажем чувство было просторное, широкое, и столбик настроения пассажиров-экскурсантов все полз и полз вверх. Теодор вел автомобиль, шедший первым, и во второй машине вскоре соскучились по возможности побалагурить с Серегой, чей затылок перечерчивался частыми линиями обогревателя заднего стекла.

— Есенин, — раздался после звонка голос Бориса в сотовом телефоне Сереги, — как тебе виды вокруг? Чем отличается, на твой просвещенный вкус, еврейский шелк от русского ситчика?

— Не знаю, что прикрыть этим шелком, — отвечал Серега, — прикроешься спереди — покажешь неуважение к тем, кто сзади, закроешь зад — спереди конфуз.

— Великодержавный шовинист с сексуальными комплексами! — прокомментировал Борис.

— Серега! Не стесняйся, ты в Еврейском Государстве! Думай не об одежде, думай о походке! — встревает в беседу Аталия. — Походка должна быть раскованной и свободной, шелком лучше прикрой макушку от солнца.

— Серега! Пива хочешь? — прозвучал немного издалека голос ведшего машину Аркадия.

Вскоре отчетливость полей стала сменяться какими-то не очень поддающимися пониманию городских жителей хозяйствами, а затем и вовсе пустыней. Вот объехали уже стороной Беэр-Шеву, и чем ближе к Димоне, тем больше гроздьев бедуинского жилья стали обсыпать желтовато-серые холмы. Серега заерзал на заднем сиденье.

— Однажды попросили меня одного «француза» из Парижа, навещавшего родственников в Димоне, подбросить в Тель-Авив. Тот, глядя на эти железные хибарки, все головой качал: «До чего вы их довели!»

— И что ты ему ответил? — поинтересовалась Баронесса.

— Ну, к такой фигне я еще в Африке привык. Сказал, что его слова выдают белого колонизатора и, возможно, расиста в душе. Все бы ему навязывать свои понятия о жизни всем вокруг. Люди всегда приходят только к тому, чего сами хотят. Вот пытались в России усадить евреев на землю в херсонских степях — не вышло. А сами захотели осесть, вот скоро пустыня кончится — увидишь.

— И?

— Ближе к Кирьят-Гату пошли поля, деревни. Смотрит, молчит. Вы же сами только что видели, — добавил Серега, — красиво ведь, правда?

Серега поднял голову и увидел насмешливо-ласковые глаза Баронессы, сидевшей к нему вполоборота, а в зеркале заднего вида улыбался Теодор. Серега рассмеялся.

Но вот и Димона. И оказалось, что в Димоне имеются:

1. Запечатленная в камне речевка на клумбе: «Привет, я — Димона!»

2. Все, что нужно для жизни: улица имени Голды Меир и милые клумбы на перекрестках.

3. Городской центр, в нем:

— Городской сумасшедший со стеснительными ужимками.

— Девушки, курящие на ходу сигареты (не трубки, не «косяки», не сигары, не папиросы)..

— Молодой бедуин с усами и мешками, в которых на продажу (методом маркетинга, напоминающего приступ, осаду и войну на истощение, примененные одновременно и с большой интенсивностью) имеются и лезвия для бритв, и станки к ним, и даже одна электрическая бритва, и батареек без счету (слабонервный Теодор купил, сдавшись на уговоры, лезвия, которыми, как оказалось позже, можно только кожу соскоблить с лица).

— Торговый центр с крытой галереей (любят почему-то в маленьких городах устраивать крытые галереи), а в галерее и вокруг нее — магазины, какие только душа пожелает, например магазины одежды. А в магазинах одежды — продавщицы. У одной такой заряд духов, что им можно было бы облагородить воздух всей Димоны с пригородными холмами, если бы Димона и холмы в этом хоть немного нуждались, у другой — такая короткая юбка, какую в Тель-Авиве даже кукла-манекен в витрине не рискнет надеть. Есть ювелирный магазин, в котором и серебряный Иерусалим просто, и серебряный Иерусалим в серебряной руке, и золотые слоны с черепахами, дамские сумочки с королевской символикой. Борис обратил внимание на два премилых яйца на манер Фаберже по 275 шекелей каждое.

— Есть и рынок, а в нем не только фрукты и овощи — от киви и сладкого кактуса до самой обыкновенной мокови, но даже можно начерпать из мешка грецких орехов пластмассовым совком, до боли похожим на старшего брата из нашего детства. Только тот, советский, был большой, алюминиевый. Им черпали муку или сахар из холщовых мешков подпоясанные ремешками суровые продавщицы в белых халатах.

— И брюки можно сшить на заказ.

— И постричься в парикмахерской с белыми креслами.

— И семейный праздник, обряд обрезания, радостно поет многими голосами в зале торжеств, и туалет открыт для всех в другом зале торжеств, хоть там сейчас ничего не торжествуют.

— И не счесть фонтанов в Димоне, и не все они — просто труба без заглушки в кафельном бассейне, а если и труба без заглушки, то в одном фонтане она смотрит прямо, а в другом — под каким-нибудь особым углом.

— И есть русские магазинчики. Немного в стороне, немного в подворотне. Но это ничего. Так начинают. Спросили прохожего, нет ли русского книжного магазина в Димоне. Оказалось — и это есть. Прохожий, указав компании, где магазин, добавил, что русский книжный магазин в БеэрШеве, конечно, побогаче димонского. Зашли, Теодор купил на память о Димоне томик Гоголя в мягкой oбложке.