Игра в поддавки

— Не дам. Даже не проси, — сказал Тополь меланхолически.

Мы стояли на высоком крыльце бара. Его вызывающе прекрасный «Руссо-Балт» синел в свете единственного фонаря чуть левее входа, там, где начиналось то, что мы зовем улицей Контейнерной.

— Ну дай порулить… Жалко тебе для друга? — не отставал я.

— Для друга мне ничего не жалко. Но — не дам. — Тополь развел руками.

— Но почему? Почему?

— Да потому, Комбат, что ты в стельку пьян! — гаркнул Тополь, еле-еле удерживая равновесие.

— Ну и что? Ты ведь тоже в стельку пьян! Но все-таки поедешь домой! — Я обиженно икнул.

Тогда Тополь жил у Женечки, которая работала в местном и оттого достаточно вшивом продуктовом магазине продавщицей.

Женечка снимала контейнер, примыкающий к заднему двору бара «Лейка», то есть, по местным спартанским меркам, жила практически элитно.

Чтобы попасть к Женечке за рулем, надо было сесть в машину и объехать «Лейку» по кольцом обхватывающей наш поселочек грунтовке. Все это дело заняло бы минут пять. А пешком попасть к Женечке можно было минуты за три.

— Да. Ты прав. Сам я домой поеду. Но это ведь моя машина. Я могу делать с ней что угодно. Хочу — пьяным ее буду водить. Хочу — вообще на запчасти ее распотрошу! И так вот по винтику продам!

— Слушай, но я же не собираюсь разбирать ее на запчасти! — Я укоряюще поглядел на Тополя. — Или ты думаешь, что собираюсь?

— Нет, я всего лишь пьян, а не глуп. Поэтому я так не думаю! Но я, мой дорогой Комбат, хорошо помню, что стало в позапрошлом году с моим «Доджем-Эксцельсиором» под воздействием твоих чутких водительских рук!

— Вспомнила бабка, как девкой была! — огрызнулся я.

Мне было неприятно, что Тополь вытащил на свет тот давний случай. Он не делал мне чести — тогда я по пьяному делу всадил в придорожный столб его новенький «Эксцельсиор» цвета «спелый баклажан».

И пусть виноват в этом был не я, а лысая резина и гололед, некстати сковавший трассу Москва-Киев двадцатого октября, но… в общем…

Тополь почему-то был уверен, что, будь я трезв, его «Эксцельсиор» остался бы невредим. О чем он и напомнил мне в скупых, но точных выражениях, стоя на крыльце бара «Лейка».

Как обычно и бывает, когда Тополь на сто процентов прав, я взвился как ужаленный.

— Мало ли что было! Что было — быльем поросло! Главное, что сейчас!

— А сейчас мой друг Комбат опять мертвецки пьян! Причем значительно пьянее, чем тогда! — ядовито подытожил Тополь.

И нет бы согласиться с товарищем и уйти в свое бунгало спатоньки под мерное тиканье часов с пучеглазой кукушкой. Нет же! Словно сам дьявол тянул меня за язык.

— Если ты не доверяешь мне пьяному, значит, ты не доверяешь и мне трезвому. А это очень обидно! И практически оскорбительно! — начал заводиться я.

— Кто тебе сказал, что я тебе не доверяю? Я просто не разрешаю тебе ездить пьяным на моей новой машине! — Широкое лицо Тополя стало озабоченным и красным. — Между прочим, это совсем разные вещи — доверять и разрешать ездить на машине пьяным!

— Нет, ничего не разные! — почти орал я. — Машина — это ерунда. Если бы у меня была машина, я бы доверял ее кому угодно!

— Но у тебя ее нет!

— Да, у меня ее нет, — согласился я. — Но если бы она у меня была, уж будь уверен, пьян ты или трезв, я бы тебе ее доверил!

— Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой, — мрачно проворчал Тополь.

— Вот интересно, а свой кошелек ты бы мне пьяному доверил? — не унимался я.

— Нет! Не доверил бы!

— А Женьке?

— Что Женьке? — настороженно переспросил Тополь.

— Женьке доверил бы?

— Что? Кошелек?

— Да! Кошелек! А лучше — корешок! Свой корешок! Доверил бы? Вот представь, приходишь ты к Женьке, она вся к тебе со своими ласками, такая-растакая… А ты ей говоришь: «Шалишь! Ку-уда?! Ну-ка сначала дыхни!» Она дышит тебе в лицо. И если ты чуешь, что от нее пахнет спиртным, ну хотя бы чуточку, ты ей говоришь: «Спокойно! Руки за голову! Не двигаться!» И отношения с собой иметь запрещаешь! Она же пьяная! Разве можно доверить ей самое дорогое, что есть у сталкера?

— Тьфу ты! Да при чем тут это! — Тополь сердито топнул ногой.

— Да при том! Что выпившей Женьке ты бы спокойно доверил самое дорогое, что есть у Тополя. А вот лучшему другу и партнеру Комбату ты, видите ли, не можешь доверить какую-то сраную тачку! А ведь Женька — это просто шлюха, каких в твоей жизни будет еще много. А со мной тебе завтра, возможно, придется кататься на птичьей карусельке или орать от боли, напоровшись на симбионта!

Я, конечно, передергивал. Но хмель, помутивший мой разум, внушил мне, что передергиваю я не так уж сильно. А насчет Женьки проклятый алкоголь шептал мне, что я все еще «в рамках», когда на самом деле я уже был далеко за ними… Поэтому когда внушительный, с поросшими белесой шерстью пальцами кулак Тополя врезался в мою скулу, ваш Комбат был очень, очень удивлен. А когда второй кулак Тополя врезался в мой розовый от выпитого нос, удивление мое достигло максимума.

— За что? — спросил я с интонацией обреченной собачки Му-Му, которую ее хозяин, немой крестьянин Герасим, уже поднял за шкирку над своей утло покачивающейся на речных волнах лодчонкой, чтобы бросить в холодные волны. — За что?

— Никогда не называй Женьку шлюхой. Ты меня понял? — Рот Тополя был перекошен ненавистью. Глаза сияли черным огнем гнева.

В то время как правильная, честная часть Комбата уже практически набралась смелости проскрипеть что-то вроде «извини, дружище, дал маху», вторая, нечестная и неправильная часть Комбата, которая-то обычно и перехватывает управление после того, как Комбат выпивает триста грамм вискарика, цедила в лицо Тополю:

— А ты меня не учи… Учитель еще нашелся… Помнишь, как я тебя в первый раз за «ночными звездами» и «золотыми рыбками» в Зону повел? Помнишь, как «кристальную колючку» добывать научил? А как я тебя из воронки вытащил, чуть было пальца из-за тебя не лишившись? Знал бы, что ты такой мудак жадный, что тебе для друга машины какой-то жалко, я бы тебя в той воронке навсегда оставил!

Я был готов к тому, что вот сейчас Тополь со всей дури ударит меня под дых. Угостит своим фирменным апперкотом.

Но вместо этого Тополь лишь посмотрел на меня презрительно, сплюнул мне под ноги и пошел прочь, ни слова больше не говоря. Весь его вид свидетельствовал о том, что он смертельно обиделся.

— Эй, Тополь! — крикнул я ему в спину, стремительно трезвея.

Но его спина была равнодушной спиной совершенно равнодушного ко мне человека.

Многажды я возвращался в памяти к тому эпизоду.

Бывало, мне он даже снился.

Сколько раз я казнил себя за настырность, за язвительность, за неумение сдерживать свой болтливый язык. Сколько раз я мысленно извинялся перед Тополем — за то, что назвал его Женьку, с которой-то и знаком, считай, не был, шлюхой. Что угораздило меня ляпнуть про ту воронку, в которой я бы его якобы оставил, если бы не мое врожденное благородство… Не оставил бы. И если надо было бы, отдал бы руку ради того, чтобы Тополь остался жив.