Игра в прятки

Я подношу свечу еще ближе к стене и медленно перемещаю ее от одной сценки к другой. Внезапно рука со свечой замирает: перед моими глазами – поразительно знакомое здание. Перед ним в прекрасном саду беседует пара, пурпурное солнце клонится к горизонту. Прищурившись, я смотрю на сценку и провожу кончиком пальца по двум изображенным на ней фигурам. Мужской и женской.

Мужчину с его массивным телосложением, невзрачным лицом и осанкой я узнаю сразу. Сходство с мсье на этом, пусть и небольшом, рисунке на обоях передано идеально. Мадам Жюстина рядом с супругом кажется еще стройнее и утонченнее.

Возможно, художнику удалось точно запечатлеть наружность мсье Вильгельма, но не его манеру держаться. Здесь, на обоях, в его облике отчетливо ощущается жизнерадостность, а лицо ничуть не похоже на мрачную маску, впившуюся взглядом в мою сестру. Здесь он, очарованный мадам Жюстиной, счастлив и любуется тонкими чертами ее лица, ее профилем, столь же безупречным, как на камее в люнете у них за спинами.

Я снова рассматриваю изображенное здание, почти во всем подобное этому замку. Почти, но не совсем. Светлый фасад, единственная башня и даже два ряда тополей, окаймляющие подъездную аллею, те же самые. Но аллея подходит к зданию под другим углом, и я гадаю, не запечатлен ли в этой сценке дом, про который рассказывала в день нашего приезда тетушка, – замок Мезон-де-Пёплье, где мсье Вильгельм познакомился с мадам Жюстиной.

Свеча перемещается к следующей сценке. Те же две фигуры стоят под огромным старым деревом весьма примечательной формы. У него кривой, покрытый наплывами ствол, широкая крона, нижние ветви изгибаются дугой до земли. Оно выглядит в точности как платан в дальнем конце сада. Мсье Вильгельм, опустившись на колени, тревожно и выжидательно улыбается. Можно разглядеть даже брызги грязи у него на чулках. Рядом с ним смеющаяся мадам Жюстина прижимает одну руку к груди, а другую протягивает мсье. Поза ее грациозна и притом совершенно непринужденна. Она смеется не над мсье Вильгельмом, а вместе с ним. Здесь, должно быть, изображен момент, когда мсье делает мадам предложение, думаю я, и в голове у меня звучит голос тетушки Бертэ: «Он хотел попросить ее руки, но нечаянно встал не на одно колена, а на оба, и испачкал чулки».

Я снова перемещаю пламя свечи. В следующей сценке показан интерьер спальни. Мадам Жюстина сидит в постели, прислонившись к изголовью, с крошечным младенцем на руках. Губы ее слегка приоткрыты, словно она что-то говорит своему сыну. Или, быть может, не говорит, а поет.

Мне чудится, будто в окружающем мраке звучит мелодия, та самая, что доносилась до меня из речного тумана, – западающий в душу мотив английской народной песни: «Лаванды цвет, дилли-дилли, собрать мне позволь. Ты королева, дилли-дилли, я твой король».

За моей спиной раздается скрип. Я вздрагиваю и рассекаю свечой темноту. Могу поклясться: за мной наблюдают, и я только что уловила в воздухе аромат лаванды! Но здесь ни души, и дверь по-прежнему закрыта. При мысли о лаванде на ум мне внезапно приходит мама. Она работала на мыловаренной фабрике и с тех пор не выносит запаха лаванды.

Успокоив себя, я позволяю свету свечи оживить еще четыре сценки. На первой из них показан туалет мадам Жюстины. Она устроилась перед столиком, заставленным баночками с косметическими средствами, футлярами с украшениями, пудреницами и коробочками со шпильками, и наносит содержимое маленького флакончика под мочку уха. На второй сценке мадам сидит за письменным столом и заносит над бумагой перо, позади нее изображена маленькая клетка с певчими птицами. На третьей мать с сыном представлены на рынке, в окружении овощей, цветов и битой птицы. На четвертой они стоят вдвоем на дальнем берегу реки и бросают в воду камешки.

Следующая сценка более оригинальна. Большой обеденный стол накрыт льняной скатертью, из-под полога которой виднеются груда подушек, фарфоровая корзина, наполненная тарталетками, дымящийся кофейник и две чашки. Может, здесь запечатлен один из «зимних пикников» мадам Жюстины? И снова мне вспоминаются тетушкины слова: «Добрая, жизнерадостная, улыбчивая и веселая…» В голове у меня звучит папин смех, теплый, как аромат корицы. Эхо минувшей поры. Глаза отчаянно щиплет, и я подношу свечу к следующему изображению.

Здесь также представлен момент, описанный тетушкой. Мадам Жюстина, подобрав юбки, закидывает ногу на перила. Кажется, она вот-вот съедет вниз. Маленький мальчик – Жозеф – изумленно таращится на мать.

В следующей сценке мать с сыном снова вдвоем, они запускают на лужайке воздушного змея. Позади них высится все тот же раскидистый платан, воздушный змей выполнен в форме сердца, ленточки в его хвосте, а также одежда и волосы женщины и мальчика развеваются на ветру. Из-за крошечных капель краски на поверхности змея чудится, что и сам он сделан из куска обоев.

Остается не так уж много сценок, которые я не изучила, но свеча, взятая мной из канделябра в коридоре, догорает и, оплывая, напоследок освещает еще два изображения. На первом мадам Жюстина и Жозеф, опять улыбающиеся, сидят за роялем и играют в четыре руки; поразительно, до чего они похожи. На другом представлен какой-то праздник, они танцуют, мать кружит сына, и оба в бурном, несдерживаемом порыве ликования хохочут. Это Bal de Printemps – Весенний бал. Воздух вокруг меня стынет и сгущается, воцаряется могильная тишина. По словам тетушки, мадам Жюстина погибла на следующий день после этого ежегодного празднества. А поскольку Жозефу в этой сценке на вид не больше десяти лет, значит, обои, по-видимому, были напечатаны и наклеены в последний год жизни его матери…

Я замираю. До меня доносится какой-то звук, и на сей раз это не плод моего воображения. Я слышу шаги. Кто-то поднимается по башенной лестнице.

Я в ужасе озираюсь по сторонам. Из этой комнаты есть только один выход – дверь, через которую я вошла. Мой обезумевший взгляд падает на шкаф, я бросаюсь к нему и открываю дверцы. Вся его внутренность, начиная от уровня моих бедер до самого потолка занята полками, но под самой нижней, возможно, мне хватит места, если я свернусь клубочком.

Я задуваю свечу и ложусь на деревянный пол шкафа, чувствуя, как он слегка прогибается подо мной. Как можно тише прикрыв дверцу, я зажимаю рот рукой. Шаги приближаются.

Дыхание в пузыре

Лара

Я медленно вхожу в комнату, опасаясь, что меня в любой момент могут застигнуть. Маме и тетушке Бертэ я сказала, что должна вернуться домой и проведать сестру. Однако не сомневаюсь, что Софи сейчас здесь. Но, когда я приоткрываю дверь, выясняется, что в комнате никого нет.

Я отважилась проделать весь этот путь и подняться в башню лишь для того, чтобы как можно быстрее вытащить отсюда Софи. Преодолеть бесконечные лестницы и коридоры оказалось нелегко; понимая, что мне понадобится свет, я вытащила горящую свечу из настенного канделябра, в котором уже не хватало одной.

Теперь я обвожу комнату свечой. Она совершенно пуста, если не считать платяного шкафа. Я хмурюсь, пытаясь сообразить, куда могла подеваться Софи. Вероятно, она уже ускользнула, думаю я и собираюсь последовать ее примеру, но мое внимание полностью поглощает узор на обоях. Я больше не нахожу в себе сил уйти.

Меня окружает бесконечная круглая стена с несметным количеством пурпурных сценок в орнаментальных рамках. Неверный свет свечи загадочным образом оживляет изображения, и напечатанные на обоях фигурки пляшут, подобно мысленным видениям перед закрытыми веками.