Игра в ящик
Шрифт:
– Да зачем тебе эта Москва, Борис? Знаешь, правильно древние греки говорили: лучше быть первым в области, чем вторым в столице. Да и кто тебя вторым возьмет, ты сам подумай?
И тут крыть было нечем. Олечка Прохорова вот, например, не рвалась. Тема Толкина-Прополкина сама собой исчерпалась, а тема водного подвига, броска во имя девушки Оли через реку, против всех надежд и ожиданий, развития не получила. За все эти месяцы двумя-тремя десятками слов, не более того, пополнилась стенограмма обмена между Олечкой и Борей. Да и слова в этой приписке сбоку все были самые обыкновенные: «дай», «положи», «привет», ничего крылатого и заковыристого, столь свойственного ее дружескому тону, из уст О. Прохоровой не вылетало. И таял, таял, верный шанс осесть и закрепиться
Одна лишь книга маялась у Катца в ящике стола. Сидра. Анн Арбор. Иллинойс. Лишь только этот завернутый в газету томик оставался каким-то знаком, видимым свидетельством еще существующей связи с дочкой профессора, последней ниточкой, но как и – главное – когда за нее дернуть, чтоб не порвать и не лишиться всего и окончательно, Борек не знал. А тут такие перспективы. Вдруг и сразу.
На Подвойской в вагон вошли контролеры, с особой неприязнью именуемые здесь, в ЛПЗ Миляжково МО, на ненавистный фашистский корень, ревизорами. Мехами сжимая воздух, сошлись у Бориной скамьи и не спросили у него билет. Быстро раскрыл-закрыл ладошку перед суровой сворой ж/д зондеркоманды Борин попутчик, продемонстрировал им щит и меч – и улетучились, исчезли. Вот это фокус. А ведь, пожалуй, так же просто, «туз-король» в руке, может поставить смирно и другое подразделение карательно-надзорных органов – паспортный стол, например. И отдел кадров. Борина голова кружилась.
– Это хорошо, что вы, Борис, как раз в этой самой лаборатории, – все также ласково поглядывая на аспиранта третьего года обучения ИПУ Б. Б., говорил товарищ в кепке, и Катцу льстило, что товарищ помнит его имя, и в смысл определения «этой самой» Боря не вдавался, он даже не удивился тому, что попросту, в какой именно лаборатории он крутится, попутчику известно.
– Очень вы вовремя вернулись, вас только нам и не хватало, – продолжил уже наверное, уже должно быть капитан и вынул из кармана маленький блокнотик. – Давайте встретимся. Поговорим. Не против? Шанс, как говорится, обоюдный. В пятницу днем вам будет удобно? Вот и хорошо. И славно...
– Дом очень похож на ваш, Борис, сразу узнаете, – сказал, уже прощаясь, под стук сходящихся в атаке буферов и скрип вцепившихся в железо тормозных колодок.
– Миляжково. Следующая остановка – платформа Фонки.
В ближайшую пятницу, откатившись от Октябрьского проспекта на то критическое расстояние, где дома внезапно утрачивают буквенные индексы, «А», «Б» и «К4», особого сходства с городом детства Борис не обнаружил. Все здесь, в административно-командном центре Миляжково, было каким-то мелким в сравнении с родной трапецией Южносибирска. Там, где привычные масштабы требовали пяти этажей, едва лишь наскребалось три. Где башенка сама просилась увенчать угол строения, какой-то детский грибок лежал нашлепкой без флагштока. Ну да, колонны ложные, пара-другая эркеров и брандмауэры по всему периметру, но арок не было. Не было родового знака, той отличительной черты, без которой в единый желто-красный ансамбль все Борю окружившее серо-зеленое не связывалось. Он вздохнул и нырнул в дыру подъезда, неполноценность эстетического удовлетворения надеясь компенсировать сердечной теплотой задушевной беседы.
Игорь Валентинович, Игорь Валентинович Пашков, так звали человека, которого через секунду Боря Катц предполагал увидеть. Этого Валентиновича он вспомнил не сразу, и как было неудобно тогда, в электричке, и хорошо, что не пришлось ни разу обратиться, а то сегодня с порога первым делом пришлось бы извиняться за Витальевича или Валерьевича, что без причины осаждали голову.
Но на пороге рот и не требовалось открывать. Дверь в квартиру номер семь Катцу открыла женщина. Ни одного вопроса не задавая, даже не отвечая на Борино растерянное «Здравствуйте, я... извините, здесь...», немолодая, крепко напудренная и обесцвеченная перекисью водорода незнакомка сейчас же пропустила гостя внутрь, и только оказавшись в коридоре, Борис увидел
в светлом дверном проеме ближайшей комнаты Игоря Валентиновича.– Прошу, – сказал он и в свою очередь пропустил Бориса в комнату с диваном, парой кресел и торшером.
И здесь все было не так, как в той квартире, что посещал Борис в Южносибирске, в ничем не примечательной хрущевке на Пионерском бульваре. Комната не была пустой. В одном из кресел сидел плотным боровичком, судя по возрасту и виду, определенно старший по званию, а может быть, и начальник самого Игоря Валентиновича.
– Андрей Георгиевич, – сказал грибообразный, слегка приподнимаясь, но очень чувствительно по ходу сминая Борину ладонь. – Присаживайтесь.
Былою задушевностью, едва ли не интимностью совсем недавних южносибирских собеседований даже не пахло. Целых два свидетеля не на шутку смутили душу Бори, и он ушастым зайкой посмотрел на дверь. Не тут-то было. Предусмотрительный Пашков закрыл за собой белую цельного дерева и, заняв второе кресло у стены, окончательно отрезал угловой диван от выхода.
– Легко нашли? – спросил он ласково.
– Да, – сказал Боря, – голубятники показали.
Игорь Валентинович и Андрей Георгиевич переглянулись. Катц понял, что сморозил глупость. Он хотел сказать, что улицу, начало Кирова, всего лишь навсего, ему показали люди, гонявшие голубей во дворе улицы Власова. Тут, в этом Миляжково, в каждом дворе эти, знаете, голубятни, стоят на курьих ножках, железные, по две, по три в ряд... Маются дурью... Борис хотел поправиться, объяснить, но не было никакой возможности.
– Вы близко знали Евгения Доронина? – соленый, ненадкусанный сразу включился в работу. – Какие-то общие дела, контакты у вас с ним были?
– Только один раз, – честно сказал Борис. – Прошлой осенью, на Оке, в Вишневке...
Игорь Валентинович взмахнул бровями, Андрей Георгиевич порозовел.
– Очень интересно, – кивнул старший. – Расскажите поподробнее...
– Поподробнее не могу, – холодея от ужаса сознался Катц.
– Как так? У вас же прекрасная память, Борис, – удивился улыбчивый Игорь Валентинович. – Фотографическая.
– Или вы были нетрезвы? Пьяны? Наркотические препараты? – строго подрезал грибообразный. – Так было дело?
– Так, – и не думая запираться, выдохнул Катц. – Я был нетрезв и чуть не утонул.
– В реке? Ай-ай-ай, – с неподдельным, искренним сочувствием Игорь Валентинович покатал во рту слюну-конфетку. – В притоке Волги? Не может быть!
– В притоке, – смутился, но эхом отозвался Боря, – Может...
– А спаивал вас Доронин? Доронин угощал? – продолжил на своей стороне орудовать клещами Андрей Георгиевич. – Он вас принуждал пить? Таблетки предлагал?
– Нет, я сам... все сам... водку без закуски... так получилось... А Доронин наоборот... он меня вытащил, – весь в красных пятнах, негатив божьей коровки, пролепетал Катц. – Вытащил из воды.... Мне так сказали. Я сам не помню...
– Кто вам сказал?
– Оля Прохорова.
– А самим с Дорониным вы, что, не общались? Ни до, ни после? Даже спасибо ему не сказали? Как так?
– Мне было... – красное стало багровым с благородной бронзовой прозеленью, – мне было стыдно... Очень неприятно... Даже вспоминать, и то не выразишь... А он вообще такой высокомерный, этот Евгений Доронин, не подойдешь так просто, не заговоришь... Отошьет, и все.
Боря умолк. Товарищи в штатском обменялись взглядами-ласточками.
– Худобля меня отпустил, и я уехал, – неожиданно уронил Борис в тишину.
– Кто, извините? Кто?
Боре показалось, что вопрос был задан хором. Соль, до.
– Бригадир в Вишневке. Это фамилия, вы не подумайте. Товарищ Худобля. Иван Максимович, кажется. Я месяц потом пенициллином здесь, в Миляжково, лечился. Едва отошел... Честное слово.
Игорь Валентинович и Андрей Георгиевич уже не переглядывались. Они долго и пристально изучали один другого. «А я вас сразу предупреждал», – ясно светились очи младшего по званию. «Но не до такой же степени», – в ответ сохла охотничья слюна на чащобных брылах.