Игра в ящик

– Верни на место, – коротко велел он Гейке.

А затем уже сам повернулся к Щуку и Хеку. Лицо у него в этот момент было очень суровое, но глаза необыкновенно добрые. Он погладил мальчиков по головкам и ласково сказал:

– Спасибо, товарищи. Сегодня моя очередь мыть парашу.

Когда доктор Колокольчиков вернулся с допроса, ему никто ничего не сказал. А сам он ни о чем не догадался. Он просто заметил, что параша уже чисто и хорошо вымыта, и поэтому решил, что может раньше начать и дольше обычного отучать Щука и Хека от курения. А делал это предатель и вредитель доктор, окончательно и полностью уже себя разоблачая, точно так же, как контрреволюционная мама Щука и Хека. Но из-за того, что тюремная махорка была очень крепкой и грубой, мальчиков намного дольше, чем когда-то в Миляжково, мутило и так кружилась голова, что они не могли полночи уснуть. Только старались, а когда не спишь, а лишь стараешься, можно все услышать и даже увидеть через полузакрытые веки.

Вначале, правда, ничего интересного не происходило. Ночь шла, как обычно. Доктор проиграл комиссару в буру свитер и кальсоны. А потом уже моряку в сику фото артистки Любови Орловой, которое было у него зашито в матрасе, под самым изголовьем. Расстроенный Колокольчиков лег на матрас моряка, в котором ничего хорошего не было зашито, даже ваты и то положено с гулькин нос, закрылся с головой одеялом и стал думать о скором освобождении. И оно, наверное, ему приснилось, потому что очень скоро одеяло съехало с серого лица доктора и стало слышно, как он довольно и громко храпит.

И тогда со своего матраса приподнялся комиссар. Он внимательно посмотрел на спящего доктора Колокольчикова, потом на неподвижных Щука и Хека, а только после этого на моряка Гейку, который уже стоял с подушкою в руках посреди камеры и ждал приказания.

– Давай, – тихо сказал ему Тимур.

И тут же быстрый Гейка накрыл лицо предателя Колокольчикова подушкой, а сам сел на нее сверху. Через мгновение рядом с ним, плечо к плечу, оказался и комиссар. Минут десять они так сидели молча и неподвижно. Руки и ноги доктора давно уже перестали дергаться, вонь параши снова проникла в маленькие носы Щука и Хека, заглушая громкий бой их детских сердец, а комиссар с моряком все сидели верхом на военном хирурге и молча глядели на тусклую лампочку. И лица их светились в темноте сильнее слабого электрического прибора под потолком. Они горели ярко и ровно, как звезды над самым красивым городом в мире.

Утром доктор Колокольчиков не встал на построение перед шмоном. Тогда в камеру пришел начальник этажа комкор Квакин и сразу установил, что подследственный Николай Колокольчиков скончался прошедшей ночью от разрыва сердца.

Целых три дня после этого ничего не происходило. А может быть, и происходило, только Щук и Хек этого не замечали. Потому что целых три дня им никто не давал никаких нарядов и даже не отучал от курения и поэтому дети спали круглые сутки. И лишь на третью ночь они проснулись от того, что дверь в камере открылась и зашел надзиратель Фигура. В руках у Петра Пятакова был листок бумаги и фонарик. А за спиной у него в проеме двери стоял комкор Квакин.

– Кто здесь на г? – громко спросил надзиратель.

– Я, Тимур Гараев, – ответил комиссар, поднимаясь.

– Тогда выходи, – сказал ему комкор.

Утром комиссар не вернулся. Не вернулся он и на следующий день. И на следующий. И тогда Щук и Хек все поняли. Комиссар Гараев, товарищ Тимур, в точности так, как того требовал революционный момент, ответил на все вопросы прокурора и судьи. Он держался героем и за это его отвели в подвал, где раки и мокрицы, и там поставили к стенке. Только потому, наверное, что Щук и Хек были еще совсем маленькими, им не стало радостно и весело от того, что вот свершилась мечта мужественного и самоотверженного человека. И смог он честно отдать всю свою жизнь до последней капли делу окончательной победы Советской власти во всем мире. Совсем наоборот, Щуку и Хеку сделалось страшно. Мальчики стали думать, что их тоже очень скоро вызовут на букву щ и букву х, и придется им уже совершенно точно идти в подвал, где раки и мокрицы, так и не побыв в этой жизни пионерами, вожатыми и значкистами ГТО. И стали они от этих страхов во сне пинаться, и рвать край одеяла пальцами, и даже плакать.

Только плохой сон – это не предатель Колокольчиков, которого можно просто накрыть подушкой, а потом за ноги и за руки вытащить из камеры. Это правда. Но правда и то, что плохой сон можно потушить, как лампу, если только знаешь простые секреты физики, математики и физиологии. А моряк Гейка все простые секреты знал. Ведь он пять лет учился в мореходном училище, и все пять лет только на хорошо и отлично. А еще он знал, что Щуку и Хеку нечего бояться подвала. Нет пока в революционном праве такой статьи, а чтобы дорасти до той статьи, которая есть, Щуку и Хеку надо много и упорно трудиться. Работать над собой, стать пионерами, вожатыми, значкистами ГТО. Но главное избавиться от всех вредных привычек, ведь гигиена для советских детей самое главное, как бы это понятие и ни трактовал, ни извращал подлый предатель и вражеский наймит врач Колокольчиков.

И вот в одну из ночей, когда дети во сне особенно много ворочались и громко просили пить, моряк Гейка поднялся со своего топчана и в кучке вещей, проигранных когда-то военным хирургом в буру и сику, нашел две буденновки. Ничего с ними не стало за то время, что пролежали они среди исподнего и ношеных штанов. Все так же гордо топорщились шишаки, а красные звезды на лбу ярко горели. Бережно положил моряк Гейка ту, что побольше, на подушку Щука, а ту, что поменьше, на подушку Хека. Потом быстро подул на горячие детские лбы, и через минуту ребятишки уже не плакали, а сладко сопели и чмокали губами, засунув ладошки под щеки. А это означало, что плохие сны погасли, как выключенная лампочка.

И случилось это очень вовремя. Не успел моряк улыбнуться и обрадоваться силе простых секретов физики, математики и физиологии, как в ночном коридоре раздались шаги. Дверь в камеру отворилась, и зашел надзиратель Фигура. В руках у него, как обычно по ночам, были листок бумаги и фонарик. Только моряк не стал ждать, когда Петр Пятаков назовет его букву. Он сам шагнул в коридор, потому что оставил за своей спиной крепкую и надежную смену, Щука и Хека.

Утром мальчики проснулись и нашли на своих подушках буденновки. Они надели их на головы, обнялись и стали слушать, как на крыше воробьи и сороки кричат: «турум-бай» и «турум-бей». Глупые птицы, конечно, не знали, что Щука и Хека приняли в пионеры. Просто они радовались оттепели, которая внезапно пришла в большой город под красными звездами в самой середине декабря. А еще в середине декабря в кабинет папы Щука и Хека пришел самый большой командир, который только был в папиной организации. Он лично вел дело того морского летчика, который в поезде всех угощал кедровыми орешками.

На самом деле это был совсем не простой военный летчик. Он не летал бомбить самураев и не садился среди леса на брюхо, чтобы забрать раненых красноармейцев. Вместо этого он возил на своем быстром аэроплане командарма всех дальневосточных войск. Вот по какой причине этого летчика и вызвали в Москву. Чтобы он, как настоящий большевик и сын рабоче-крестьянского народа, помог своей стране разоблачить фашистский заговор в штабе дальневосточных войск. Ведь рыба начинает гнить с головы, и это знают все. Даже дети.

Вот только летчик почему-то неправильно понимал историческое требование момента и совсем не хотел сотрудничать со следствием. Чтобы сломить его бессмысленное сопротивление, самый главный командир, который только был в папиной организации, решил устроить этому летчику очную ставку с мамой Щука и Хека. Командир зашел в кабинет папы, чтобы договориться об этом, и увидел там маму. Мамина красота так его поразила, что он тут же отстранил папу от следствия. Обвинил его в превышении властных полномочий и жестоком обращении с подозреваемыми. Как настоящий советский человек, папа сейчас же во всем признался, даже в связи с молоденькой машинисткой из секретного отдела и еще одной беспартийной женщиной, которую он никогда не видел, но которая до чертиков надоела самому главному командиру. И когда все это случилось, самый главный командир понял, что теперь совесть папы Щука и Хека совершенно чиста и его можно спокойно отвести в подвал. Самый главный командир махнул рукой, и папы не стало.

А Щуку и Хеку решением особого совещания дали десять лет дальних лагерей, чтобы там, за Синими горами у Синего моря, сыновья разоблаченного следователя Серегина смогли искупить вину отца. Так закончить свои испытания и стать уже настоящими пионерами с личными делами и порядковыми номерами. Это во-первых. А во-вторых, просто не путались под ногами и не мешали новому счастью своей матери.

РАМА

Козье счастье Бори Катца, единственная за долгие, худосочные три года в ИПУ несомненная и настоящая удача – угловая всем на зависть комната на самом тихом и уютном третьем этаже, вынесенная слепым декабрьским жребием к ногам сорокового воробьиного размера, – и она оказалась в конце концов форменной ловушкой и засадой. На первый взгляд такая благодать – всего лишь две некапитальные стены на самой дальней границе приватного периметра с сортирчиком и коридорчиком, один лишь угол кухоньки, метр на полтора и только, пропускали звуки. Но какие. За одной легкой, бумажной перегородкой в такой же кухоньке-клетушке круглые сутки что-то с назойливой больничной неизменностью глухо сопело и звонко капало, а за второй – тонким, тончайшим водоразделом с соседским санузлом – уже не что-то, а кто-то с пугающей внезапностью валился, сраженный продуктами санитарии журчанья и сопенья, падал, то предварительно с размаху хлопнувшись в полкирпича общего достояния, то по-простому, без удара, осеннею ленивою метлой сползая по нему. Известковые мурашки звездами сыпались на черную газовую плиту, где зрели в кипятке сосиски. Брезгливый Боря тут же зараженные междустенным опылением выбрасывал. Катц вздрагивал при виде незнакомых пятнышек и прекращал дышать, носом поймав не ту отдушку. И время тогда переставало двигаться, не видоизменялось, как в карантинном боксе инфекционного барака.