Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Игра в ящик

Солоух Сергей

Шрифт:

– Почти бесплатно... На Качаловке у двери было бы двенадцать...

Но судьба оказалась милостива. На Качаловке, возле книжного магазина № 79, куда пара миляжковских любителей иноязычной словесности попала, следуя самым коротким путем, по грязноватым коленцам Южинского и Спиридоньевского переулков, через Палашевский рынок и пару проходных дворов, бдительно охраняемых 89-м отделением милиции, Толкина не оказалось. Не было его и в самом магазине. С огромным чувством облегчения и к тому же довольно быстро Боря уяснил, как ему невероятно, несказанно повезло с этим Толкиным-Прополкиным. И в самом деле. Если бы из портфеля на пол выпал какой-нибудь Гарольд Робинс или Vladimir Nabokov, ни о каких новых и красивых предметах кожгалантерии речь бы не шла вообще. Пришлось бы Боре до скончания века пользоваться мылом и бритвенным прибором Р. Р. Подцепы, а по праздникам надевать Ромкины же старые кеды. Безнадежным банкротом очень и очень скоро стал бы Боря Катц, а так ничего, держался, даже сбережения имел. Подкапливал. И все потому, что Толкин-Перепелкин, отличный кент, гуманно написал,

как оказалось, книжек-то с гулькин нос. Этого самого «Хоббита – туда-сюда», такой же толщины «Сильмариллон» и книгу редкую, как гутенберговская Библия, с названием, похожим на оперу Р. Вагнера. От покойного Бориного отца, кларнетиста областного театра музкомедии Аркадия Моисеевича Катца, в доме Дины Яковлевны осталась преизрядная коллекция старых тяжелых музыкальных дисков, так что названиями произведений Пуччини и Россини Борек владел чуть лучше, чем книжными.

Тем не менее гадский «Сильмариллон» все же попался на дороге. Не пропустили Олечкины сети очередного покета. Случилось это в начале июля, когда Борек уже освоился на Качаловке и в закутке у книжных полок мог на виду у строгих продавщиц очень ловко изображать энтузиаста-книгочея, перебирающего послеобеденные поступления. Беленький карманный «Сильмариллон» Катц выудил сам из общей разношерстной англо-американской шеренги и с похвальным проворством рачительного человека немедленно и незаметно втюхал в норвежско-германскую помойку, в самое чрево умляутов на укороченной соседней угловой стойке.

Не тут-то было. Ровно через две минуты, победно улыбаясь, всевидящая Олечка, рыбак-гроссмейстер, протянула Боре Катцу навеки, уже казалось погребенный в нордических напластованьях томик.

– Ишь чего, – сказала Оля, сладко жмурясь, – смотри, куда заныкала какая-то залупа! Думала, поди, никто не раскопает, пока свалила за деньгами. А вот и хуй!

И, как обычно, румянец на Бориных щеках сигнализировал о том, что он бы как раз этот самый «а вот» и предпочел бы. Но увы. Пришлось Б. Катцу, а не кому-то свалившему на четверть часа отдать пятерку в кассу магазина номер 79 «Иностранная книга». Синюю бумажку. Но все, уже почти два месяца, считая с того трагичного дня, не случалось Боре вынимать ни синих, ни красных казначейских билетов в непосредственной близости от книжных отделов или магазинов. И это радовало. Как ни прост был Боря, но до элементарного, как три копейки, вывода допер самостоятельно и в общем-то с похвальной быстротой. Как только «Кольцо Нибелунгов, или Как там его» будет ущучено и приобретено, закончатся для него субботы с Олечкой. Исчезнет даже шанс не хладный, ироничный ум девицы поразить, а сердце. Сердце дочки профессора, заведующего отделением. Да, например, выхватить ее, зазевавшуюся у края платформы c только что приобретенной невесть зачем книжонкой, прямо из-под железного лобешника стремительно набегающего та ра на-метропоезда. Или, допустим, рвануться вслед хулигану, сорвавшему сумочку с плеча у Оли, опять же увлеченно вынюхивающей что-то между страницами миниатюрного трактата, полчасика тому назад подхваченного тут же, на Качаловке. Догнать мерзавца и толчком в спину повалить на травку скверика у вилки улиц Щусева – Толстого. Боря готов был даже слегка травмироваться на кирпичах обмылка доисторической Москвы, заветренных от времени и небрежения хором, по самые венцы оконных арок вросших в черную землю сквера, на все готов был, чтоб только остаться в исторической, красивой, промтоварной, нынешней, пусть даже и с пропиской в ЛПЗ. Но предпосылки к подвигу все как-то не складывались. Мешали милиционеры и столичное изобилие исправных фонарей. Хотя все те же фонари, московское электричество, создавшее такую негероическую обстановку внутри и вне Садового кольца, могло превратиться из врага Бориса в его союзника. Могло дать ему, подкатить еще один-другой шанс. Как-то так высветить, подчеркнуть молодцеватый профиль Катца, его артиллеристскую красоту и целесо образность, что сердце Олечки даст наконец сбой и выпадет из ее милых рук разумное, доброе, вечное в формате 70х90/32. Но без новеньких сапог на высоком, скошенном под пятку каблуке об этом чуде нельзя было и мечтать.

Изящный и легкий, как полковой адъютант, Боря, был ростиком с четушку. Вровень с невысокой Олечкой. Каких-то полсантиметра его превосходства девушка легко компенсировала и даже перекрывала не слишком даже выдающейся серо-белой манкой летних босоножек. А при обзоре сверху вниз, конечно, Боря смотрелся совсем не так, как надо. Лишь одно время, дни и недели, только они работали на Катца. Август должен был нырнуть в сентябрь, сентябрь в октябрь, а там, стрельнув последнюю десятку у Подцепы, можно уже было самому рвать на Ленинский, в чудесный магазин «Москва». Как много в этом звуке, гораздо больше, чем в бессмысленно слогообильном – Южносибирск.

В отличие от Бори, готового затянувшийся пассаж до бесконечности скреплять любыми знаками препинания, запятыми, тире и двоеточиями из арсенала родной грамматики, Олечке уже давно хотелось простейшей точки и перехода на новую строку. Но унаследованная тяга к системной стройности любого построения, железной логике начала и конца процесса мешала вот так вот, с бухты-барахты, взять и в произвольном месте подвести черту. И кроме того, все-таки было, имелось и некоторое свое фигурное, змеиное удовольствие в этом чуть подкисшем уже, слегка подгнившем еженедельном контакте с краснеющим и заикающимся Катцем. Все же не часто, не каждый день попадались Олечке молодые люди, готовые так долго и главное безропотно сносить ее безжалостный, пацанский нрав, даже среди любителей Джи-эР-эР Толкина. Неразвитых совсем.

А паузу, утомительное ожидание

прихода «Lord of the Rings», каким-нибудь американцем забытого в гостинице «Националь» или индийцем в самолете Москва – Калькутта, гроссбуха, за ветхостью на свалку списанного из библиотеки британского посольства или сновья попертого из папиной библиотеки сынком руководящего работника «Совтрактор-экспорта», что только в невод Качаловки не шло, как только не приплывало в «Академкнигу», лишь дайте время, – эту долгую паузу, скучное ожидание добычи Олечка Прохорова заполняла вивисекцией. В добром согласии с русской академической традицией, буквально павловской, дразнила собак кошками, а кошек собаками. Пугала Борю Катца предложением в случае неудачи махнуть на Птичий рынок.

– Чего? – втолковывала Оля Боре в своей несносной как угри казарменной манере. – Какого хера? Раз книжка не дается, надо тебе в натуре кого-то с волосатыми ногами. Для продолжения поступательного развития личности в выбранном направлении. А хули, в рот компот? Нельзя останавливаться на достигнутом, Борис. Надо преодолевать препятствия на пути к цели. Бороться. Ибать-копать, я тебе дело говорю, Катц. Все, пиздарики. Сегодня, если не подцепим тебе «Властелина», поедем на Птичку, купим перса или сиамочку. Будешь пока на них тренироваться.

Все в Боре тут же холодело и обмякало. И без того неяркий свет его разума буквально захлебывался, мерк на мгновенье в Бориной башке из-за непроизвольных черных мыслей, во-первых, о стоимости перса, а во-вторых, о том, как Боря будет вынужден животное, переносчика глистов и блох, топить в общажном унитазе. Чистюля Катц просто не представлял себе, как это сделать, не замарав или не замочив руки.

Впрочем, сегодня, в последнюю субботу августа, Олечка к тихой, заячьей радости Бориса не слишком уж и усердствововала в исследовании условных рефлексов прямоходящих мелкопитающихся. Так, лишь для проформы, подразнила подопытное существо морскою свинкой, и все. Большую часть дороги коллеги промолчали. Слишком долго мама сегодня дрессировала саму Олечку. Слюну выманивала. Девушка не просто задержалась, она по-настоящему опоздала. Ведь смысла являться на Качаловку после двенадцати просто никакого. Все то, что будет принесено в портфелях и сумках к дверям букинистического магазина номер семьдесят девять «Иностранная книга» к открытию, к одиннадцати часам, не для того, чтобы идеологически безукоризненно грамотная приемщица дары отвергла, а для того, чтобы, заветного порога не пересекая, пусть шахер-махер, с оглядками, зато без малейших формальностей и подозрений сменить одного идеологически нестойкого владельца на другого, вся эта подлинная роскошь уйдет бесследно до половины первого. Толкин-Метелкин, идеологически нейтральный, быть может, и останется. Хотя и это маловероятно. Но, в любом случае, он Олечку совсем не интересовал.

Борю, доподлинно известно, тоже. Но это было тайной пострашнее секрета того, зачем иные люди светлым утром выходного дня являются точно к открытию советского книжного магазина. Ее не должна была знать ни одна душа, кроме, конечно, собственно Бориной. И он старался.

В эту августовскую субботу из-за потерянного получаса, а то и полных сорока пяти минут Олечка сурово и безжалостно перекроила привычную схему движения. Заход в «Академкнигу», где новые поступления выкладывали с утра, а не после обеда, был отменен. Пусть пропадают сокровища Яна. Сегодня, по крайней мере. Пропустив станцию «Пушкинская», Оля и Боря проследовали дальше, до «Баррикадной». Здесь они птичками, прыг-скок, ускорились на пустом субботнем эскалаторе и так, заранее набрав хороший ход, буквально пульками вошли в коктейль наземных ароматов дня. С первых шагов пару вела вывеска кинотеатра «Пламя», но возле газетного киоска, уткнувшись в мостовую, Оля и Боря дружно повернули влево. По стрелке «к планетарию». Целую минуту съело ожидание у зебры на Садово-Кудринской, но наконец свет перещелкнулся, и снова сработала праща, башкой вперед послав двух обитателей Миляжково к желто-оранжевой штукатурке бывшего мингрельского, а ныне турецкого посольства. Еще три полных оборота секундной стрелки – и от ворот полномочного представительства республики Лаос, на траверзе улицы Наташи Качуевской, взору открылись два долгожданных собрания. Пара-тройка людей у входа в магазин, просеиватели случайных сдатчиков, и основные силы – напротив, через улицу. Десятка полтора людей, сидящих на низкой каменной оградке маленького скверика или просто стоящих возле нее, как будто в ожидании маршрутки.

Здесь Боре наконец была дарована свобода. То, что по-настоящему интересовало Олечку, не могло появиться на полках магазина номер семьдесят девять в принципе, поэтому девушка без промедления пересекла неширокую проезжую часть улицы Качалова и окунулась в группу граждан, ждущих прибытия общественного транспорта. А Боря быстренько, с глаз долой, юркнул в глухую пещеру магазина. Толкин-Светелкин, в отличие от книг издательства «Olympia Press», вполне и даже очень просто мог обнаружиться на полке книжного. Это Борис учитывал, и поэтому первым делом отправился к стойке англоязычного худлита.

У веревочки потела небольшая очередь желающих порыться на самих полках. Боря не стал присоединяться к жаждущим непосредственного контакта с печатным словом. С этой стороны прилавка он быстро обозрел сегодняшний ассортимент и, не обнаружив ничего подозрительно среди там и сям выступавших не очень многочисленных толстых корешков, перевел наконец дыхание. Совершенно уже успокоившись, Катц бросил последний контрольный взгляд на англо-американский стеллаж и перешел к соседнему прилавку. «Книги по искусству на всех языках». Вот это место, этот тихий, несуетливый уголок Качаловки Боря действительно любил. Тут, и только тут он мог мечтать и предаваться дивным грезам.

Поделиться с друзьями: