Игра
Шрифт:
Я не раздумывал ни секунды. Все, что угодно, лишь бы она ожила. Пусть спрашивает что хочет, только пусть исчезнет эта ужасная пустота из глаз.
– Да. – Я сказал это и я сделаю это, что бы она ни спросила. Только не о причине нашего брака.
– Как вы ко мне относитесь? – Тихий, спокойный голос требовал правды и я ответил именно то, что чувствовал.
– Кхуши, я люблю тебя. И я ненавижу тебя. – Так же тихо, как она. И так же твердо.
Кхуши впервые с начала нашей беседы оторвала глаза от огня и устремила на мое лицо удивленный взгляд.
– Любите? – Недоверчиво, неуверенно и… радостно?
– Да, люблю. Очень люблю. – Я смотрел ей прямо в глаза, открывая себя до дна. Выворачивая
Кхуши отвела глаза и пошевелилась, плотнее закутываясь в плед.
– Любите и ненавидите. – Она как будто пыталась связать эти два чувства воедино, соединить несоединимое. Не получится, Кхуши. Я все время пытаюсь, но не получается. Поэтому и прорывается во мне то любовь, то ненависть.
Повозившись немного, Кхуши снова подняла на меня глаза.
– Вы поэтому меня то притягиваете, то отталкиваете? – И, не дожидаясь ответа, сама ответила на свой вопрос. – Да. Поэтому. Могу я еще спросить кое-что? – Она опустила глаза и, заметив нетронутую чашку чая, некстати спросила: – Будете чай?
Я с трудом сдержал истерический смешок. Она точно сумасшедшая.
– Да, Кхуши. Я отвечу на твой вопрос, только если это не касается причины нашей свадьбы. И да, я буду чай. Сиди, я сам сделаю. Кстати, ты можешь задать еще два вопроса. Я отвечу. – Я снял с подноса тарелку с джалеби, поставил их на пол около Кхуши, и ушел на кухню готовить свежий чай.
Спустя десять минут я устроился около Кхуши, скрестив ноги по турецки, и ждал ее вопроса, глядя на то, как она греет руки о бокал с чаем.
Кхуши искоса глянула на меня и задала свой второй вопрос.
– Как вы относились ко мне до свадьбы?
Я снова ответил, не раздумывая:
– Любил.
Было легко отвечать ей, глядя на огонь, сидя рядом, накрывшись кусочком пледа, которым она поделилась со мной и пить горячий чай с молоком, корицей, кардамоном и гвоздикой.
– Я давно люблю тебя, Кхуши. Просто осознал это не так давно. Когда испугался потерять тебя, до ужаса испугался.
Мы молчали. Мне почему-то казалось, что мои слова залечивали раны, бездумно и жестоко, незаслуженно нанесенные ей мною сегодня вечером. Я не видел ее лица, не чувствовал ее тела, но с каждым моим словом возникало ощущение, что сидящая рядом девушка оживает, возвращается, воскрешает.
– Третий вопрос, – сказал я.
– Третий вопрос, – повторила она. – Почему вы меня ненавидите? Ведь для ненависти должна быть причина, да? Я хочу знать. Расскажите мне, объясните. – С каждым ее словом в ее интонациях появлялось все больше эмоций – нетерпеливости, требовательности, все больше… Кхуши. Да, я не заслуживаю прощения, она и не простит, но, по крайней мере, она не похожа больше на сломанную куклу, по крайней мере, она ожила.
– Кхуши, этот вопрос связан с причиной нашего брака. Я не могу ответить. Спроси что-нибудь другое.
Она задумчиво замолчала, а я встал, пошевелил догорающие дрова кочергой, добиваясь, чтобы на прощание они подарили еще немного света и тепла. Угли нехотя озарили ярким красным цветом свою почти уже завершенную черноту.
– Кхуши? – позвал я ее, сев рядом.
– Арнав. – Она немного помолчала, а потом повернула мое лицо к себе и, удерживая его в своих потеплевших ладошках, глядя мне прямо в глаза, спросила: – А вы сможете себя простить, если окажется, что причины для ненависти нет? Если вы ошиблись?
Я замер, глядя в ее такие чистые глаза. Я обещал ей правду. И я представил себе, что, если я ошибся? Да, я видел все сам. Да, я слышал все сам. Но если я ошибся… Страх холодными щупальцами обвил мое сердце, сковывая его льдом, наполняя, заменяя собой кровь и материю. Я не отводил взгляда от нее, и боялся. Боялся, что это может оказаться правдой.
Надеялся, что это правда. Ее глаза требовали ответа и я ответил.– Нет, Кхуши. Я никогда не смогу себя простить.
Она смотрела и смотрела мне в глаза, а я дышал через раз, боясь услышать что-то… Что разобьет мою жизнь.
Медленно она опустила руки, покидая мое лицо. Медленно встала, уходя от меня, лишая себя и своего тепла. Я не сводил с нее глаз. И она обернулась уже у самой лестницы.
– Арнав, я не знаю, что вы считаете причиной, но я знаю одно – этой причины нет. Вам не за что ненавидеть меня. Я говорю правду, в моих поступках и моей жизни нет того, за что вы меня можете ненавидеть. – И, грустно улыбнувшись, Кхуши медленно пошла вверх по лестнице, оставив меня собирать мой разлетевшийся на осколки правды и лжи мир.
====== Глава 24. Наши сердца – одно целое. ======
Кхуши.
Я поднималась по лестнице, чувствуя невероятную усталость от этого бесконечного тяжелого дня. Но, несмотря на то, что произошло… Я шла, чувствуя весну в своей душе. Капельки росы на травинках ранним утром. Первый солнечный луч после длительного муссона. Такое нужное, такое важное, такое невозможное, такое желанное «я люблю тебя». Эти слова перекрывали все. И боль, и жестокость, и ненависть. Они летали где-то в животе щекочущими волшебными бабочками, которые, сталкиваясь, стряхивали со своих крылышек волшебную пыль, невесомыми искорками радости разносившуюся по моему телу, душе, сердцу. Я поднималась, а они – летали, я укладывалась в кровать, а они – летали, я засыпала, уносясь в мир снов, а они летали, летали, летали, и их волшебная пыль не кончалась…
Я просыпалась с трудом, с неохотой, чувствуя сильную жажду и голод. Бросив взгляд на часы, я удивилась, увидев, что стрелки подходят к 12. Хотя с таким насыщенным днем мой долгий сон не был удивительным. Я все еще не чувствовала себя выспавшейся, но желания тела требовали удовлетворения, поэтому я поплелась в душ. Сделав его прохладным и встав под тугие струи воды, я почувствовала, как оживает мое тело, а с ним и воспоминания. Чудесные воспоминания… Мне хотелось и смаковать их, и спрятать поглубже, касаясь тайком, как скряга – своего сокровища. Я боялась, что они потускнеют, потрутся, исчезнут. «Я люблю тебя». Все остальное – потом, когда-нибудь, не сейчас. Я подставила раскрытую ладонь под душ, наблюдая, как разбивающаяся о неё вода сверкающими хрусталиками разлетается в разные стороны, и улыбалась. Улыбалась, улыбалась, улыбалась…
Внизу вкусно пахло овощной запеканкой. Как хорошо, что наша экономка уже приготовила обед. Если честно, мне нравилась ее невидимость. Она все делала по дому тогда, когда нас не было, и я иногда забывала, что в этом доме появляется кто-то еще, кроме нас с Арнавом.
Медленно и вкусно съев просто огромную порцию запеканки и выпив две чашки чая со вчерашними джалеби, я снова почувствовала сонливость, и направилась наверх, без зазрения совести завалившись в кровать. Я не гнала от себя мысли, и слова Арнава, то тише, то громче звучавшие в голове, спровоцировали поток воспоминаний. Наших моментов. Не тех, больных и злых, ранящих, уничтожающих… а тех, когда мы уже… Мы уже влюбились друг в друга. В больнице. Ранголи. Гирлянды. Дивали. Они ласковыми облаками проплывали передо мной, убаюкивая и лаская своей теплотой меня, ужасно уставшую взлетать вверх и вниз на качелях неизвестности, меня, не готовую ни на минуту отказаться от того, кто качал на этих качелях. «Я люблю тебя». Его глаза, искренние, открывшие наконец-то свою душу, повторяли эти слова снова и снова, каждой искоркой кофейного цвета, сверкавшей в глубине, каждой золотистой крапинкой, сиявшей для меня, обволакивая своей нежностью, невесомостью, притягивая, маня, кружа в солнечном вихре… Сон гостеприимно принял меня в свои объятия.