Игра

— Хорошо, — говорю я, протягивая вперёд своё предплечье, для нее, чтобы лучше видеть, для меня, чтобы помнить. — Это Лионель. Не моя собака. Мой лев. Я сделал это тату в шестнадцать. Тогда я уже жил с МакГрегорами, но... — я останавливаюсь, задаваясь вопросом, как я могу объяснить подобное кому-то, кто никогда с таким не сталкивался. — Когда ты растешь в приюте, когда нет никого, кто бы любил тебя, заботился о тебе, думал о тебе, тогда ты цепляешься за все красивое в мире. Лионель был мягкой игрушкой, подаренной мне на день рождение. В тот же самый день, когда мать отдала меня.

Я неохотной смотрю ей в глаза и не вижу там никакой жалости. Мои слова тронули ее, будто она жила так, как я тогда. Я тяжело сглатываю и продолжаю.

— Лионель был тем, кого я по-настоящему любил и единственным кто любил меня. В месте, которое было очень жестоким и очень холодным и очень темным, он оставался мягким. Даже когда все казалось безнадежным, лев давал мне надежду. Когда множество приёмных семей...не могли справиться со мной. И иногда, иногда я не мог справиться с ними. Наконец, меня взяли МакГрегоры, но...— я облизываю губы. — Иногда хорошим вещам надо адски много времени, чтобы перевесить плохие. Демоны преследуют тебя повсюду. Постоянно. — Я постукиваю пальцем по затылку. — Мои здесь, они тёмные и они всегда ищут слабости во мне.

Ты моя слабость. Ты выпустила их снова.

От этих мыслей я закрываю глаза, плотно сжимая.

Кайла кладёт свою руку на мою, и я, делая глубокий вдох, открываю глаза.

— Не нужно больше ничего говорить, — говорит она. — Я все поняла.

Я качаю головой.

— Нет. Нет, ты не понимаешь и я рад этому. — Резко выдыхаю я. — Таким образом, лев Лионель напоминает мне, что в мире есть хорошее. Всегда есть то, за что стоит держаться. Просто другое слово для надежды, знаешь?

Она медленно кивает.

— Я знаю. — Она ненадолго смотрит в сторону, в ее глазах плещется грусть. — Черт. Лаклан, ты разбиваешь мне сердце.

Я сажусь прямее и кладу руку ей на грудь.

— Нет. В этом нет ничего разрушающего.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, рот искривляется в улыбке.

— Будем надеяться.

Наши глаза встречаются, и до того, как я осознаю, что делаю, наклоняюсь, прижимаясь к ее мягким губам, позволяя себе почувствовать ее, попробовать на вкус и смыть грязь.

Мы долго целуемся, медленная, ленивая отчаянная встреча губ, и я понимаю, что все в моем теле напрягается, горячее и возбужденное.

Но она отодвигается, ее изящная рука на моей груди, и быстро пробегает большим пальцем по моему лбу.

— Я обещала остальным, что мы присоединимся к ним за обедом. Мы собираемся в винодельню.

Я хмурюсь, не желая видеть никого кроме неё и особенно не горя желанием идти в винодельню после вчерашнего.

Она продолжает, читая по моему отцу.

— Не беспокойся, это не дегустация. Ну, это она, но думаю, они уже там. Я сказала им, что мы встретимся с ними в ресторане винодельни на обеде. Это не далеко и я слышала, там хорошо кормят. Продукты прямо с фермы и все такое.

Я стону, глядя на будильник. Одиннадцать. Не могу поверить, что так долго спал. Обычно я встаю в семь и рвусь в бой.

Она держит мою руку и слегка сжимает.

— После обеда я вся твоя. Они это знают. Они не хотят забирать тебя у меня.

Я с подозрением прищуриваюсь.

— Они звучат как хорошие друзья.

— Они знают, что ты делаешь меня счастливой.

Ее слова, словно удар кулаком в живот, и почти заставляют меня задержать дыхание.

Я делаю тебя счастливой? Хочу спросить я, но не могу, я не должен. Я проглатываю ее слова и делаю вид, что они не действуют на меня словно чертова рюмка водки.

— Хорошо, — говорю я ей. — Пойду собираться.

Проходит немного времени, и я готов, Эмили накормлена и выгуляна, и мы с Кайлой в ее машине движемся к винодельне. Должен признать, день абсолютно великолепный, и свежий деревенский воздух творит чудеса, прочищаю мою голову. Думаю, смог Сан-Франциско начал слишком перегружать ее, и на минуту мое сердце тоскует по Эдинбургу, с его тихими улочками, каменными зданиями и медленным течением жизни.

Я смотрю на Кайлу, пока она ведёт машину, моя рука на ее затылке, большой палец поглаживает кожу. Я мог бы сидеть здесь часами, пока смогу продолжать прикасаться к ней. Я ненадолго задумываюсь, совсем ненадолго, что бы она подумала об Эдинбурге, если бы увидела его. Понравилась бы ей Шотландия? Увидела бы она страну, город таким, как вижу я? Поняла бы она, почему это дом?

Но подобные мысли бесполезны. Я заталкиваю их в закрытую коробку и смотрю в окно, наблюдая за танцующими в небе воробьями и бесконечной кривой виноградников, простирающихся над полями.

Вскоре мы подъезжаем к винодельне, состоящей из сена, деревенского забора и, простирающихся на большие расстояния, амбаров. В одном из амбаров находится ресторан, и мы находим моих кузенов и их женщин уже сидящих там, провозглашающих тосты и пьющих вино или что-то другое.

Это заставляет меня крепче держаться за Кайлу. Они четверо выглядят настолько дружными, что я не могу представить Кайлу с ними после моего отъезда. Будет ли она сидеть здесь, счастливая сама по себе, радуясь за своих друзей, но всегда пятое колесо? Будет ли с ней ещё кто-то рядом, какой-то другой парень? Тот, с которым она спит, тот, которого она возможно любит?

Мысли об этом почти делают меня больным. Я вынужден остановиться на полушаге и выпрямить плечи, чтобы сделать глубокий вдох.

— Ты в порядке? — спрашивает Кайла, и я быстро киваю, радуясь что никто больше не видел.

— Как раз вовремя, — говорит Брэм, поднимая свой бокал. — Мы пили за похмелье.

— Кажется, случай подходящий, — говорю я, придавая лаконичности голосу. Я сажусь и натянуто улыбаюсь всем. Мой бокал наполнен вином, но рядом стоит ещё один с водой, так что я поднимаю его. — Выпьем за то, чтобы чувствовать себя намного лучше, — говорю я.

— За это, — говорят они. Мы все чокаемся бокалами, и я замечаю, что у Брэма появляется сентиментальный взгляд в глазах, который, полагаю, не замечает никто кроме меня. Я резко киваю ему, не желая сантиментов, затем чокаюсь с Кайлой, которая тоже выбрала воду.

Я смотрю глубоко в ее глаза, свет в амбаре выявляет различные оттенки красного дерева и тика.

— За тебя, лапочка, — тихо говорю я, еле слышно. — Ты достаточное лекарство от похмелья.

Уголок ее рта приподнимается в нежной улыбке, и я импульсивно наклоняюсь поцеловать его.