Игрок 2

— Давайте знакомиться еще раз, — сказал незнакомец, пока Болотин возился к кофе, — Меня зовут Олег Петрович Федоров, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР, — снова достал свои документы и я их изучил более подробно, — кто вы такой я уже знаю.

— И кто же я по вашему?

— Писатель, талантливый карточный игрок и правильный советский человек.

— Как-то второе с третьим не сочетается, вы не находите, Олег Фёдорович?

— Нет, ничуть. Всё зависит от того из-за чего, и для чего вы брали в руки карты. Первый раз когда вы попались в поле зрения крымской милиции вы помогли разоблачить банду карточных шулеров, если бы им попались не вы с товарищем Бубуном, то скорее всего какой-то простой советский человек, который поехал в Крым отдыхать, приехал бы в Симферополь без штанов. Плюс ещё и наших продажных коллег вывели на чистую воду с вашей помощью. Второй раз вы играли с шулерами, чтобы выручить попавшую в беду девушку, а третий раз, чтобы помочь своему приятелю. Ну и как вишенка на торте, ваш денежный перевод детскому дому. Так что я уверен, что вы правильный человек и правильно воспримете мою просьбу.

— Вот как? Что ж, слушаю очень вас очень внимательно, — отвечаю я.

В это время как раз подоспел кофе. Я дую на обжигающе горячий напиток, отказываюсь от сахара и, видя, что на столе стоит пепельница, достаю сигареты.

— Можно? — спрашиваю у Болотина и тот кивает.

— Конечно, курите.

— Давайте мы вам сначала покажем кое-что, — говорит Федоров и смотрит на Болотина.

Тот снова кивает, достаёт из сейфа несколько толстых папок и передо мной один за другим появляются снимки.

Которые сопровождаются монотонными объяснениями Федорова от которых становится жутко.

Жутко не от того, что какие-то ублюдки охотятся на катал, вовсе нет. Это как раз можно понять. Карточный мир в его советском варианте это всегда яркий ночной фонарь, на который слетаются далеко не мирные мотыльки а самые настоящие кровососы.

Жутко мне стало от того, с каким хладнокровием убийцы расправлялись с совершенно случайными людьми, вся вина которых заключалась только в том, что они оказались не в том месте и не в то время.

этой жестокостью они мне напомнили легендарную чёрную кошку братьев Вайнеров. Те тоже резали и стреляли людей почём зря.

Рассказ Фёдорова закончился, и мы втроём пили уже подостывший кофе и в полной тишине курили.

Сигарета в руке следователя по особо важным делам обожгла ему пальцы, он скурил её до фильтра, и Федоров снова заговорил, теперь уже обращаясь ко мне.

— Как видите, Федор Михайлович, это звери, а не люди. И нам нужна ваша помощь. Помощь советского человека и мужчины. Мы с уверенностью можем сказать, что это банда всё еще в Ялте, они слишком мало, по сравнению с предыдущими случаями, взяли. Так что обязательно попробуют ещё раз.

— Подождите, товарищ Фёдоров, — догадываюсь я, — вы хотите их ловить на живца. И им буду я?

— Верно. Вы очень точно охарактеризовали свою роль. Именно что ловить на живца.

— Вы знаете, товарищ Фёдоров, я, конечно, очень ценю вашу откровенность и ценю то, как вы меня охарактеризовали. Но это для меня слишком. Я простой советский писатель. Наверное, небесталанный и даже в какой-то степени смелый. Но то что вы предлагаете это чересчур. Очень сильно чересчур. Я не готов к подобному и мне просто страшно. А страх в подобном деле самый хреновый помощник.

— А ты, Федя, — внезапно Фёдоров переходит на ты, — думаешь, нам во время войны страшно не было? Ты думаешь это у меня откуда? — он машет перед моим лицом своей искалеченной рукой. — Я, же в разведке служил начиная с финской и заканчивая Квантуном. Меня и финны под Выборгом резали и немцы под Могилёвом из огнемёта жгли. Как ты думаешь, мне в июне сорок четвёртого было страшно, когда я с простреленными ногами и сожжённой рукой оберштурмфюрера СС к нашим тащил? Из моей группы тогда трое остались. Я, Вася Филинов и Сашка Птицын, два совсем молодых пацана, младше тебя. Думаешь, им не было страшно? Думаешь, у Васи руки не тряслись и губы не белели, когда я ему приказал остаться и задержать чуть ли не пехотное отделение. Одному задержать этих сук и дать нам время. Было ему страшно, ещё как было. Вася знал, да и я тоже, что на смерть он идёт. Однако он только попросил гранаты ему оставить и запасные магазины к Шмайсеру. И, думаешь, мне уже после войны не было страшно ехать к его матери, которая на войне четырёх сыновей потеряла и говорить, что это я приказал ему умереть?

Голос Фёдорова сорвался, и Болотин подал ему воды. Я молча смотрел, как движется кадык этого уже немолодого мужчины.

— И ты сейчас, умный, молодой и здоровый мужик рассказываешь мне о страхе? О страхе перед кем? Перед кучкой нелюдей, перед выродками, которые убивают тех, кто должен, просто обязан ещё жить и жить. Жить, любить, детей растить! Да этих сук давить надо. Давить так, чтобы их гнилые кишки лезли через их поганые рты. Давить так, чтобы другим неповадно было даже думать о том чтобы поднять на наших, советских людей руку!

Ох, а ведь этот Фёдоров — настоящий фанатик. И он всё ещё воюет. Только враги у него теперь другие. Враги другие а отношение к ним всё тоже.

И пускай слова он говорит правильные, и внутри я с ними полностью согласен, всё равно, такое чувство сейчас, что меня вербуют.

Вот все эти разговоры о «страхе», похожи на детскую разводку «на слабо». Как в этой ситуации отказаться? Но за всю свою долгую и непростую жизнь я убедился. Если чувствуешь, что на тебя давят, тобой манипулируют, то первым делом надо уйти из-под этого давления.

Принимать решения надо с холодной головой. Особенно такие, когда той самой головой рискуешь.

— Хрррр…

— Фёдор, ты вообще меня слушаешь?! — возмущается «важняк».

— Простите, — резко вздёргиваю голову, словно ненароком задремал, — слушаю конечно. Выродки, давить надо. Вы меня простите пожалуйста, Олег Петрович. Я понимаю, что дело важное и безотлагательное. Но я двое суток не спал почти, помогал товарищу Бубуну к регате подготовиться. После на банкете выпил немного. Голова сейчас пустая, как свисток. Я не отказываюсь ни в коем случае, но позвольте мне выспаться сначала, а затем мы бы с вами этот разговор продолжили. Сейчас из меня всё равно ничего разумного не добьётесь. Хоть даже в камеру помещайте, только отдохнуть позвольте.

— Зачем в камеру, — хмурится Фёдоров, — что вы такое наговариваете, товарищ писатель. Сейчас вас в гостиницу доставят, отдыхайте сколько угодно. А после мы продолжим беседу.

* * *

После моего эффектного задержания, мне пришлось сменить скромный, но уютный флигель на гостиничный номер. Молчаливый водитель довёз меня к подъезду, а вид чёрной волги отбил у дежурной желание отчитать меня за нарушение режима. Ведь приличный советский человек должен возвращаться в гостиницу до 23.00 и никак иначе!

Уже утром, приняв душ, и тщательно побрившись, я выхожу на улицу, шагаю к кафетерию с открытой верандой под зонтиками и заказываю кофе.

Крымский кофе — это отдельный разговор. Если на всей остальной территории необъятной страны этот напиток — дань чуждой, подозрительно похожей на буржуазную, моде. То в Крыму он автохтонный, сохранившийся ещё со времён турецкого владычества, бесстыдно ароматный и бескомпромиссно крепкий.

Когда первый глоток прогоняет из моей головы лёгкий похмельный туман, я начинаю рассуждать.