Игрок

Удар второй. Меня только что прилюдно назвали попрошайкой-собирательницей объедков.

— Да в тебе подыхает моралистка, — присвистывает Арсений. — Ты точно та же собачка с грустными глазами, которая просила у меня благословения на свой брак в кровати, а потом выла белугой, обнаружив чужую помаду?

— Слушай, мальчик, я советую тебе поискать богатеньких клиенток в другом месте, здесь твои замашки уже ни для кого не секрет.

Если он думал, что Ви стушуется, то просчитался. Или нет? Они, видимо, немало крови друг у друга попили, и теперь нормально общаться не могут. Никогда не понимала смысла в отношениях с человеком, который тебе неприятен. Но у Ви и Арсения, с их заскоками, определенно был свой подход. Не удивлюсь, если они использовали страшные сказки о своем прошлом, чтобы наказывать друг друга. Возможно, Каримов рассказал ей и о Полине. Как мне.

Эта мысль вдруг заставляет ревновать. Ужасно ревновать… И это не проходит мимо

— Серьезно, Ви? — спрашиваю раздраженно. — Знаешь, если тебе настолько важно, чтобы с твоими бывшими не спал никто из знакомых, то ставь им клеймо. На лбу, чтобы уж точно заметили. Хотя Егора может заинтересовать такая щепетильность. Кстати, ему не интересно, где ты сейчас находишься и почему?

— На что это ты намекаешь? — щурится кузина.

— Ответь на вопрос: почему ты здесь?

— А, по-твоему, мне стоило закрыть глаза на то, что меня обманывает любимая кузина?

Судя по интонации, беспощадная стерва все же одержала в ней верх, а, значит, без потерь мы из этого номера не выйдем.

— Я забыла добавить, что отвечать надо честно, — огрызаюсь. Пожалуй, не только Ви сходит с ума от злости.

— Ну раз ты уже знаешь, где правда, поведай. Даже интересно послушать твои извечные сказочки!

— Ты хотела увидеть, что тыл, которым ты пользовалась раньше, свободен. А в противном случае покарать меня за то, что спутала карты. Ты пришла к Арсению и после помолвки, и теперь, потому что он был твоим запасным ходом, возможностью продемонстрировать независимость от своего мужа. Потому что ты знаешь прекрасно: Егор ни во что тебя не ставит. И это не изменится. Он и раньше унижал тебя, появляясь на людях с другими женщинами, а теперь, когда ты от него никуда не денешься — будет делать так и подавно. И ты будешь раз за разом это терпеть. Да, очень грустно, если нечем ответить… Но ты не мученица и жалеть тебя не за что. Чувствуй ты к нему хоть что-то, не выдержала бы — сразу бросилась выяснять отношения. Как сегодня — сюда. Кстати, это о многом говорит…

— Ты хочешь признания, что я не люблю Егора? Пожалуйста: я его не люблю. И, уверена, об этом знает каждый. Да и что толку любить, если все предают? Он, ты — все. Но так сошлись звезды, и если от него мне нужно положение, то от тебя больше ничего. И катись к черту.

Она отворачивается, а у меня от бессилия на глазах выступают злые слезы. Хочется оставить за собой последнее слово, чтобы не чувствовать себя проигравшей по всем фронтам, и я не выдерживаю:

— Обычно, Ви, если искренне любишь человека, недостаточно увидеть его в неподходящей компании, чтобы возненавидеть, А любви не всегда хватает, чтобы простить. Нужно еще и время. У тебя оно есть, а вот у меня — нет. Удачно тебе сожалеть о своем выборе до конца жизни.

Она шокированно застывает на месте, но не поворачивается. А я, чувствуя омерзение от самой себя, откидываю одеяло, встаю и начинаю собираться. Не смотрю больше в сторону кузины, слышу только громкий хлопок двери, когда она покидает номер.

Я не солгала. Не знаю, как можно простить человеку обесценивание настоящей дружбы. Но что толку было кричать об этом ей вслед? Все равно не поймет. Да и вообще, мне здорово надоело чувствовать себя так, словно я кому-то навязываюсь. Как только кто-нибудь узнает о том, что я не безгрешна и не идеальна, тут же вышвыривает меня вон. Я не могу так больше, и не хочу! Натягиваю одежду, а саму прям трясет от обиды. Неужели настоящая я настолько ужасна, что никому не нужна? Только перестаешь притворяться такой, какой тебя хотят видеть — мгновенно оказываешься за закрытой дверью. Да, допустим, понять Ви и Арсения можно, но почему в роли понимающего всегда выступаю я? Почему нет человека, который пытается понять меня?

— Не уходи, — тихо говорит Арсений. Или просит? Нет, не может быть. Должно быть, показалось.

— Дай пройти, — отвечаю резко.

Он этого не заслуживает, но разве сдержишься, остановишься под влиянием одного лишь гласа рассудка? Ви напомнила мне о прошлом… что ж, как удачно, что я не собиралась задерживаться в кровати Арсения дольше, чем на одну ночь.

— Да к черту! Не подыхать же в попытке ее разжалобить.

Да я и не уверена, что этого хочу. Я даже прощать ее не желаю. Знаю, что и Ви можно понять, но разве только ей обижаться? Все давно смешалось: невозможно определить, кто был прав и насколько. Да и нужно ли? Она была моим лучшим другом, самым близким, самым первым, но, как оказалось, наше с ней прошлое — столько маленьких вещей, которые сделали нас именно теми, кто мы есть — для нее менее важно, чем уязвленное самолюбие. Я догадывалась, что, если она узнает про нас с Арсением, все станет ужасно, но какой-то частичкой души смела надеяться, что значу для нее больше, чем Эго. Оказывается, нет. И поэтому все, что было, все эти усилия, все эти добрые воспоминания растоптаны парадоксальной уверенностью в собственной правоте. Мы не уступим, а, значит, все. Нечего ждать, не на что надеяться. Закрываем занавес, прячем отношения с Ви в дальний угол памяти и живем дальше. Уж как умеем.

Мне всего лишь нужно время.

— Арсений, дело не в Ви и не в чем-то еще. Я просто хочу уйти.

ГЛАВА 25 — Орел. Исходя из разумных соображений

Человек, который склонен к возвышенным чувствам, обманывает обычно и себя, и других.

Э.М. Ремарк

Кирилл

Как ни печально, газетчики прознали о нашем с Верой разводе еще до того, как ее самолет приземлился в Берлине. То ли кто-то из помощников юристов (надеюсь, что помощников) продал информацию СМИ, то ли утечка произошла откуда-то еще, но началось такое, что мне пришлось позвонить Жен и попросить ее некоторое время подержать дистанцию. Не хватало еще, чтобы за ней тоже начали бегать с микрофонами… Она ответила спокойно, вроде даже не расстроилась, но мы так и не поговорили, и теперь я из-за этого переживаю. Я ничего ей не сказал, ничего не пообещал. Будь она истеричной девицей, уже записала бы меня в классические подонки: переспал и исчез. Но я верю, что Жен не такая. Она на редкость трезвомыслящая особа. Панические состояния — не ее бич, скорее мой. Причем, наследственный…

— Кира, ты с ума сошел, — отчаянно восклицает мама, потрясая перед моим лицом газетой. — Вы с Верой замечательная, красивая пара. На вас многие равнялись…

— На то, что мы не виделись месяцами? Да уж, идеальная супружеская чета! Неудивительно, что таких в России единицы, — язвлю в ответ.

Газета с громким шлепком приземляется на столик, а мама начинает метаться по комнате с такой скоростью, что длинные жемчужные бусы раскачиваются из стороны в сторону.

— Какая разница? — она мельтешит перед глазами, то розы в вазе поправляя, то хватаясь за спинку кресла. — Решение связать себя узами брака с конкретным человеком определяет очень многое. После заключения союза вся дальнейшая жизнь подстраивается не под одного человека, а под пару. А развод означает пустить все это коту под хвост… Я уже не говорю о том, какая Вера замечательная женщина!

— Мам, я знаю, какая Вера чудесная, но мы перестали относиться друг к другу уважительно, поэтому лучше оборвать отношения сейчас и не тратить остаток жизни на попытки склеить разрушенное.

— Мы с ней много об этом разговаривали, — говорит мама, решительно рассекая воздух ладонью. — Ты поступил с Верой некрасиво, но я понимаю, что тебе было непросто. После больших потрясений люди часто действуют… не так, как обычно. И вы долго не жили вместе, отвыкли друг от друга. Вера не глупая, она тоже все понимала…

— Но не я, — огрызаюсь.

— Прости, я, наверное, ослышалась. — Она встряхивает головой, улыбаясь так, будто действительно подозревает себя в наличии слуховых галлюцинаций.

— Мама, я перестал понимать Веру. Я, моя жизнь, случившаяся трагедия — ее не интересовало ничто из этого. Она так отдалилась, что перестала меня воспринимать, — сообщаю предельно спокойно.

— Что ты такое говоришь? — изумляется мама, прижимая к груди сложенные ладони. Иногда она ужасно напоминает мне героинь русских классиков. Эти ахи и охи, глаза, полные искреннего недоумения… — Она ведь не сделала тебе ничего плохого.

— Точно. Она вообще ничего не сделала. Я оказался прикован к постели, а вы кормили ее байками о каком-то глупом турне. Как позже выяснилось, она полагала, что таким образом вы с отцом покрываете мою интрижку, но даже при этом Вера не сделала ничего! Не настаивала на честности, не приехала, чтобы поймать меня с поличным. Она ничего не сделала, потому что ей давно на меня наплевать! — чеканю каждое слово.