Игрушечное сердце

Обдумывая ситуацию, женщина провела несколько бессонных ночей и пришла, наконец, к весьма утешительному для себя решению. Она выпустит Вику во двор в самом нарядном из его костюмчиков, с завитыми волосами до плеч и с куклой в руках. Наверняка эти уличные Гекльберри Финны его высмеют и отторгнут как инородное тело, и сын, униженным и оскорбленным, вернется под ее распростертое крыло, где снова найдет утешение и покой. Но все получилось не совсем так, как она задумывала. Вернее, совсем не так.

Однажды воскресным днем она действительно выпустила Вику одного во двор и прилипла носом к окну, следя за развитием событий. Ее мальчик, наряженный в ярко-синий вельветовый костюмчик с отложным кружевным воротником с шелковым бантом, с большой куклой в руках, сначала долго кружил возле компании дворовых детей, а потом подошел к ним и смело встал в их ряды. О чем они там говорили, слышать женщина не могла, но понимала, что ничего хорошего ее сын от них услышать не должен. Очень скоро она увидела улыбки на замурзанных лицах детей и даже, как ей показалось, услышала их презрительный смех. После этого ее Вика резко развернулся и быстро побежал к дому. Выражения его лица она рассмотреть не успела. Женщина надеялась, что, вернувшись домой, мальчик упадет в ее спасительные объятия, но ошиблась. По его лицу она не смогла прочесть ничего, и это ей очень не понравилось. Ей всегда казалось, что она знает Вику как свои пять пальцев, а уж его лицо вообще читает как открытую книгу. В этот раз Викина книга была от нее закрыта.

– Ну, как прогулялся? – осторожно спросила она.

– Нормально, – абсолютно спокойным голосом ответил сын.

– С ребятами пообщался?

– Да.

– И они тебе понравились?

Женщине очень хотелось услышать «нет», но она услышала:

– Да.

Поджав губы в бессильном неприятии происходящего, она спросила:

– И чем же?

– Всем, – односложно ответил Вика, развязал бант под подбородком и аккуратно повесил атласную шелковую ленту на спинку стула.

Женщине показалось, что это действие было ритуальным, то есть имело какой-то сакральный смысл, и не ошиблась. Больше никогда в жизни Вика не позволил ей повязать на его шее бант.

В этот день на улицу Вика уже не просился. Зато на следующий тоном, не допускающим никаких возражений, заявил, что идет снова гулять один, но без банта и белого воротника. Поскольку он опять взял с собой куклу, женщина очень надеялась, что в этот раз сын получит от дворовой компании сполна и навсегда.

Дети сбились стайкой в углу двора, а потому в поле зрения Викиной матери, которая опять прилипла к оконному стеклу, попадали только отдельные персонажи, которые вдруг выскакивали в самый его центр за мячом или просто так – пробежаться по кругу или проскакать на одной ноге от избытка впечатлений, живой детской силы и восторга перед жизнью. Собственного Вику она не видела вообще. В этот день сын задержался во дворе дольше вчерашнего. Женщина уже начала волноваться, но он пришел с расцарапанной щекой и без куклы.

– Что со щекой? – спросила она.

– Ветка царапнула, – ответил он, и женщина поняла, что совершенно не знает своего сына. Пожалуй, она не догадалась бы в его возрасте выдумать ветку, а просто пожаловалась бы на обидчика.

– А где Маша? – спросила она про куклу.

– Дал поиграть.

– Кому?!

– Одной девочке.

– И она отдаст? – изумилась женщина.

– У меня и без Маши много кукол, – буркнул Вика и пошел в ванную мыть руки.

Мать хотела было сказать, что он денег пока не зарабатывает, а потому не может распоряжаться не только Машей, но даже и бантиком из ее косички, но почему-то смолчала. Ей казалось, что не надо торопить события. Эти дворовые дети все равно никогда не примут в свою расхристанную компанию ее аккуратного сына с его куклами и волосами до плеч. Если бы женщина знала, как ошибалась, увезла бы сына на дачу к приятельнице на все лето. Но она не знала, а потому не увезла.

На следующий день Вика потребовал дать ему с собой во двор красавицу Марту.

– Ты же знаешь, ее легко разбить, – сказала ему мать.

– Знаю, – ответил Вика и добавил: – Но ты все равно позволь мне ее взять.

Женщина хотела сказать, что не позволит никогда и ни за что, потому что за эту куклу заплачено много денег, но не смогла. Маленький Вика, ее кроткий темнокудрый Викуся, смотрел на нее таким тяжелым мужским взглядом, что ей стало не по себе. Она сняла Марту со шкафа и подала сыну.

Вики не было дома так долго, что она уже собралась идти его искать, поскольку и в окно не видела ни его, ни дворовой компании. Выскочила на лестницу и тут же увидела сына, который уже поднимался к квартире. Он был растрепан и грязен так, что Гекльберри Финн, которого женщина недавно вспоминала, похоже, самым отчаянным образом позавидовал бы ему. Она тут же вспомнила про Марту, но кукла, прижатая к растерзанной курточке почти черной ручонкой, была в целости и сохранности. У женщины почему-то отлегло от сердца. Кукла как-то примирила ее с действительностью. Сын все же чувствует ответственность за дорогую вещь, что делает ему честь. Она даже хотела ободряюще улыбнуться Вике, но он протянул ей куклу и сказал:

– Вот… Пальчик отбился…

Встревоженная женщина посмотрела на куклу. На левой ручке действительно не хватало мизинчика, а место скола было темным от грязи. И ее вдруг понесло. Она жестким захватом взяла своего Вику за руку и потянула в квартиру. Там она первым делом посадила Марту обратно на шкаф, а потом вдруг повалила сына на диван и принялась стаскивать с него штанишки. Поскольку она еще довольно часто его переодевала сама, мальчик особенно и не сопротивлялся. Это распалило ее еще больше.

– Похоже, ты не чувствуешь за собой вины? – крикнула она, бросилась к шкафу и вытащила из тяжелой шерстяной юбки тонкий кожаный ремешок.

Вика, которого до этого никогда не пороли, смотрел на мамин ремень даже с интересом, ибо силился понять, каким образом его сейчас будут использовать. Способ был использован старинный, дедовский.

Когда женщина, развернув мальчика на живот, ударила наотмашь ремнем по заголившейся розовой попке, от неожиданности он громко взвизгнул и попытался вырваться, но мать пока еще была сильнее его. Она стегала его ремнем и стегала, не замечая, как краснеет и вздувается тонкая детская кожа. Очень скоро она забыла, что наказывает сына за испорченную дорогую игрушку и испачканную нарядную одежду. Она вымещала на нем обиду за всю свою несложившуюся жизнь: за то, что ее бросил муж, за то, что ни один другой мужчина так и не захотел на ней жениться, за то, что вместо долгожданной девочки родился мальчик, и главное, конечно, за то, что этот мальчик, ее единственная отрада и собственность, вдруг так рано решил вырваться из-под ее крыла и зажить своей, непонятной ей мужской жизнью. Она била его, приговаривая: