Игрушка для Шакала

Сжимаю его ладонь на моей талии, с силой отбрасываю ее от себя. Вырываюсь из захвата и поворачиваюсь к нему лицом.

– Никогда ты меня не получишь! – шиплю едва слышно.

Мой голос осип, его почти не слышно. Мне с большим трудом удалось это произнести. Пожар, вспыхнувший внутри, и разгоревшийся мгновенно до огромного пламени, почти лишил меня возможности управлять собой. И, наверняка, мужчина очень легко считывает все это по моему лицу. Плевать! Я найду в себе силы противостоять своей слабости.

Одаевский молчит, глядя на меня исподлобья. Его челюсти крепко сжаты, я даже слышу, как скрипнули зубы. Кажется, я смогла уколоть его куда-то глубоко и больно. И, вопреки здравому смыслу, не чувствую от этого мстительной радости. Наоборот, в горле горчит от неприятного чувства, что я обманываю саму себя. Только мужчине совсем необязательно знать об этом.

Ухожу прочь, пока Одаевский не кинулся на меня, чтобы заставить согласиться. Его желание для него – закон, это я давно уяснила. А я только что поймала его на слове. Опять. Такого ни один, уважающий себя, мужчина не сможет простить женщине. Никогда.

Ну и пусть! Все равно, нам недолго быть вместе.

Почему же так гадко?! Черт!

Спускаюсь по лестнице вниз и попадаю в просторную спальню. С огромной двуспальной кроватью, занимающей большую часть комнаты. Страшно даже представить, сколько баб Одаевский перетрахал на этом царском ложе!

Черт! Почему меня, вообще, это волнует?!?

Пусть трахает, кого хочет, только меня оставит в покое!

Обхожу кровать и натыкаюсь на свой чемодан. Тот самый, который собрала в особняке. Открываю, перебираю вещи. Достаю купальник и быстро, поглядывая в сторону двери, переодеваюсь в него. Если уж у нас морская прогулка, то почему бы не позагорать?

Еще бы неплохо что-то накинуть сверху, чтобы защитить плечи. Только в моем чемодане точно нет ничего подходящего. А вот мужская рубашка, небрежно свисающая со спинки стула, вполне бы подошла. Подхватываю находку, набрасываю на плечи. И меня тут же окутывает знакомым, уже таким привычным, запахом. Тем самым, который врывается в ноздри всякий раз, стоит Одаевскому оказаться слишком близко. Кожа тут же покрылась мурашками, а я чуть не взвыла, чувствуя, как низ живота свело от желания.

Чертов Одаевский! Ненавижу!

Быстро снимаю рубашку и отбрасываю ее в сторону, как ядовитую змею. Меня злит моя собственная реакция. Ведь это просто запах! Тут даже нет его рук и губ! И сам мужчина даже в комнате не появился. А я уже готова растечься лужицей, как влюбленная дурочка!

Выхожу из комнаты, поднимаюсь на палубу. И, не придумав ничего лучше, просто сажусь на небольшой выступ, предусмотренный конструкцией и дизайном яхты. Солнце уже не жарит, оно клонится к закату. Но моя кожа горит, будто ее в печь поместили. В тоске смотрю на заходящее солнце, задаваясь лишь одним вопросом: как долго я еще смогу сопротивляться?

– Покупаться не хочешь? – голос Одаевского, прозвучавший внезапно из-за спины, только еще больше закручивает тугую спираль в низу живота своим звучанием.

Оборачиваюсь, когда вслед за вопросом, послышался звук металлической пряжки ремня. Он уже без рубашки, и теперь снимает брюки, нисколько не смущаясь моего пристального взгляда. А вот у меня резко пересохло во рту, и жар ударил в голову. Как полоумная, наблюдаю за перекатами мышц на его плечах. Одергиваю себя и отвожу взгляд. Но от этого только хуже, потому что внимание выхватывает кубики пресса на животе и темную дорожку волос, спускающуюся под плавки.

От постоянного напряжения, вызванного необходимостью контролировать свои желания каждую минуту, мышцы окаменели. И я даже не заметила, что яхта больше не движется. Мы отплыли далеко от берега, вокруг только вода. А плавать в открытом море мне еще не приходилось.

Мужчина закончил с раздеванием и прыгнул в море. Почти тут же его голова показалась на поверхности воды.

– Прыгай! – кричит мне Одаевский. – Не бойся, я поймаю.

– Еще чего?! – взыграло самолюбие. – Я и сама справлюсь!
– Кричу ему и прыгаю следом.

Прохладная вода обожгла разгоряченную кожу, когда я погрузилась под воду. Но так даже лучше. От противоречивых желаний меня почти разорвало на части. А теперь в мозгу начало понемногу проясняться. Делаю пару движений и выныриваю на поверхность. А потом, не глядя на мужчину, отплываю в сторону. Но он меня, все же, догоняет. Поравнявшись со мной, мужчина замедляет скорость.

– Лучше не отплывать далеко, - говорит мне Одаевский.

– Почему? – фыркаю. – Боишься, что не доплыву обратно?

– Боюсь, что не скажешь мне, если понадобится помощь, - совершенно спокойно реагирует на мою заносчивость. От привычной самоуверенности в его голосе не осталось и следа.

– А мне твоя помощь и не понадобится! – говорю и упрямо плаву вперед. Мужчина только обреченно выдохнул и поплыл за мной.

Когда ноги коснулось что-то скользкое, я обернулась. И увидела огромную медузу, которая еще и светится неоново-голубым цветом. Дергаюсь и, взвизгнув от ужаса, начинаю махать руками, пытаясь отогнать заразу. Но она, как назло, движется в мою сторону.

– Что случилось? – Одаевский умудряется обхватить мою талию и притянуть к себе прямо в воде.

– Там медуза, - кричу испуганно. Он просто не знает, как больно они жалятся, поэтому так спокоен. – Она плывет сюда!

Всматриваюсь в направлении, где видела голубое свечение, пытаясь понять, как далеко она отплыла. Но не вижу ее, хоть убей! Но тут снова что-то скользкое коснулось ноги, и я завизжала, что есть силы.

– Она тут! – кричу, ерзая в объятиях Одаевского, пытаясь извернуться так, чтобы медуза не могла меня достать.

– Поплыли отсюда, - говорит Одаевский и, забросив мои руки себе на плечи, быстро гребет к яхте.

Мужчина помогает мне выбраться из воды и закутывает меня в огромный махровый халат.

– Поужинаешь со мной? – спрашивает, надевая на себя точно такой же халат, как у меня. – Пойдем.

Одаевский проходит вперед, заходит в одну из комнат. Я послушно иду следом.

Мне неловко от того, что я повела себя, как пугливая истеричка. Медузы – моя фобия с детства. С тех пор, как одна из этих мерзких тварей больно ужалила меня во время одной из поездок на море с родителями. Тогда даже в больницу пришлось ехать, потому что нога опухла и болела.