Игрушка Двуликого

– Радуешься? – угрюмо интересуется Унгар.

– Ага!

– Чему?

Произносить длинные предложения с деревяшкой во рту не особенно приятно, но возможность разозлить Ночную Тишь стоит любой боли:

– Тому, что мой муж жив и идет за нами!

– Если бы он был в состоянии нормально передвигаться, он бы нас уже догнал…

Определенная логика в его словах есть. И это меня пугает. Настолько, что я заглушаю свой страх рыком:

– Он меня все равно найдет! А тебя отправит вслед за Ярисом!

– НЕ найдет и НЕ отправит: ты откусила себе язык. Как Аютэ. И сгорела в пламени погребального костра…

– Это его не остановит!!!

– Остановит: он уже ЗАКОНЧИЛ СВОЙ ПУТЬ и обязан вернуться в храм Двуликого!!!

Вспоминать состояние, в которое я впала после этих слов, жутко: поступок Яриса, отказавшегося от ритуального удара Волчьим Клыком ради счастья побратима, лишил меня даже тени надежды на встречу с Кромом. Поэтому я открываю глаза, нахожу взглядом мотылька, уже потерявшего всякую волю к сопротивлению, и мысленно благодарю Двуликого за помощь: если бы не его знак, я могла лишиться даже памяти о прошлом…

…В свете стоящей над головой Уны ночной лес кажется каким-то не таким – корни выворотня, торчащие из оврага, делают его похожим на королевского оленя, настороженно глядящего во тьму; глубокая черная тень по обе стороны от него выглядит как гладь бездонного озера, а пара звезд, просвечивающая сквозь кроны одного из нависших над поляной деревьев, горят, как глаза готовящейся к броску рыси.

Окажись я тут еще в конце снежня, наверное, умерла бы от страха. А сейчас смотрю на проделки Хэль с равнодушием бывалого охотника. Вернее, поглядываю. Изредка. В те недолгие промежутки времени, когда перестаю считать дни, оставшиеся до ухода Крома.

В голове пусто, как в прохудившейся бочке, брошенной на солнцепеке, – в ней нет ни мыслей, ни желаний, ни чувств. Да и откуда им взяться, если я никак не могу заставить себя забыть слова Унгара, сказанные им через полчаса после того самого разговора:

«Твой БЫВШИЙ муж – раб своего Слова. Поэтому, обнаружив кусок «твоего» языка и «твой» погребальный костер, он решит, что это – кара Двуликого, и как побитая собака отправится вымаливать прощение…»

Кром – не раб. И не побитая собака. Но в храм действительно вернется. И я в этом нисколько не сомневаюсь – ведь при желании могу вспомнить даже интонации, с которыми он когда-либо произносил фразу о том, что клятвы, данные Богам, не нарушают.

День – до Рендалла. Еще три – до Тьюварра. Сутки, может, чуть больше – до переправы через Вилику и еще двое – от нее до храма Двуликого. Итого – дней семь или восемь. С того дня, как он увидит погребальный костер Яриса. А потом…

Про то, что будет потом, я думать боюсь. Но все-таки думаю. И все сильнее и сильнее ощущаю боль, которую почувствует мой муж в тот момент, когда его сердце пробьет ритуальный нож Хранителя Серпа Душ.

– Я ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ!!! – изредка мысленно кричу я. И тут же ухаю в новые глубины отчаяния – узда во рту и путы на руках и ногах делают это невозможным.

Сколько времени я упиваюсь своим горем, сказать трудно – здесь, в гуще леса, в нескольких часах ходьбы от ближайшего жилья, течения времени не чувствуется вообще. Поэтому когда Унгар просыпается и уходит в кусты по нужде, я невольно вскидываю взгляд туда, где еще недавно висел лик Уны.

Младшей уже нет, а чуть левее того места, где я видела ее в последний раз, весело щерится Дейр.

Судя по доносящимся до меня звукам, справив нужду, Ночная Тишь зачем-то сплевывает на землю, а затем разворачивается и идет обратно.

Дожидаюсь, пока он покажется между деревьев, заглядываю в черные провалы его глазниц и неожиданно для себя спрашиваю:

– Ты ведь знаешь, что я уйду при первой же возможности… Неужели радость от разового обладания чужой женой значит больше, чем честь воина и уважение всего Шаргайла?

Унгар останавливается на полушаге, затем подходит ко мне и опускается передо мной на колени:

– Ты не уйдешь, латтиара! Просто не захочешь!

Я изумленно выгибаю бровь и… начинаю хохотать. Истерически. До слез. А когда успокаиваюсь, оглядываю его с ног до головы и округляю глаза:

– Ты изучил «Тайны дворцовых альковов»? Или – дай я догадаюсь – даже попробовал кое-что из прочитанного перед побегом с Жергова плоскогорья?!

Ночная Тишь с хрустом сжимает кулаки, но молчит. Зря – я замолкать не собираюсь:

– И как овцы? Остались довольны? Хотя о чем это я – ты же с чего-то возомнил себя неотразимым!

Унгара аж передергивает: он гневно сдвигает брови к переносице, набирает в грудь воздуха, а потом вдруг улыбается. Да так радостно, что у меня в душе что-то обрывается.

– Мне не надо ничего изучать. Послезавтра ночью я познакомлю тебя с человеком, который заставит тебя увидеть во мне БОГА!!!

– Ты бредишь… – фыркаю я. – Кстати, Боги очень не любят, когда мы, смертные, сравниваем себя с ними…

– Да я…

– Бог? – ехидно спрашиваю я. – Или тот, кто их породил?!

Парень скрипит зубами, выхватывает из ножен наш’ги и утыкает его мне в горло:

– Послезавтра с тобой поработает брат-надзиратель, и ты, забыв про Крома, воспылаешь ко мне неугасимой любовью…

У меня слабеют колени и на миг останавливается сердце: я помню все, что король Неддар рассказывал нам про брата Годрима, и вдруг понимаю, куда «сбежал» брат-надзиратель!