Игрушка Двуликого

…Кром пришел в себя как-то сразу, рывком. И тут же уставился на Арла:

– Что скажешь?

Не без труда выдержав немигающий взгляд одного из лучших слуг Двуликого за все время существования Храма, жрец неторопливо поднялся на ноги и склонил голову в жесте уважения:

– Ты прошел свой Путь полностью…

Тоненькая кожа, стягивающая лицо Крома там, где некогда были губы, растянулась в жуткую улыбку:

– Когда я получу обещанное?

«Ну да, воин… Ни тени сомнения в правильности сделанного выбора… – мрачно подумал Арл, вытер о сутану вспотевшие ладони и сжал висящий на груди медальон.

– Ты предстанешь перед Двуликим в эту полночь…

– Я тебя услышал… – облегченно выдохнул Меченый, встал с кресла и скользнул к двери.

– Ты куда? – зачем-то спросил Арл.

– На речку. Ополоснусь… – не оглядываясь, ответил Кром. – Хочу уйти чистым. И душой, и телом…

Глава 35 Баронесса Мэйнария д’Атерн

Четвертый день четвертой десятины третьего травника

…Крошечный мотылек, вот уже целую вечность порхающий надо мной, бесподобно красив – ярко-оранжевые крылышки, трепещущие при каждом взмахе, кажутся язычками пламени, отправившимися в самостоятельный полет.

Смотреть на него приятно и чуточку грустно: в отличие от меня, он совершенно свободен и при желании может лететь туда, куда ему вздумается – выскользнуть между неплотно прикрытыми створками окна или в щель под дверью и покинуть эту юдоль скорби и смерти.

Может. Но не покидает – взмывает к мощной балке, поддерживающей потолок, некоторое время кружится вокруг грубого колеса [229] , висящего на почерневшей от времени цепи, а затем вдруг устремляется вниз, к столешнице. Вернее, к танцующему на сквозняке огоньку мерной свечи.

229

Колесо – местное название аналога нашей люстры. Кованое кольцо, к которому приварены подставки под свечи.

«Осторожно, сгоришь!!!» – мысленно вскрикиваю я и облегченно перевожу дух – почувствовав жар, поднимающийся от пламени, беспечный летун судорожно взмахивает крылышками, на миг замирает в воздухе и, развернувшись на месте, торопливо уносится к дальней стене.

Устало улыбаюсь, провожаю его взглядом и… холодею от ужаса: счастливо избежав одной опасности, мотылек вот-вот влипнет во вторую – в здоровенную паутину, затягивающую угол между стеной и потолком!

Влипает. Почти в самую середину. Сначала одним, а затем и вторым крылом.

Перевожу взгляд вправо, на темно-серое пятнышко, торопливо бегущее по толстой серебристой нити, невесть в который раз за утро пытаюсь шевельнуть хотя бы рукой и, поняв, что все еще не в состоянии, закрываю глаза, чтобы не видеть финала разыгрывающейся трагедии.

«От судьбы не убежишь…» – мелькает в голове, и я, горько усмехнувшись, проваливаюсь в прошлое…

…То, что грязно-серая полоса, стремительно уносящаяся вправо, это размокшая от дождей земля, я понимаю не сразу, а только тогда, когда замечаю заляпанный бурыми пятнами носок сапога, стремя, округлый бок, покрытый коротким рыжим волосом, и мелькающие копыта.

Пытаюсь вывернуть голову, чтобы рассмотреть хозяина сапога, и на миг слепну от дикой, ни с чем не сравнимой головной боли, одновременно простреливающей оба виска.

Схватиться за голову почему-то не получается. Закусить губу – тоже. Ошалело прислушиваюсь к своим ощущениям и вдруг понимаю, что мои руки связаны за спиной, а во рту – хейсарская узда! [230]

«Унгар?!» – мысленно вскрикиваю я и зверею. Но как-то странно: несмотря на безумное, всепоглощающее бешенство, выжигающее душу, разум остается холодным, как лед. И позволяет мне не только мыслить, но и чувствовать окружающий мир. Причем в несколько раз острее и сильнее, чем обычно.

230

«Узда» – кусок деревяшки с привязанными к ней сыромятными ремнями. Вставляется в рот пленнику, чтобы тот не откусил себе язык.

Первым усиливается обоняние: я не просто ощущаю выворачивающий наизнанку смрад, но и выделяю в нем тошнотворные запахи гари, крови, нечистот, лошадиного и человеческого пота, а также знакомый аромат отвара алотты, которым меня, скорее всего, и опоили. Со слухом творится то же самое – я слышу перестук копыт двух коней, спокойное дыхание Унгара и хриплое – его спутника, позвякивание сбруи и многое, многое другое.

Увы, у такой остроты ощущений есть и свои изъяны – я вообще не чувствую связанных рук и ног и четко понимаю, что сейчас не способна не только воспользоваться своим шаммором, но и просто стоять в вертикальном положении!

«Для того чтобы уйти, стоять не обязательно…» – мелькает на краю сознания, и я, поняв, что это состояние ясности – прощальный дар Бастарза, пытаюсь просунуть распухший язык между зубами и уздой. Увы, ремешки затянуты на совесть, значит, возможности откусить язык у меня нет.

Закрываю глаза, некоторое время обдумываю свое дальнейшее поведение и, приняв решение, негромко зову:

– Унгар?!

Говорить с уздой во рту нелегко – деревяшка мешает шевелить языком, а распухший и пересохший язык превращает слова в набор почти бессвязных звуков. Кроме того, за время моего пребывания в беспамятстве деревяшка успела стереть до крови уголки рта, а горло и небо пересохли настолько, что я их практически не чувствую.

Мой похититель понимает. И наклоняется поближе:

– Да, моя латт’иара?

Слово «моя», выделенное интонацией, не задевает – я пропускаю его мимо ушей и продолжаю:

– Мне надо до ветру… [231]

Мелькание серых полос замедляется, а затем в поле моего зрения вплывает и останавливается каменюга размерами с бычью голову.

231

Уродовать ее фразы мне не хочется, поэтому привожу их правильно. Тем, кто хочет полной достоверности, посоветую засунуть между зубов карандаш и попробовать, насколько сильно искажаются слова.

Невольно задерживаю дыхание и на некоторое время теряю сознание, когда перевернувшийся мир в разы усиливает и без того не слабую головную боль.

Прихожу в себя у Унгара на руках. И на некоторое время теряю дар речи, сообразив, что мои шоссы спущены до щиколоток, колени упираются в грудь, а я вишу над землей в позе отсаживаемого ребенка!

– Пс-пс-пс… – сопит Ночная Тишь. – Пс-пс-пс…

– Поставь меня на ноги!!!

– Они затекли. Не устоишь… – короткими, рваными фразами объясняет он, но в его голосе все равно слышится ВОЖДЕЛЕНИЕ!

– Поставь сейчас же!!! – уже не говорю, а рычу я и пытаюсь вырваться.

Можно было и не пытаться – Унгар намного сильнее, и мои трепыхания его только смешат.

– Да мне не тяжело. Опять же, ничего нового я не увижу: ты была без сознания два дня, и… мне уже приходилось тебя мыть…