Игрушки (сборник)

В один миг любовь друг к другу улетучилась и разделилась непонятным, но собственническим образом: у него – к бесконечным книгам, у нее – к телевидению. И даже не осталось тех слов, которые произносят при расставании и родные, и совершенно чужие люди. У них не нашлось друг для друга этих последних прощальных слов, не обнадеживающих на новую встречу слов расставания разошедшихся из-под одной крыши в разные стороны… врагов; поделено поровну, по интересам и потребностям имущество, разменяна на меньшую квадратуру трехкомнатная квартира, с таким трудом и нервными затратами полученная; поделены честно, поштучно, дети: ей сын помладше, ему сын постарше.

Но память разделить поровну еще никому не удавалось, да и наверняка вряд ли когда-нибудь удастся. Не сможет вычеркнуть Карчагин из своей памяти вытертые до блеска обувью бетонные ступени, обшарпанную скрипучую дверь подъезда и прямо за дорожкой глубокий овраг, так обворожительно и терпко пахнущий вызревшей мятой и пылающий густыми шапками зверобоя; сразу за оврагом – густой смешанный лес, из глубины которого тихими вечерами нескончаемо льются соловьиные сонаты, а в пасмурную, дождливую погоду или прикрытый рваной простыней тумана лес похож на сказочный дворец Деда Мороза с пиками островерхих башенок-сосен, наполненный до краев всевозможными игрушками и самыми заветными желаниями…

Двенадцатилетний сын Карчагина поехал на машине показывать дорогу к новому жилищу, а Владимир Павлович повел Олега и Виктора на остановку маршрутки, чтобы не слишком отстать от уже уехавшей, нагруженной драгоценным грузом машины и чтобы шофер не ждал долго разгрузки.

Время за работой всегда летит незаметно. Жаркое дневное солнце уже покинуло посеревший небосвод, украсив крыши западных высоток мутно-красными коронами заката.

Почти на ходу запрыгнув в отъезжавшую маршрутку, Олег пристроился у окна, а Виктор с Карчагиным протиснулись назад.

Мимо со свистом проносились троллейбусы, битком наполненные уставшими, молчаливыми телами, расплывались за толстыми шторами желтым и голубоватым свечением фары машин, и не верилось, что день подходит к концу, потому что жизнь за окном бурлила никак не меньше, чем днем, время нисколько не меняло своего выверенного веками течения, хотя к вечеру и кажется, что оно замедляется, давая людям возможность спокойно переварить все события насыщенного трудового дня, чтобы потом умиротворенно позволить телу и голове отдохнуть для новых рвений, подвигов, неминуемых ошибок и простого зарабатывания денег для дальнейшего продолжения жизни.

Ехали довольно долго. И когда Карчагин вывел их на нужной остановке, над городом уже вовсю хозяйничала ночь. Прямо рядом с остановкой, освещенные одним-единственным фонарем, пустовали кажущиеся теперь игрушечными кубики ларьков сельскохозяйственного рынка. От внезапных порывов ветра гулко хлопали клеенчатые накидки, шуршали по асфальту обрывки упаковочной бумаги. Целлофановые пакеты, как ночные бабочки, порхали то здесь, то там. Неприятно кисло пахло остатками дневной жизни от наполненных до краев мусорных баков. Прохожих не было, точно это была не окраина города, а забытая богом деревушка с доживающими земные муки стариками.

– За мной, други! – бодро сказал Карчагин и быстро зашагал вперед, застегивая рубашку на все пуговицы.

Он старался казаться безразлично-сильным, но Олег прекрасно понимал, что начинать жизнь заново, да еще и на новом месте тяжело и даже страшновато, потому что никто не скажет, в какие еще дебри человеческих отношений может завести эта самая новая жизнь.

Подобное чувство он испытал несколько лет назад, приехав на преддипломную практику и войдя впервые в аппаратную радиорелейной станции, не зная, на чем остановить взгляд, блуждающий по непонятному для него нагромождению всевозможной гудящей и щелкающей аппаратуры. Но это было нормальное течение его жизни, к тому же холостой, когда ты ни за кого не отвечаешь, а только пытаешься направить в определенное русло свою молодую, полную радужных надежд и ожиданий жизнь. Здесь же, когда рушится привычный уклад, когда страдаешь не только ты, но и близкие тебе люди, невыносимо трудно найти новое русло жизни, спокойно войти в него и даже просто жить по-новому, приходя не с той стороны на работу и возвращаясь не домой, а на новое место жительства.

У киоска, работающего круглосуточно, что, конечно, было очень удобно для плохо спящего на трезвую голову населения, Карчагин остановился. Зевающая продавщица аккуратно уложила в шуршащий пакет все заказанные им продукты и подала в окошко. Но того, что было гораздо важнее в сложившейся житейской ситуации, в киоске не оказалось. Невдалеке, у совершенно глухой, освещенной прожектором кирпичной стены какого-то государственного учреждения, тихонько сидели на деревянных ящиках старушки, любовно разложив вокруг себя урожай с дачных участков, подсоленный и подслащенный на самого привередливого покупателя, дотошного в выборе закуски. Да и постоянное наличие свободного времени способствовало хоть и небольшой, но все-таки ежедневной прибавке к пенсии.

Увидев озадаченного покупателя, одна из старушек пропищала:

– Эй, милок!

Карчагин обернулся. Та поманила его рукой. Пока он подходил, она шустро и зорко взглянула по сторонам и вытащила из-за пазухи бутылку водки, скорее всего паленой. Карчагин расплатился, сунул бутылку в карман и, подойдя к Виктору с Олегом, молча наблюдавшим за этой сценой, натянуто улыбнулся:

– Новое жилье, надо ж обмыть?

Минут пятнадцать шли какими-то темными дворами, на домах не было ни единой таблички с указанием номера дома и улицы, так что Олег немного заволновался: удастся ли найти без провожатого дорогу обратно.

Машина стояла у подъезда с открытыми задними дверями. Новая квартира находилась на первом этаже, поэтому разгрузка заняла меньше времени, чем погрузка.

Занеся последний мешок с книгами, Олег осмотрелся. Некогда довольно просторная однокомнатная квартира была разделена прежним хозяином на зал и спаленку, немедленно отведенную под библиотеку. В зале стояла еще свежая двуспальная софа, по дешевке отданная вместе с квартирой, на стене висел огромный, с алыми розами в центре ковер, бесплатно оставленный за ненадобностью переехавшим в лучшую жизнь, побогаче, хозяином. На крохотной черной тумбочке у двери стоял ярко-красный телефон, видимо специально подобранный под ковер. Карчагин сказал, что прежний хозяин оставит ему за доплату и телефонную точку и если он срочно не найдет деньги, то точку отрежут.

Пока Владимир Павлович знакомил студентов с новым жилищем, сын уже поджарил картошку с яичницей. Поставили стол посреди зала, принесли крошечные крашеные белые табуретки с кухни. Нашлись на кухне и стаканы с ложками. Высыпали на стол все содержимое пакета. Антошка включил магнитофон. Ну чем не новоселье!

Только сели за стол, как в дверь несколько раз настойчиво позвонили. Карчагин подпрыгнул на табурете, поднял указательный палец в потолок и побежал открывать.

Из коридора донесся шум, радостные вопли, кто-то заключил кого-то в объятья. В комнату в обнимку с Карчагиным ввалились два здоровенных бородатых мужика с густыми копнами смоляных волос, в простых вязаных свитерах с обвисшими горловинами.

– Это мои друзья, медведи-путешественники! – почти прокричал Карчагин, захлебываясь от радости. – Мы вместе по матушке-России колесили с экспедициями.

Он представил их: Виктор Петрович и Михаил Иванович.

Совершенно разные судьбами, складом характера, они показались Олегу кровными братьями, настолько крепка была их дружба, столь необходимая в трудную минуту, в минуту, которая к любому человеку может прийти совершенно неожиданно, и только друзья, приходящие сами, без крика о помощи, одним своим присутствием скрашивают житейские горести и неурядицы.