Игры с призраком. Кон первый.

Гневред сам помер, когда лютичи в обрат через их места шли. Любавичей они не пощадили и уговор не помог — изрядно пожгли да воровства учинили. Не вынесло сердце старого князя разору. Вот и скажи, зачем было сына предавать? С басурманами сговор держать? Неужто глаза да разум у бабьих подолов растерял? Что ж, за то и получил. Недаром в народе говорят: не копай другому яму, сам туда попадешь. Вот и попал — помер, как и жил, бесславно, в постели, самого себя перехитрив. Наказали боги, не помиловали. Осталась от него лишь скверная память да три сына от разных жен — младшой Окша — никчемный человечишка, алахарь и шалопай, средний Любодар, князь любавичей да старшой Мирослав.

Лютичи тогда за Белынь схлынули, ослабев под натиском мирян, да любавичей, поднятых Любодаром, но с тех пор нет-нет, а козни учиняли, вправду сказать, все больше любавичам доставалось и другим племенам.

Мирослав своих подале в леса увел, новые городища поставил и кедрачей, что к нему с поклоном пришли, под свое крыло принял. А что делить? Всем аймакам тогда горя хлебнуть выпало. От кедрачей, почитай, треть в живых осталась, от мирян две трети.

Почто разниться в лютую годину? — рассудил князь и слились два племени в одно под сенью вековых дубов, кедров да елей, начали новую жизнь. Да только лук и меч не кинули, старые раны не забываются и болят, долго ноют. У кого мать, у кого дитя, у кого брат али жена, а у кого и вся семья, как у Мирослава, в тот набег полегли безвинно — как забыть, как меч кинуть? А ежели завтра лютичи, аль другой на чужое позарится, в набег пойдет? Вот и учил князь мужей воинскому делу, крепкую дружину справил, дозоры на границе держал, берёжил своих.

Покамест тихо было, но зыбко, а с прошлого лета с других племен гонцы к князю пошли в пояс кланяться на воинское обучение, зашевелились нерадивые. С весны на границах неспокойно стало и слухи поползли тревожные, словно тучи грозовые сбираются, тянет холодом да теменью, сердце будоража, и запах стоит — то ль орешник расцвел, толь земля что плохое чует? А можа просто лесной дух буйствует недовольный. Орехов-то кедровых в прошлый год знатно набрали, было ль такое ранее и старики не упомнят. Да и урожай немалый земля родила, скотинка, опять же, разрослась, почитай, вдвое. Топчет клевер на полянах, листья молодые с кустов обрывает — оно, конечно, лесному богу не в радость, залютовал, ненастье да морок насылает. А вчерась весь дён да вечор хмарые тучи ходили, Гром баловал, страх нагонял, полыхая посуху и вота вам гостинец — черный человек под сосной. Понимай, как знаешь.

Парни взобрались на холм и остановились в метре от князя, дыхание переводя да его вниманья ожидая. А тот и бровью не повел, словно не слышал их молодецкий топот, не видал их. Ждал, когда сопенье умолкнет, тогда только повернулся, сверху вниз на них глянул: чего надобно?

Межату хоть бог ростом не обидел, однако супротив князя — окорёнок, по плечо тому, не более, чего ж о Мериле говорить? Тот и товарищу до подбородка. Вытянулись парни, головы задрали, замерли, пред князем робея. Хоть и не юнцы зеленые — по 24 зимы сравнялось, пятую весну в дружниках ходят, однако ж перед Мирославом до сих пор мальцами неразумными себя почитали.

— Прости, княже, за помеху, — начал Межата, посмелее сотоварища себя считая. — Дело у нас спешное. Под сосной заповедной нашли мы человека черного. Лежит меж корней яки мертвый, одёжа чудная, невиданная, глаза черны, в поллица, и волос черен, короток, а лик-то белехонек, кожа гладенька. Одежа мужеска, а сам худ, пальцы тонюсеньки, рудой обпачканы, сбиты. Ненашенский. Бросить — неладно, а и без ведома твово в городище тащить, не по чину, кабы хуже не было.

— На лютичей он не похожий и на других тож. Вроде человек, а вроде нет. Можа дух лесной учудил? Да разве ж руда у духов выходит? — добавил Мерила.

Князь брови на переносице свел, задумался — что за невидаль? Чужак недобрый аль подарок лесной? На беду аль на радость? К добру аль к худу? Надо ль чужаков в не спокойное время привечать? А ежели подсыльный? Али вправду несчастье с человеком приключилось?

Князь поверх голов дружников обвел задумчивым взглядом крыши домов соплеменников, виднеющиеся у подножья холма, и вдруг дрогнуло в груди, нахмурились брови сильней — Ханга?!

Знахарка — вещунья стояла у святилища на холме, невдалеке от мужчин, и, не мигая, смотрела на князя, словно слышала все, наперед знала. Седые волосы трепал ветер, а морщинистые руки устало примостились на дубовой клюке.

Стара была вещунья. Сколь зим ей минуло, и сама, поди, не упомнит. Не один набег пережила, а скольких потом родичей выходила и не сосчитать. В последний набег лютичи двух ее сынов да трех внуков сгубили, с тех пор ноги ее и не слушали — по двору еле передвигалась, в княжий терем да в святилище на праздники на руках приносили, а тут и сама на холм взобралась… Надо ж! Князь прищурился и внимательно посмотрел ей в глаза. Она словно этого и ждала, улыбнулась беззубо и, кивнув со значением, развернулась и в городище пошла, медленно переставляя слабые ноги.

` Знать, про гостя ей ведомо. Добро`, - подумал Мирослав: `А и вправду, не дело живого на погибель оставлять. Бог послал — не нам судить. Чай, там разберемся: лесной дух, засыльный аль честной человек`.

— Примем гостя, — кивнул парням князь. — Ко мне в терем несите. Да Устинью упредите — пущай похлопочет.

Г Л А В А 4

Ричард вылез из автоплана и обнял друзей:

— Три недели не был, а словно месяц. Где же моя любимая королева? — улыбался он, поднимаясь по широкой лестнице на крыльцо, обратил внимание, что друзья его не сопровождают. Он обернулся и в недоумении уставился на двух истуканов, застывших с постными лицами на первой ступени.

— Не понял? — выгнул он бровь. Друзья переглянулись меж собой и, с видом приговоренных к казни, нехотя поднялись к королю.

— Рич, Анжины нет во дворце, — тихо сказал Крис, старательно разглядывая резной рисунок входной двери.

— Не вернулась еще? На Энту звонил? Надолго задержится? — спокойно спросил король, не подозревая о плохом, и достал трубку.

Он уже начал набирать номер жены, как рука Пита накрыла телефон. Ричард вскинул удивленный взгляд на друга, вопросительно выгнув бровь. До него, наконец, дошло, что с друзьями что-то не то — хмурые какие-то, потерянные.

В груди кольнуло дурное предчувствие:

— Что-то случилось с Анжиной?

Крис пожал плечами и посмотрел на Пита, упорно не желая смотреть в глаза королю:

— Она жива, однако не могу сказать, что здорова — с головой у нее похоже не в порядке. Она на Сириусе. Подает на развод.

Ричард тряхнул головой и рассмеялся:

— У вас своеобразное чувство юмора, граф.

Друзья не смеялись. Они с совершенно серьезным видом смотрели на него и молчали. И Ричард осекся, нахмурился:

— Повтори.

— Она больше не желает быть твоей женой, — чуть ли не по слогам повторил граф.

— Бред!

— Звонил сам король Сириуса и просил тебя связаться с ним, как только ты появишься. Он выслал адвокатов.

Ричард, силясь понять услышанное, переводил удивленный, недоверчивый взгляд с Пита на Криса:

— Друзья мои, вы здоровы? Какой развод?

Крис отвернулся. Пит пожал плечами. В его глазах плескалось та же растерянность, что и в глазах Ричарда. Король выгнул бровь, все еще не желая принимать их слова на веру, и, набрав номер жены, отошел от друзей к перилам. Сейчас он услышит любимый голос и все встанет на свои места.