Игры с темным прошлым

Я лежала на диване, закутавшись в мамин красный кашемировый шарф (мама с отцом уже пять лет как жили в деревне, под Владимиром, и держали коз и уток, что ж, каждый ищет то, что он хочет), и скулила, Оля же в это время мыла полы и варила мне кашу. Она была моим добрый ангелом, моим вдохновителем… Но жизнь она в меня тогда не вдохнула. Больше того, глядя на меня, сама раскисла, расплакалась, и мы с ней, лежа в обнимку под маминым шарфом, скулили уже на два голоса – она вообще-то приехала ко мне, чтобы рассказать, что ее новый муж спит со своей секретаршей…

– Уехать, что ли? На море, – вздохнув, спросила я скорее даже не ее, а себя. И тут же, испугавшись разлуки с отцом моего ребенка, поспешно ответила, словно моим словам суждено было материализоваться: – Хотя нет, ку-куда мне…

– Если соберешься – скажи мне, я перееду сюда, поживу, посторожу квартиру… У меня вон у одной знакомой, пока она была в отъезде, поселился какой-то парень… Она приезжает, открывает дверь и видит незнакомого человека… Она так испугалась, что даже не вызвала милицию. Оказывается, эту квартиру сдала этому парню ее соседка, которой она оставила ключи, чтобы та поливала цветы… – Она еще что-то говорила, но я не слушала ее. Я видела себя на море, прозрачная вода, и моя рука пытается поймать разноцветных рыбок… Картинка из рекламного туристического проспекта «С нами – в Египет».

– Ты снова стала заикаться, – сказала Оля и прижалась ко мне теснее, обняла меня, поцеловала в висок. – Тебе нездоровится?

Я ответила, что никогда в жизни никого больше не полюблю, что ненавижу мужчин, плела еще что-то, пока не уснула. А когда проснулась, поняла, что никуда не поеду, что снова включу все свои телефоны и буду ждать его звонка. Что не могу без него, что нет смысла обманывать себя. Оле же я сказала, что не стоило ей выходить замуж второй раз, что прежде, чем выходить замуж, надо хорошенько узнать человека. Словом, несла всякую дежурную чепуху, целовала ее долго на пороге, втайне мечтая, чтобы она поскорее ушла и оставила меня одну, наедине со своими мыслями и чувствами: я ждала звонка…

– Знаешь, хотела тебе сказать, – вдруг вспомнила я. – Валентина пропала, помнишь, соседка с первого этажа?

– Валя? Это та самая, у которой мы с тобой постоянно занимали деньги?

– Да, – кивнула я головой. – Уже неделю, как нет. Говорят, ее убили. Она машину покойного мужа продала…

– А что, ее муж умер?

– Недавно, в августе, она еще заходила ко мне, рассказывала, как он умирал, ну, все подробности… мне так ее жалко было… Столько натерпелась. И вдруг пропала.

– А почему обязательно убили? Может, она влюбилась и уехала с кем-нибудь куда-нибудь?

– Да я тоже так подумала, но она не такая, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Когда женщина влюбляется, она ничего не соображает…

– Это ты по себе судишь?

– А ты разве не такая?

– Такая, – охотно согласилась я, потому как твердо знала, что до сих пор ничего не соображаю, что живу, как дышу, отдавшись своей страсти, и чувствовала при этом, особенно когда рядом была Оля, вину. – Но она не такая. Ее постель была разворочена, не убрана, понимаешь, на Валю это не похоже… Все вещи на месте. И паспорт на столе. А сейф вскрыт или просто открыт, я точно не знаю, и пустой…

– Слишком мало времени прошло, чтобы волноваться, – ответила Ольга. Она стояла передо мной уже в дверях такая нарядная, во всем ярко-синем, просто-таки искрящаяся чистотой, свежестью и была похожа на цветущую у меня на подоконнике фиалку. И следа не осталось от той Оли, что плакала у меня не так давно на плече и размазывала слезы по щекам мягким кашемировым шарфом. Как же быстро она умеет брать себя в руки. И я – в пижаме, растрепанная, со слипающимися от усталости, бессонницы и слез веками.

– Может, ты его мало любила? – Эти слова выскочили помимо моей воли. Я не знаю, кто их произнес вместо меня, но сказаны они были моим голосом.

– Я? Я мало его любила? С чего ты взяла, и что ты вообще можешь знать о наших отношениях? – Оля нахмурила свои аккуратно выщипанные брови и сразу же, как в детстве, надула губки.

– Оль, не обращай внимания на слабоумную, – посоветовала я, шлепнув себя по губам пальцами, словно раскаиваясь в сказанном. Ведь я так не думала, кто тянул меня за язык?

– Ладно, Машка, пока. – Она великодушно чмокнула меня в щеку в знак прощения и ушла. А я осталась – ждать звонка.

3

Я видела ее вчера вечером, когда возвращалась с моря домой. Домом для меня на время стала чудесная белая вилла с оранжевой черепичной крышей, миниатюрными колоннами и тремя мраморными широкими ступеньками, на каждой из которых, с двух сторон, стояли кадки с некогда, вероятно, пышными, но сейчас, в ноябре, словно подмороженными тропическими растениями. Внутренний дворик наподобие испанского патио, выложенный мраморной плиткой, своим видом напоминавшей срезы свежего розоватого сала, был усыпан бордовыми и алыми листьями винограда – холод словно воспламеняет их. В воздухе пахло дымом из печных труб: в Созополе, городке на самом юге Болгарии, куда занесло меня желание избавиться от заикания, а заодно и от комплексов, все местные жители топят свои дома дровами. И начиная с октября с утра и до позднего вечера то тут, то там визжат электропилы – это пришлые цыгане, черноглазые, неприветливые, заросшие густейшей шевелюрой и одетые в потрепанные джинсы и толстые свитера, пилят и укладывают аккуратными стопками дрова… Я поднималась к улице Вихрен, на самую высокую улицу нового города, и куталась в мамин кашемировый шарф, надетый поверх куртки, и ветер с моря, прохладный и влажный, трепал мои длинные волосы. По дороге я купила пакетик с виноградом и думала только о том, как приду сейчас в свою тихую и уютную комнату, разожгу камин, сяду в кресло… Нет, сначала помою виноград и съем немного, а потом уже буду возиться с камином… Словом, я шла и думала о таких вот простых и милых вещах, как вдруг увидела Валентину. Она, не в пример мне, была одета легко, совсем как тогда, когда я видела ее последний раз: в голубом платье и вязаной белой кофте. Она шла мне навстречу по противоположной стороне улицы и улыбалась. Я чуть не сошла с ума! Даже остановилась, чтобы получше рассмотреть ее. Но она прошла мимо, не взглянув в мою сторону. Я медленно повернула голову, чтобы посмотреть ей вслед, а если решусь, то и окликнуть ее, но она уже исчезла. Возможно, завернула за угол узкой улочки Мусала или спустилась к старому городу. Показалось, подумала я и двинулась снова в гору, к себе на Вихрен. Но не успела я пройти и двух шагов, как опять увидела ее – она снова шла мне навстречу, на ней были все то же голубое платье и белая вязаная кофта, только теперь она шла не по левой стороне улицы, а по правой – то есть она должна была пройти всего в сантиметре от меня, если не сквозь меня… У меня волосы на голове зашевелились! Она шла словно слепая, нет, она не вытянула вперед руки, как ходят слепые, у которых отняли палку, нет, но я чувствовала, что она идет и ничего не видит вокруг себя. Тем более меня, человека из другой жизни. Что она делает в Созополе? Как она здесь оказалась? Неужели существуют такие вот дичайшие совпадения? Я понимаю еще, если бы встретила Валю в этом чудесном городе при других обстоятельствах, то есть если бы я не знала эту жуткую историю ее исчезновения. Но ведь все говорили о том, что ее нет в живых. Все сюжеты о потере памяти всегда казались мне надуманными, я не могла представить себе, что у Валентины амнезия и ее, как овцу на заклание, привезли в другой город, в другую страну, в другую жизнь.

Валентина никогда бы не двинулась с места – была слишком инертной, привязанной к одному месту, к городу, стране. Да и зачем ей было куда-то уезжать, прятаться от близких ей людей, я имею в виду мать и сестру, когда после смерти мужа она осталась богатой вдовой, способной изменить свою жизнь к лучшему и без таких вот радикальных марш-бросков. Но факт оставался фактом – я видела ее, я не могла ошибиться. Но как в таком случае объяснить то, что я встретила ее дважды за пять минут? Две Валентины прошли мне навстречу? Первая – по другой стороне улицы, вторая – чуть ли не задела меня… Она шла так близко, словно специально для того, чтобы я могла получше разглядеть ее, вот, мол, смотри, это я, но только не вздумай коснуться меня, твоя рука увязнет в этом сгустке морского воздуха и твоих болезненных фантазий… Я вспотела, пока поднялась на свою улицу и добрела наконец до дома. Хозяева, которых я почти не видела (они работали в Бургасе, уезжали рано утром, а приезжали поздно вечером), сдавая мне комнату, показали мне, как растапливать камин, включать котел в ванной комнате, пользоваться стиральной машиной, словом, иногда я чувствовала себя просто хозяйкой этого небольшого, но очень уютного и красивого дома. И если первые несколько дней я, возвращаясь с прогулки, испытывала в этом доме какое-то беспокойство и вздрагивала от каждого звука, то потом это чувство необъяснимого страха прошло, уступив место благостному покою. Вот и тогда я, открыв застекленную дверь, вошла в дом и заперлась, словно пряталась от призрака Валентины, как прежде от своих страхов. Я взмокла, мой свитер оказался слишком теплым для такой погоды, да и для встречи с призраками, к тому же на мне была еще куртка и мамин шарф… Словом, я сняла с себя все и встала под теплый душ. Ощущение чистоты в этом городе никогда не покидало меня. Здесь всегда чисто, даже в дождь, и когда я в своих удобных ботинках входила в переднюю с мокрой улицы, следы от подошв были едва заметными, и достаточно лишь потоптаться на шерстяном коврике возле двери, чтобы подошвы снова стали сухими…

Я приняла решение уехать из Москвы, когда поняла, что Игорь никогда не бросит свою жену, не разведется с ней, а потому мне не оставалось ничего другого, как найти в себе силы забыть его. Я постоянно внушала себе, что ребенок, которого я ношу под сердцем, – уже большое счастье, ведь он был зачат от любимого человека. Но чем чаще я себе это внушала, тем больнее становилось при мысли, что этот самый любимый человек никогда о нем не узнает. Обычная история, каких тысячи… Нет, миллионы. Сначала я хотела написать ему письмо, вернее, я даже написала, мол, прощай, Игорь, я очень люблю тебя, но не хочу делить тебя с другой женщиной, живи себе спокойно… Но что такое слова, написанные на бумаге, по сравнению с той душераздирающей болью, которую я испытывала, покидая Москву и никому даже и словом не обмолвившись о Болгарии? Мне посоветовала съездить сюда одна моя приятельница. Она отдыхала летом в Созополе и рассказала мне об одной женщине по имени Адрияна, которая лечит много болезней, в том числе и заикание. Не могу сказать, что я решила все в один день, нет, на все, вплоть до покупки визы, ушла целая неделя. Я не хотела жить в большом отеле, где останавливались в основном англичане, немцы, скандинавы и французы – веселые ленивые бездельники, облюбовавшие этот маленький курортный город для тихого и дорогого отдыха, а потому, когда мне предложили пожить в частном доме, я без колебания согласилась. Когда меня спросили о том, где я буду питаться, и здесь я решила оставаться до конца самостоятельной – в Созополе, как мне сказали в турбюро, на каждом шагу маленькие уютные рестораны… Это было как сон, как наваждение, и даже, уже находясь в самолете и листая рекламный проспект сибирской авиакомпании, я не до конца понимала, что со мной происходит и как так получилось, что я уехала из Москвы, даже не попрощавшись с Игорем. Но мне нельзя было думать об этом, чтобы не видеть перед собой его темно-синих глаз, его губ… Игорь был очень красивым мужчиной, с гладким и сильным телом, нежной кожей и мягким, бархатистым голосом, удивительно спокойный, рассудительный, ласковый и добрый. Мне было с ним так хорошо, что я понимала – долго продолжаться это не может, что так не бывает… Меня никогда не интересовала его работа, я ничего не знала о его семье, за исключением того, что он был женат и не любил свою жену. Но, несмотря на это, он никогда не отзывался о жене дурно, и в глубине души я его за это уважала. Мы встречались с ним почти каждый день и вели себя – я уже говорила это – как ненормальные, словно долгое время жили неправильно, нехорошо и, лишь встретив друг друга, поняли всю бессмысленность прежнего существования. Я не могла себе представить Игоря раздраженного, злого, говорящего мне что-то обидное, злое, он был самым настоящим ангелом, тихим, умным и бесконечно добрым, настолько добрым, что никак не мог решиться заявить своей жене о том, что он любит меня… Во всяком случае, именно так я объясняла себе его медленное осознание того, что так долго продолжаться не может, что мы любим друг друга, что мы должны жить вместе и он должен сделать выбор. Представляла ли я себя на месте его жены? Да, безусловно. Я представляла, как он, решив бросить меня и уйти к другой женщине, долго не может сказать мне об этом, мучается при мысли, что доставит мне боль. Но разве измена лучше? И вот так мы оба разрывались между желанием быть вместе и желанием оставаться людьми по отношению к той, кто не заслуживает предательства… Но разве мы были в силах что-то изменить и заставить себя не любить друг друга? Это был замкнутый круг, тяжелое время и одновременно ослепительное по тому количеству светлого счастья, которое мы испытывали при встречах…

Я была словно бездомная собака, которую он подобрал на улице и сделал своей. Он был моим хозяином, и большего счастья я себе не представляла. Почему собака, почему бездомная? Не знаю, но я представляла себя без него никому не нужной, брошенной, бездомной и глубоко несчастной. Быть может, поэтому я так часто подставляла ему свою голову под ладонь, чтобы он мог гладить меня, и я трепетала под его рукой, испытывала ни с чем не сравнимое блаженство, думая при этом, как же мало мне надо… как же много мне надо…