Игры сердца

Но он не стал кричать, конечно. Северина положила руки ему на плечи быстрым, легким движением и поцеловала его. Точно так же, как в то утро, когда он накормил ее яичницей. Так же нежно и страстно она его поцеловала теперь. Только теперь он уже не думал, что поцелуем она с ним за что-то расплачивается.

– Ну скажи, разве ты не дура? – спросил Иван, когда поцелуй закончился и голова у него перестала кружиться.

– Вы так полагаете?

Она улыбнулась, виновато глядя ему в глаза.

– Не полагаю, а уверен. Как ты собиралась растить ребенка одна? И зачем, главное?

– Но как же я могла навязать его вам? – Ее взгляд из виноватого стал удивленным. – Ведь вы не давали согласия на его рождение. И наверняка не хотели ребенка от такой, как я.

– От какой – от такой?

– От детдомовской. От захолустной. От… Меня все чокнутой называют, просто все, даже те, кто хорошо ко мне относится, как тетя Прасковья. Возможно, это из-за стихов, я не знаю. Но мне было бы больно услышать то же от вас.

– Чтобы услышать что-то от меня, надо было меня для начала увидеть, – сердито сказал Иван. – Приехала бы, а я бы уж сам решил, что мне с твоим пузом и мировоззрением делать.

– Я приезжала, – сказала Северина. – У меня был вызов в Литературный институт. Этим летом. Я прошла творческий конкурс и приехала на экзамены. И загадала: если сдам, то обязательно к вам приду.

– Не сдала?

– Не успела. У меня начались роды во дворе Литинститута. Знаете, на Тверском бульваре? Там очень хороший памятник Герцену, совсем не пафосный, очень простой и невысокий. И меня увезли на «Скорой» прямо с лавочки. Там такие красивые, такие старинные лавочки под деревьями…

– Сто раз я на этих лавочках сидел! Я же в трех кварталах оттуда живу, – с досадой проговорил Иван. – В Ермолаевском, у Патриарших.

Его слова были уж никак не умнее Северининых. Как будто если бы он жил не в трех, а в десяти кварталах от Тверского бульвара, то это имело бы какое-то значение. Да и не жил он давно в Ермолаевском. А теперь и вообще нигде не жил.

– Я не знаю, что мне делать теперь, – сказала она. – Я впервые в жизни растерялась. Это из-за Дедала, конечно. Из-за себя одной я не стала бы переживать.

– Это обязательно, чтобы он был Дедал?

Одновременно с этим вопросом Иван сел на стул и посадил Северину к себе на колени. Она в самом деле была растеряна, это чувствовалось по дрожи во всем ее теле. Он приложил ладонь к ее щеке. Дрожь стала тише, потом успокоилась.

– Да, все его Даней зовут, – сказала Северина. – И когда крестили, то священник сказал, что нет такого имени Дедал. Я даже хотела без крещенья его унести, но тетя Прасковья не позволила. А мне просто хотелось, чтобы в нем жил полет и античность. И чтобы он был бесстрашен.

– Да уж, с бесстрашием у него все в порядке. То-то он с лестницы прыгнул. Хорошо, хоть голову не расшиб, как по античному мифу положено, – хмыкнул Иван. – Как вы лодку назовете, так она и поплывет – слыхала? Ладно, это неважно. Зови как хочешь.

«И я как хочу буду звать», – подумал он.

И увидел, что Северина плачет. Слезы текли по ее лицу прозрачными дорожками, и все оно стало от этого таким горестным, что у Ивана чуть сердце не лопнуло.

– Что ты? – испуганно спросил он. – Северина, что случилось?

– Я думала…

Она тоненько всхлипнула, замерла и вдруг зарыдала в голос.

– Да что с тобой?!

Он развернул ее к себе, взяв за плечи. Наверное, ей неудобно было так сидеть, но едва ли она обратила на это внимание.

– Я думала… – проговорила она сквозь судорожные всхлипы. – Что ты поверил… То есть я ничего про это не думала… Я же не знала, что ты здесь… Но когда вошла и увидела тебя… То сразу подумала… Я подумала, что ты думаешь, что я… Что я его хотела…

– Ничего я не подумал. С чего мне чушь такую про тебя думать?

Оттого что Иван понял причину ее слез, он сразу успокоился.

– Но ты же меня совсем не знаешь!

– Не знаю – узнаю. Все, все, прекрати рыдать. Времени мало. Вытирай свои щеки венецианские.

– Какие щеки?

Она посмотрела удивленно.

– Неважно. – Он сам вытер ладонями слезы с ее щек и сказал: – Северина, послушай меня. Тебе, может, эти игры сердца и нравятся. Ну, ты же поэт, а главное, девчонка, – так оно, может, и должно было у тебя быть. Но теперь хватит.

– Что хватит? – спросила она. – Быть поэтом?

– Игр этих хватит! – рявкнул он. – Вот ты, вот я, вот у нас ребенок. Он важнее и стихов, и океанов.

– Я знаю, – тихо сказала она. – Раньше не знала. А когда он родился, я сразу это поняла. Этого невозможно не понять, когда рождается ребенок.

– Ну да, гормональная перестройка организма происходит. – Ивану было необходимо сказать что-то сухое и резкое, а ей – услышать что-то отрезвляющее. – Так вот, жить в детдоме он не должен. Это ты понимаешь?

– Это я понимаю лучше, чем ты думаешь.

Она произнесла это с такой простой горечью, что Ивану стало стыдно за свой поучающий тон.

– Прости, – сказал он. – Сам я хорош! Ладно, что ж теперь… Теперь надо, чтобы ты подписала бумагу, подтверждающую мое отцовство. Чтобы я мог его из детдома забрать.

– Куда забрать?

В ее голосе послышалось недоумение.

– Домой.

– К кому?

– Ко мне. К кому же еще?

– Но как же к тебе?… А твоя жена? Что ты ей скажешь?

– С чего ты взяла, что у меня есть жена? – усмехнулся Иван.

– Но было бы странно, если бы у тебя ее не было.

– Право на странности, надо понимать, имеешь только ты.

– Нет, конечно, нет! Но ведь ты… Ведь такой, как ты…

– Вот что, Северина, – поморщился Иван, – давай меня и мои странности обсуждать не будем. Даню, то есть ну да, Дедала, я смогу забрать сразу же, как только ты подпишешь документы. А за тобой я вернусь, как только отвезу его домой. Мне нечем это подтвердить, – помолчав, произнес он. – Но ты мне поверь. Я тебя здесь не брошу. Ну не могу я, чтобы он там оставался! Я же не в детдоме вырос. Мне каждый день, что он там, как нож в сердце.