Игры со льдом

В маленьком городе все на виду и все завидуют друг другу. Лето здесь было жаркое, и многие успевали растопить тот самый лед, который сковывал их сердца, но не все, некоторые так и жили с холодом в груди, будто находились на теневой стороне, куда солнце почти не попадало. Как снег в горах мог лежать годами в ложбинах, образуя подобие ледника. Такие люди были настоящими ледниками. Их ничем не проймешь, разве что хоккеем, когда шел чемпионат и все отзывались на крик «шайбу, шайбу», а увидев гол, просто взрывались. Маленькие атомные взрывы тут и там на трибунах, когда забивала любимая команда.

Здесь все так или иначе играют в хоккей. Клуб назывался «Нефтехимик», и люди тоже были нефтехимики. В венах у них текла нефть. Они заправлялись с утра бензином и пахали весь день, как машины. Уходили рано, приходили домой поздно, но при этом все были больны спортом. Дети жили сами по себе, своей жизнью, кто-то ошивался по двору, кто-то по льду, кто-то по воде. Плавание было еще одним прекрасным дном в нашей провинции, потому что на заре становления города стекольный завод построил здесь большой бассейн. Бассейн назывался «Алмаз», так же как и завод, и все, что было в его подчинении, тоже называлось алмазами. Драгоценного в этом было мало, но тренера так или иначе пытались здесь отточить из воспитанников свои бриллианты. Кто-то шел в хоккей, в нефтехимики, остальные в бассейн, в алмазовцы. Одни резали лед, другие – бороздили бассейн. Всем хотелось быть хоть в чем-то лучшими, но проблема была в том, что лед скользкий, а вода – мокрая, многие уходили, так и не добравшись до пьедестала. Естественный отбор.

– Я бы хотела, чтобы ты оказался в Питере.

– Почему?

– Я бы поехала с тобой.

– Ну ты и Быстрова, – рассмеялся Макс.

– Придурок.

– Да, как ты могла с таким связаться?

– Я давно уже хочу в Питер. Учиться хочу, не нравится мне это болото. И не надо на меня так смотреть. Раньше нравилось, а теперь нет. Мелкое.

– Согласен. А как же Быстров?

– А при чем здесь Быстров?

– Вы что, разошлись?

– Ты совсем больной? Мы и не сходились. Подумаешь, потанцевали однажды, и сразу все решили нас поженить. Если хочешь знать, я не люблю папеньких сынков.

– А кого ты любишь?

– Я знаю, что ты хочешь услышать. Ну что, берешь меня в Питер?

Мне нравился голос Вики. Так же как нравился звук, когда нарезают лед, будто это было самым любимым лакомством, которое можно было есть бесконечно. Даже когда уже был сыт льдом и хоккеем, когда ноги отваливались от усталости, когда руки не могли держать клюшку, когда попавшая шайба уже не приносила боли, потому что лед был всегда рядом. Холодная стружка то и дело вылетала из-под коньков, когда лезвия впивались в лед. Коньки брили лед, так хоккей делал из мальчиков настоящих мужчин. Их жизнь летела как шайба, все хотели забить и быть победителями, но это и являлось главной ловушкой: шайба то и дело попадала в сетку. Гол – это великая ловушка. Несмотря на это, каждый хотел его забить. Об этом и был мой фильм. Я даже не мог предположить, что герой моего фильма будет жить согласно моему сценарию. Не камера двигалась за Максом, а Макс за ней.

Подъезжая на смену, к бортику, он соскреб немного той самой ледяной стружки, чтобы приложить ее к разбитой губе.

– Что, опять шайбу поцеловал? – улыбнулся ему Гузя со скамейки. – Ай-яй-яй! Макс, сколько раз тебе говорили, не целуй что попало, чтобы не попало.

Макс только ухмыльнулся в ответ и сел на скамейку. Он еще сильнее приложился щекой к холодному стеклу. Ледяной кристалл покрылся румянцем и взял на себя часть боли.

После тренировки хоккеистов на льду появлялись фигуристки, словно награда за это самопожертвование. Парни смотрели на них как завороженные. Но Максу они были до лампочки, у него была своя Вика. Она же Виктория, победа. Все свои голы он посвящал ей.

Каждый фрагмент игры, каждый щелчок, каждое метание шайбы. Это были его стихи ей. Все, что влетало в сетку чужих ворот, становилось достоянием музы.

Даже люди делились в его жизни на щелчки, которые были просты, как семечки: сколько ни щелкай – сплошная шелуха, и метания, они метались из стороны в сторону в поисках лучшей жизни, а лучшей не было, разве что в хоккее, но здесь было больно: ломали ноги, рвали сухожилия, теряли зубы.

На льду Макс умел все, единственное, что он не научился делать, так это проигрывать. Все молекулы его тела были подчинены одному – победе. В каждой клетке томился преступник, который готов был преступить линию ради победы. Мертвой хваткой краги держали клюшку, та норовила убежать вперед вместе с шайбой. Клюшка держалась за него, коньки врезались в лед, падающий со лба пот капля за каплей топил лед, и тот постепенно сдавался.

Только характер не из легких, и общаться с Максом – будто двигаться по тонкому льду, который может треснуть в любой момент, и ты легко провалишься в ледяную воду цинизма. Потом тебя вытащит на чувстве юмора.

Максим обычно приходил на тренировки чуть раньше. Ему нравилось вдруг оказаться один на один с Антарктидой. Ловить ее магию, неприступность и тишину. Он стоял посреди холодной ледяной пустыни и метал шайбы в пустые ворота, словно это были взгляды, каждый из которых должен был произвести впечатление. А ворота эти были воротами в будущее, и надо было сделать что-то невероятное, порвать сетку, чтобы это самое будущее случилось.

Чуть позже на лед Антарктиды выкатывались остальные пингвины, сонно, неуклюже, медленно. Тренер, скрестив руки на груди, окидывал взглядами всех, будто считал своих питомцев.

Он был суров, седой, будто из стали, не менялся, как памятник, которому вечно было около шестидесяти, чуть больше или чуть меньше, в зависимости от бессонницы. Немногословен, но однажды выдал такое, что Максим до сих пор слышит:

«Вы, наверное, слышали о глобальном потеплении, тают ледники, хоккей тоже мельчает, все меньше талантов. Так что у вас есть большие шансы стать звездами, но для этого нужно пахать, вам придется сожрать много льда, что я хочу этим сказать, что вас будут постоянно бить об лед, силовыми приемами, подножками, толчками и ударами клюшки. В этом случае помните, что средство от всех проблем у вас под ногами, ко всем своим болячкам прикладывайте лед. Лед ваш доктор, помощник и брат. Только те, кто сможет все это вытерпеть и получить от этого удовольствие, получат главный приз. Так что дерзайте, ребята, крепче держите клюшку, забивайте, режьте лед коньками, поднимайтесь, когда упали, при этом уважайте соперника, и только так ваша любовь к хоккею будет взаимной».

После такой речи трудно было не любить хоккей. Конечно, я все немного идеализирую. Не все утра были добрые. Вставать в такую рань, чтобы перед школой сходить на тренировку, было непросто. Еще сложнее было запихнуть свое тело в пуховик и выдернуть из тепла в такой дубак, чтобы бросить в темную заснеженную глушь.

– Заткнись! – крикнул он звенящему будильнику. – Чего так орать. Не надо так нервничать, я сам нервничаю, когда ты так трезвонишь, лучше отвези меня на стадион. Лучше бы я рыбок завел, чем тебя. Дома уже никого, все ушли на работу. Я долго сижу на краю ванны, держа руки под струей теплой воды, будто заряжаюсь на целый день, потом иду на кухню. Там на столе стоит кружка с чаем, бутерброд, сделанный заботливой маминой рукой, лежит сверху.

Рука не мамина, а тренера. Макс лежит на льду, над ним кружит команда, они, как миссионеры, один за другим подкатывают к нему и что-то говорят, словно их слова способны ему помочь. Это работает только в фильмах, когда к раненому главному герою приходит муза и шепчет что-то такое, что все раны на его теле заживают, глаза его открываются, он наполняется жизнью и начинает ровно дышать. Нет, не хотелось бы штампов. Пусть все будет как в жизни. Никаких муз, тем более Вика далеко на трибуне и еще не умеет летать. Лучшая муза для травмы – это доктор, которого только что разбудили, потому что он вторые сутки на смене, и который спал в машине и не может пока понять, что случилось. Он нервно шевелит своими острыми усиками, но уже идет с любимым чемоданчиком прямо на лед. Здесь скользко, и он явно к этому не готов. Нога уходит от него вперед, будто хочет бросить его и сбежать. Айболит нервно машет в воздухе руками, которые громко кричат ноге на сурдо: «Вернись, негодница, я все прощу!» Но нога не слышит, ей уже хочется большего – летать, она подлетает в воздух, за ней все тело, немного невесомости, и гравитация возвращает доктора, бьет как рыбу об лед. Его чемодан раскалывается на две половины, там, кроме всего прочего, банка пива, она позорно выкатывается на лед, строя из себя шайбу. Все вокруг улыбаются, потом ржут, кажется, даже Макс, но это не точно. Доктор оставляет на льду короткое: «Мля! Твою мать». Затем встает и снова падает, он на коленях собирает имущество и подползает к Максу, будто санитар, который должен вытащить с поля боя раненого бойца.

Я лежал на льду и видел, как ко мне подползает какой-то сурок, приближает свою морду и нюхает, будто гаишник на дороге, который пытается взять меня на свое обоняние.

– Живой? – принюхиваются его усы. – Ясно, – открывает он чемодан. Он начал светить мне в глаза фонариком. Мне стало ясно как никогда, видимо, ему тоже. Потом он убрал свет, и я закрыл глаза на это, снова погрузив себя в бессознательное, снова в детство, там было понятно и спокойно, как в танке.

Режиссер: Да, детство – это хорошо, оно хорошо зайдет и всегда в цене. У героя должно быть детство, люди должны понимать, из чего он вырос, из чего собран их герой, он такой же, как и они – зрители, из того же двора, из той же средней школы, да он сидел за соседней партой и был фанатом хоккея.

Ему необходимо верить в гол и быть победителем. Макс ставит перед собой задачу выиграть эту игру, уйти от столкновения, забить решающий гол и не упустить свой шанс остаться в хоккее.

В очередной раз Максу удается завершить игру и забить решающий гол. Очнулся он в совершенно другой реальности, в которой его окружают успех и слава. Но в этой реальности он теряет свою Викторию. Нужна какая-то драма, иначе здесь нет совсем арки героя. Здесь он безумный человек с самого начала и до конца, и все, только этого чертовски мало, чтобы нарисовать красивое кино.