Игры судьбы

и курицу, и козу держать, что уж говорить про корову. У нас было всё же несколько куриц, и вот пропала белая курица, куры были считаные, жалко – да что поделать… А через некоторое время заходит она во двор и приводит с собой целых одиннадцать цыпушек! Видать, ей надоело, что мы все яйца забираем, она где-то нанесла яички и высидела потихоньку! Мы все обрадовались, и больше всех – сын Валька, он тогда в пятом классе учился, стал сам за ними ухаживать.

Когда вырос, стал так же, как отец, охотником и рыбаком. Работал на двух работах – сварщиком и шофёром. Была у нас старенькая машина, и он везде успевал. Правда, не хотел жениться, равнодушен был к женщинам. Жить бы нам с ним вдвоём, да радоваться. И вдруг в 1993 году он неожиданно умирает. Как это называется – ахвар, ухварт сердца. Как вы сказали? Да, инфаркт…

На мясокомбинате я проработала 35 лет и два дня, стахановка. Сколько любовников было? Не любила никого! Ещё, правда, два раза выходила замуж, да уж такого, как Гриша, больше не нашла. Ещё один деревенский, свой, когда жена

умерла, приходил свататься – а зачем я пойду, когда у меня свой муж хороший был, прямо золотой человек! Сейчас мне 88 лет, пожить ещё хочется – смотри, какая

квартира хорошая! Только бы мне девчонку какую на квартиру взять хорошую, и котёнка. На днях хотела во дворе кошку поймать, да разве её поймаешь?

Вот так и живу – ни богу свечка, ни чёрту кочерга…

Воспоминания Н. Г. Катенёвой, 1911 г.р.

САМА СЕБЕ ХОЗЯЙКА

«Не угадаешь, где упадёшь, где встанешь» (укр. пог.)

Корни наши – на Дону, мы из казаков, но я про это почти ничего не знаю, родители всё скрывали. А помнить себя начинаю уже в селе Боголюбове, под Петропавловском. Когда мама, Черникова Анна Андреевна, умерла в 1918-м году на сорок втором году жизни от чахотки, мне было четыре года. Детей у нас в семье было много – Ксенофонт, Иван, Севастьян, Осип, Арсений, Зоя, две Анны и я. После смерти мамы бездетная семья сельских учителей сильно просила меня, младшую, у отца, но он не отдал. Из самого раннего детства помню, что мне очень нравилось расцарапывать ему лицо. Сосуды у него находились близко, начинала идти кровь, меня это забавляло, а отец всё

терпел. Старшие дети уже жили отдельно, самостоятельно. Из подростков оставались только Осип, Арсений, Зоя и я, самая маленькая.

Меня отдали в семью брата Севастьяна, только он повторит родительский подвиг – у него родится десять детей. Жена его, Анисья Яковлевна (отец – Жигульский Яков Ионыч) была золотой человек! И несчастный. Каждый год она рожала детей, но большинство умирали – легко ли хоронить детей? Выросли только Вася, Валя и Оля, я у них воспитывалась до двадцати трёх лет. Пока была маленькая, нянчила младших детей, пасла гусят, выполняла посильную работу по дому и на огороде. Когда в праздники звонил церковный колокол, тётя Анисья

посылала нас, детей, в церковь, помолиться. Мы отстаивали всю службу, а когда возвращались, на столе нас уже ждало угощение: варёное мясо, картошка, сдобные калачики, блины, еды хватало на всех.

Когда наступало тепло, закрывали дом на замок и на всё лето отправлялись на пашню. Там у нас в лесу домик стоял, а как хлеб уберём – снова возвращались домой. На огородах выращивали всю мелочь, запасали на зиму, хранили в погребах. Лёд, запасённый с зимы, сохранялся в погребе всё лето.

От времени Октябрьской революции память сохранила одну картину. Как-то я вышла во двор, а там мёртвые люди лежат, наши односельчане, мужчины, человек десять, все голые. Белые или красные – не знаю, ведь мне было лет пять. В том же году мобилизовали моих братьев, Ксенофонта и Ивана. Больше мы их не видели. У Ивана к тому времени был четырёхлетний сынишка Вася, а Ксенофонт ещё не был женат.

В 1934 году братья Севастьян, Арсений и Осип переехали жить в Петропавловск. Купили насыпной домик на углу улиц Хлебниковской и Горького. Арсений устроился на мельницу Полякова, слесарем. Познакомился с Марусей, поженились. Немного погодя, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я тоже приехала в Петропавловск и устроилась на ту же мельницу. Большие сита называют рассева, я следила, чтобы они бесперебойно работали. Так до 1940 года и работала на мельнице, рабочей.

Молодая была, как время тогда проводили? В субботу, воскресенье обязательно ходили в парк. Там повсюду строго следили за чистотой, были красивые статуи, клумбы с цветами. Цветок сорвать – упаси бог! Тут же подойдёт милиционер, строго выговорит и оштрафует. Милицию тогда боялись как огня – ОРГАНЫ! Ведь молодёжь в городах – это дети сосланных, раскулаченных, да и в городе у каждого есть знакомые – осужденные, сосланные, а то и расстрелянные знакомые.

В городе было два кинотеатра – «Ударник» и «Октябрь», да в парке – летний кинотеатр, танцплощадка, зоопарк, цирк. Весной в парке бушевали черёмуха, сирень, а воздух был такой, что голова кружилась! А, может, от молодости кружилась. Подружка у меня Шура была, жили по соседству. Ухажёры случались, но чаще натанцуемся – и домой, иногда кто-нибудь проводит. Так я познакомилась со своим ровесником, Сашей Михайловым. Интересный, чуть повыше меня, стали дружить. Как-то пригласил он меня в кинотеатр «Ударник», пошли, а билетов не достали. Саша предложил:

– Пойдём, сходим к моему другу!

Я согласилась, пошли. Идём по улице ЛАГЕРНОЙ – теперь СОВЕТСКАЯ называется(!). Долго идём, до конца, я уже сердиться начала. А оказалось – он хочет меня с матерью познакомить, домой к себе ведёт! Приняли меня хорошо. Татьяне Митрофановне, его матери, я, видать, понравилась, потому что скоро Саша пришёл к моему брату Севастьяну, у которого я жила, свататься. Брат был не против, только говорит:

– Такая беднота и вы, и мы, какая свадьба? Так живите!..

Но Сашина родня не согласилась, устроили молодёжный вечер. Молодёжь тогда была скромная, в присутствии взрослых слово боялись сказать, верили в Бога, а скоро война началась. Свекровь мне говорит:

– Поля, Сашу вот-вот заберут в армию, сходите, распишитесь! Хоть шесть процентов бездетных, как у холостяков, высчитывать не будут!

Мы сходили, расписались, ЗАГС был тогда во дворе Главпочты, Сашу вскоре и забрали. В это время формировали 314-ю стрелковую Панфиловскую дивизию, и он ещё месяц в городе жил. Поселили их в казармах на территории горвоенкомата, за парком, видеться с родными не разрешали, так целый месяц и жили. Быть рядом – и не повидаться, может,

в последний раз? В какой-то выходной я приоделась и пошла. Идти далеко – от 3-й Горбольницы до Горвоенкомата – самую длинную улицу из одного конца города в другой! Притормозила попутная машина с цистерной, оказалось, нам по дороге. Так и получилось, что мимо часового я проехала в машине, беспрепятственно, прямо на территорию военкомата! Хожу по территории, озираюсь, где искать Сашу? Подходит ко мне сержант:

– Кто вы такая? Что здесь делаете? Почему без пропуска? Сейчас же уходите! – обидно, а что поделаешь, ушла. Ещё обиднее было узнать, что В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ Саша искал меня. Отпросился, пришёл домой, а меня нет… Так он и не узнал, где я была в это время, скоро их отправили на фронт.

Семья мужа ко мне относилась очень хорошо, исключительно! Вот когда только я узнала, что такое МАТЬ. Утром свекровь зачастую старшую невестку разбудит корову доить, а меня жалеет. Татьяна Митрофановна на фронт

проводила двух сыновей, мы ждали писем, надеялись на лучшее.

Мой Саша прислал несколько писем, а в 1942-м году пришло извещение: «Пропал без вести под Ленинградом». А про Павла, его брата, вообще ничего не написали, не сообщили – где он был и что с ним стало. Жену его Катей звали, вот и расти, Катя, вашего с Пашей сына сама! Все войны начинают мужчины, женщин не спрашивают. Дело женщин, считают они, рожать и выращивать сыновей, которых государство растить не помогает, а забирает на войну в любое время. Так было всегда, разве это справедливо?