II. Отсрочка

— Я заметил.

Ирен заботливо наклонилась к нему:

— Скажите, вы кого-нибудь потеряли?

— Нет. Разве у меня такой вид, будто я кого-то потерял?

— У вас странный вид, — ответила она. — Смотрите! Смотрите!

Паренек украдкой протянул руку и пытался открыть дверцу.

— Будешь ты сидеть спокойно! — прикрикнул Матье, отбрасывая его в угол. — Ну и осел! — сказал он Ирен.

— Он — сын генерала.

— Да? Что ж, должно быть, он не слишком гордится своим отцом.

Такси остановилось, Ирен вышла первой, потом нужно было вытащить парнишку. Он цеплялся за подлокотники и брыкался. Ирен рассмеялась:

— Он весь из противоречий. Теперь выходить не хочет. В конце концов Матье взял его в охапку и перенес на тротуар. — Уф!

— Подождите секунду, — сказала Ирен. — Ключ остался у меня в сумочке, придется влезть через окно.

Она подошла к двухэтажному домику, одно из окон которого было приоткрыто. Матье поддерживал юношу одной рукой. Другой порылся в кармане и протянул деньги шоферу.

— Сдачи не надо.

— Что это с парнишкой? — весело спросил шофер.

— Он получил по заслугам, — ответил Матье.

Такси тронулось. За. спиной Матье открылась дверь, и в прямоугольнике света появилась Ирен.

— Входите.

Матье вошел, подталкивая паренька — тот больше ничего не говорил. Ирен закрыла за ним дверь.

— Налево, — сказала она. — Выключатель по правую руку.

Матье на ощупь нашарил выключатель, и брызнул свет. Он увидел пыльную комнату с раскладушкой, кувшин с водой и тазик на туалетном столике; под потолком висел на веревке велосипед без колес.

— Это ваша комната?

— Нет. Это комната друзей.

Он посмотрел на нее и рассмеялся:

— Посмотрите на чулки.

Они были белы от пыли и разорваны на коленках.

— Это я лезла через окно, — беззаботно пояснила она.

Паренек стоял посреди комнаты, он угрожающе качался и оглядывал все единственным глазом. Матье показал на него, обращаясь к Ирен.

— Что будем с ним делать?

— Снимите с него туфли и уложите: я его сейчас умою. Паренек не сопротивлялся: он весь как-то сник. Ирен вернулась с тазиком и ватой.

— Ну, Филипп, — сказала она, — теперь потерпите. Она склонилась над ним и стала неловко водить ватным тампоном по брови. Паренек что-то забормотал.

— Да, — по-матерински говорила она, — щиплет, но ради вашей же пользы.

Она пошла поставить таз на туалетный столик. Матье встал.

— Ладно, — сказал он. — Что ж, я удаляюсь,

— Нет-нет! — живо возразила она. И тихо добавила:

— Если он захочет уйти, я с ним не справлюсь, чтобы ему помешать.

— Вы что же, думаете, я буду стеречь его всю ночь?

— Как вы нелюбезны! — раздраженно заметила она. Потом добавила более примирительно:

— Подождите, по крайней мере, пока он уснет, это будет скоро.

Юноша метался по кровати, невнятно бормоча.

— Где он только шатался, что довел себя до подобного состояния? — удивилась Ирен.

Она была немного толстенькой, с матовой кожей, пожалуй, слишком нежной и немного влажной, как будто не совсем чистой; можно было подумать, что она только проснулась. Но голова была восхитительной: совсем маленький ротик с усталыми углами, огромные глаза и малюсенькие розовые ушки.

— Что ж, — сказал Матье, — он спит!

— Вы думаете?

Они вздрогнули: паренек вскочил и громко крикнул:

— Флосси! Где мои брюки?!

— Черт! — ругнулся Матье. Ирен улыбнулась:

— Вам здесь быть до утра.

Но это был полубред, предвестник сна: Филипп упал на спину, несколько минут бормотал что-то, и почти тотчас же захрапел.

— Пойдемте, — тихо сказала Ирен.

Он проследовал за ней в большую комнату с розовыми кретоновыми обоями. На стене висели гитара и укулеле [62] .

62

Укулеле — четырёхструнный щипковый музыкальный инструмент.

— Это моя комната. Я оставлю дверь приоткрытой, чтобы слышать его.

Матье увидел большую разобранную кровать с балдахином, пуф и граммофон с пластинками на столе в стиле Генриха II. На кресле-качалке были брошены в кучу ношеные чулки, женские трусики, комбинации. Ирен проследила за его взглядом.

— Я отоваривалась на барахолке.

— Это неплохо, — сказал Матье. — Совсем неплохо.

— Садитесь.

— Куда? — спросил Матье.

— Подождите.

На пуфе стоял кораблик в бутылке. Она взяла ее и поставила на пол, затем освободила кресло-качалку от белья, которое перенесла на пуф.

— Вот. А я сяду на кровать. Матье сел и начал раскачиваться.

— Последний раз я сидел в кресле-качалке в Ниме, в холле отеля дез Арен. Мне было пятнадцать лет.

Ирен не ответила. Матье вспомнил большой мрачный холл со стеклянной дверью, сверкающей от солнца: это воспоминание ему еще принадлежало; были и другие, интимные и смутные, которые туманились вокруг. «Я не потерял своего детства». Зрелый возраст, возраст зрелости, рухнул одним махом, но оставалось теплое детство: никогда еще оно не было так близко. Он вновь подумал о маленьком мальчике, лежащем на дюнах Аркашона [63] и взыскующем свободы, и Матье перестал стыдиться перед этим упрямым мальчишкой. Он встал.

63

Личные воспоминания Сартра (кресло-качалка и проч.); подростком он вместе с дедом останавливался в отеле «Арен» в Ниме, а в детстве не раз бывал в курортном городке Аркашоне.

— Вы уходите? — спросила Ирен.

— Пойду погуляю, — ответил он.

— Вы не хотите ненадолго остаться? Он поколебался:

Африканский музыкальный инструмент.

— Честно говоря, мне, скорее, хочется побыть одному. Она положила ладонь на его руку:

— Вот увидите — со мной будет так, словно вы один.

Он посмотрел на нее: у нее была странная манера говорить, вялая и глуповатая в своей серьезности; она едва открывала маленький рот и немного покачивала головой, как бы вынуждая ее ронять слова.

— Я остаюсь, — сказал он.

Она не проявила никакой радости. Впрочем, ее лицо казалось маловыразительным. Матье прошелся по комнате, подошел к столу и взял несколько пластинок. Они были заигранные, некоторые — надтреснутые, большая часть была без конвертов. Здесь было несколько джазовых мелодий, попурри Мориса Шевалье, «Концерт для левой руки» Мориса Равеля и «Квартет» Дебюсси, «Серенада» Тозелли и «Интернационал» в исполнении русского хора.

— Вы коммунистка? — спросил он ее.