Иисус моей веры

– А где… – Я поперхнулся – во рту была пустыня.

– Иисус ушла еще ночью. Пойдем, тебе не надо тут разгуливать.

Я подчинился ему без вопросов. Мы вместе направились к парадной террасе. Сэм взял с собой сумку с клюшками. Я прошел вниз по широкой лестнице и увидел две иссиня-черные машины. Водитель одной из них открыл мне заднюю дверь. Поколебавшись, я бросил взгляд на Сэма. Он, садясь в стоящую впереди, взмахнул рукой и одновременно кивнул, прощаясь.

Мои босые ноги явно не вписывались в салон из бежевой кожи, но пожилой мужчина за рулем никак на это не реагировал.

– Куда прикажете вас отвезти?

Я задумался. За последние сутки мне не приходилось что-либо решать, а все желания и предложения исходили от меня, не взаимодействуя с разумом.

– Окшотт-авеню, – наконец ответил я.

Дома передо мной предстали родители. Они завтракали по разные стороны прямоугольного стола. Я сел как был. Отец, слегка отодвинув выпуск «Спектейтора» 7 от лица, презрительно обвел меня глазами. Мать неотрывно смотрела в тарелку и ковырялась в ней вилкой. Я понял, что очень устал. Хотелось спать, и я опустил голову. От этого жеста родители подумали, что я раскаиваюсь. Не имея сил опровергать их ложное представление, я соглашался с тем, чему меня пытались научить. Передо мной поставили апельсиновый сок со льдом и глазунью из двух яиц, не гармонично лежавших рядом с печеной фасолью. Выпив освежающую жидкость, я приготовился к принятию ванны. Мне нужно было очиститься – так казалось. Я лежал в воде, пока исходящий от нее горячий пар не перестал существовать. Расчесал влажные волосы, два раза почистил зубы и сменил постель. Задернул плотные шторы и лег. Однако обновление не избавило от тихого, но надоедающего зова внутренней пустоты. Желание спать испарилось. Отблески прошедшей ночи перемешивались с отстраненными от реальности мыслями. Я вспомнил, что на столе в изумительной комнате осталась четверть порошка. Порыв захватить ее поднял меня. Теперь я сидел на кровати. Иисус права – кокаина не бывает много. Под дозой я ощутил то, чего никогда не испытывал без нее. Менее суток спустя я забыл, какие именно чувства хочу повторить, но желание сделать это не ослабевало с первого наплыва. Тогда оно накатило на меня, и я уже стал продумывать план, как получить объект моего вожделения, но снова лег и плотно укрылся одеялом. Так прошло около двух часов. Я не смог уснуть, но стало спокойнее жить этот день.

7

«Спектейтор» (англ. The Spectator) – британский еженедельный консервативный журнал.

По субботам играли в крикет. Деваться было некуда, и я решил пойти. Внизу лестницы я вздумал позвонить Иисусу или Кристиану, но, даже имея телефонную книгу, не зная адресов или фамилий, я не смог бы это сделать. Может быть, я встречу Сэма, и мы вдвоем прикончим его остатки. Но эта мысль больше походила на шутку.

Играли плохо. Зрители тоже не казались полны энтузиазма – их было мало, и по настроению этого комка людей можно было понять, что происходящее внизу представление они смотрели благодаря стержню приличия. Я взял жареные каштаны, которые стали моим завтраком, обедом и ужином, и стал бродить по улицам. На мне было распахнутое пальто и вторая пара нелюбимых черных джинсов, в которые заправлена белая футболка с запахом стирального порошка. Когда я проходил мимо витрины с включенными цветными телевизорами, мне захотелось купить портативный плеер, что я и сделал. Наушники были в комплекте, но диск я выбрал сам: The Beatles, на обложке в полосатых купальниках. Я включил девятую песню – “Yesterday”, для большей символичности. Кто-то на дороге спорил с полицией. От скуки я сел в автобус, доехал до метро и вышел на улицу. Купил две пачки Dunhill на оставшиеся деньги. Обратно шел пешком, несколько раз останавливаясь и бессмысленно закуривая.

Около входной двери я увидел бумажный пакет с одолженной Иисусу одеждой. Волна солнечного света проплыла по моему телу. Она была здесь. Я стал оглядываться, но в округе никого не было. Сел в прихожей и достал содержимое пакета. Внутри оказалась записка с номером телефона, на что я и надеялся. Не медля, я набрал его дважды – первый раз ошибившись в цифре.

– Да! – мужской голос перекрикивал музыку. – Да-а-а… – протянул он еще раз.

Я опешил и не сразу ответил.

– Да… Это Мартин. Я… я звоню Иисусу.

– Мальчик, это надо делать в церкви. – Я уже собрался извиниться, как он продолжил: – Шучу я. Она… уроки делает. Иисус!

Человек на том конце трубки так громко произнес ее имя, что я отпрянул.

– Пока она придет, ты бы уже был здесь. Я пока… эм-м… в общем, повиси.

– Хорошо, – ответил я, но уже была слышна только музыка. Я прождал двадцать секунд и наконец услышал:

– Мартин?

– Да, я… Я увидел пакет и подумал, что нужно было сказать спасибо.

– Спасибо, Мартин.

– Нет! То есть я должен был это сказать.

– Я оставила этот номер не для бессмысленного обмена любезностями. Если ты хочешь поговорить или просто увидеться, то приходи. Записываешь адрес?

– Да, да.

Конечно, я ничего не записывал. Моей памяти хватило трех секунд после сбрасывания трубки на вечное сохранение того, что тогда назвала Иисус.

Я впервые в этом сезоне достал свой велосипед, забыл закрыть гаражные ворота и, преисполненный воодушевлением, поехал по дороге.

Меня никто не собирался встречать, дверь уже была открыта. Я оказался в темной прихожей, прошел к свету и сел на пустовавший мягкий диван. Не стал снимать пальто – в субботу многое позволительно. Немногочисленные люди переговаривались или танцевали в некоем подобии тумана. Мне было слегка неспокойно. Внезапно из-за спинки дивана выполз самобытного вида молодой человек. Он опрокинул свои ноги на мои колени, попросту не заметив их. Я не шевелился. Мой сосед лежа курил, подпевая и пританцовывая. На особо активном моменте мелодии я положил руки на его кроссовки и этим наконец обратил на себя внимание. Он тут же сел, но не убрал ноги. Задумчиво посмотрел на меня, заправил длинные волосы за уши и выпалил:

– Ты – Мартин!

Я узнал этот голос – он ответил мне по телефону. Почему-то вид его обладателя сразу стал вызывать отвращение. Ему было около двадцати пяти лет. Пропитанный запахом травы, он начал говорить что-то неразборчивое, и из его рта еще продолжал, не заканчиваясь, выходить дым, хотя косяк в руке уже не тлел.

– Я пришел к Иисусу, – невежливо вспомнил я.

Не обидевшись, человек направил палец в потолок. Наверху узкой лестницы меня встретили две двери. Постучавшись, я открыл дальнюю. Обнаружив новый свет в комнате, Иисус повернулась на его источник и подарила мне свою чудную улыбку. Она улыбнулась бы любому на моем месте, но все же это было приятно. Я счел ее эмоцию знаком приглашения и вошел внутрь.

Было шесть вечера. Угол кровати выступал в качестве стола, на котором лежали две книги и большая тетрадь. Рядом с согнутыми коленями находился закрытый блокнот в кожаном переплете. Я сел рядом с ним.

– Почему ты ушла?

– Почему ты пришел? Не люблю сократовские вопросы, но всеми нами что-то движет, да?

Мне нечего было сказать, и я пожал плечами. Начал осматривать комнату. На стене в дальнем углу отражались преломленные небольшой призмой лучи уходящего за деревья солнца. Не слишком яркие, они были единственным светлым объектом. Рядом с арочным окном, выпирая из орехового пола, стояло грубое кресло табачного цвета. Поодаль от него спряталось пианино. Над казавшейся твердой постелью висела старая школьная доска, истертая до деревянных проплешин. На ней с помощью малярного скотча крепились несколько маленьких листков, а рама доски была исписана черной краской:

Действуй на грани, сжигая мосты,

И, не страшась последнего боя,

Тело и разум свой унеси

В вечность – смесь солнца и моря.

Я задержал взгляд в этой части комнаты, так что повисло длительное молчание. Иисус заканчивала дописывать страницу в тетради, и я наконец решился возобновить диалог, спросив, чем она занимается.

– Это к понедельнику. Ничего особенного.

– А это, – я указал пальцем на доску, – тоже ты написала?

– Да. Можешь подойти поближе.

Я так и сделал. Неразборчивые издалека строчки превратились в четверостишия, каждое из которых дополнялось небольшими рисунками:

По моим венам течет океан.

Он не заменит утраченной крови.

Все, что я делаю, – самообман.

Все, что проходит, становится болью.

Огонь горит ярко, но пламя сжигает.

Время уносит все дальше мечты.

Каждый твой миг все умирает.

Но – что более важно – и ты.

Северный ветер захочет забрать