Ильич

И всё же, рискнув показаться «недалёким», Петр начал задавать собеседнице конкретные вопросы о деятельности компании и настойчиво просил показать документы, отражающие инвестиционные её достижения. Дама быстро утратила самоуверенный вид, а вскоре и вовсе ушла, извинилась. В дальнейшем с Дымовым говорил уже не рядовой сотрудник, а какой-то руководитель: в конце беседы этот господин, совершенно неожиданно для Петра, предложил ему место менеджера по работе с новыми клиентами. Так врач «Скорой помощи» попал на курсы «ускоренной подготовки охотников за душами и их капиталами».

Очень быстро Дымов изнутри узнал, как работает финансовая пирамида. Да-да, элитный бизнес-клуб оказался мошеннической системой нового типа: после разгрома самых крупных финансовых пирамид «МММ» и «Властелины» предприимчивые комбинаторы постоянно изобретали новые схемы, под ширмой которых можно было какое-то время продолжать заниматься сверхприбыльным бизнесом.

Для честолюбивого парня, чья душа не была отягощена грузом морально-этических ограничений, это оказалось поистине великолепной наукой. В самой крутой бизнес-школе его не обучили бы и тысячной доле того, что узнал он за время учёбы и последующей менеджерской работы в «Платиновой лиге». Пётр понял, как эффективно работать с массами, эксплуатируя такие свойственные людям психологические слабости, как желание быстро разбогатеть и быть причастным к некоей притягательной идее – разумеется, вера в чудо и жажда справедливости также шли «в оборот».

Пётр сильно изменился: у него появились уверенность в собственной исключительности и жизненные запросы, которых не было прежде. Любой, кто длительное время «варится» в подобной системе, замешанной на особого рода творчестве, жёсткой иерархии, культе вождя, неизбежно становится мастером манипуляций и приобретает вкус к власти, неограниченной личной свободе, к большим и лёгким деньгам.

Глава 3

8 мая 1887 года, на рассвете, во дворе Шлиссельбургской крепости был повешен Александр Ульянов, студент, двадцати одного года от роду. В этот день его младший брат Владимир сдавал в Симбирске письменный экзамен по геометрии и арифметике и получил за эти испытания обычные для себя «пятёрки». О страшной новости жители волжского городка узнали из свежих газет. Некогда уважаемая семья недавно скончавшегося Действительного статского советника*, директора симбирских народных училищ Ильи Николаевича Ульянова сразу почувствовала на себе опасливо-брезгливое охлаждение со стороны прежних друзей и знакомых. В доме перестали бывать гости. Люди, ещё недавно заискивавшие перед влиятельным чиновником и его близкими, спешили теперь свернуть в переулок, едва заметив вдали мать государственного преступника или кого-то из его братьев или сестёр. У многих обывателей сам вид родственников казнённого заговорщика-цареубийцы вызывал омерзение и ужас. Семью изменника молчаливым отчуждением «выдавили» из общества; Ульяновы лишились того уважения и социального положения, которого с таким упорством всю свою жизнь добивался покойный глава семьи, сумевший выбиться из крестьянского сословия в генералы и заслужить для себя и своих детей потомственное дворянство.

* Генеральский чин.

В доме поселилось горе. Мария Александровна долго носила траур. Потеряв почти одновременно отца и сына, ещё, казалось бы, недавно миловидная дама сразу постарела, утратила тягу к прежним увлечениям, зато сделалась чрезвычайно набожна. Не раз, возвращаясь после продолжительной церковной службы, она говорила, что Саша перед смертью приложился к кресту… Пусть Богом он будет прощен…

В душе Владимира страшная и нелепая гибель брата тоже многое перевернула. Приходилось привыкать к тому, что на тебя смотрят с боязливым любопытством, словно на опасное насекомое, а то и с нескрываемым презрением. С тех пор как Ульяновы стали париями в городе, Владимир возненавидел русскую «интеллигенцию» – этих тупых в обывательском своём самодовольстве буржуа и чиновников средней руки. Впрочем, те, что любили поинтересничать в обществе, разыгрывая из себя просвещённых западников и либералов, были ещё хуже. Стоило власти погрозить им кулаком, как у этой публики запотевали от страха стекла пенсне. «Представляете, какой ужас! – потрясая руками, возбуждённо делился из прихожей со своими домашними, ещё не сняв шинель и фуражку, такой коллежский асессор* из отцовской канцелярии. – Ильи Николаевич-то сынка сегодня в Питере вздёрнули, царствие ему небесное! В «Русском вестнике» писали, будто за два часа до экзекуции молодцу предложили в виде последнего шанса обратиться с прошением к монаршей особе, а он отказался… Фанатик! Пеньковую удавку царской милости предпочёл! Вот воспитали сыночка-то… Ты вот что, Катенька-душенька: вели-ка Маняше приготовить мне кофе да французских булок с маком и ветчиной принести: через час обратно в департамент ехать…».

* Гражданский чин в Царской России, соответствующий армейскому майору или капитану.

Семнадцатилетний гимназист быстро пропитался ненавистью к представителям собственного класса. И природа этого чувства мало была связана с искренним сопереживанием простому народу, терпевшему лишения и притеснения по вине и со стороны власть имущих, которыми чаще всего являлись люди образованные, при чинах, представители дворянского сословия. Обида и страх на людей, которые ещё недавно воспринимались, как «свои» – вот та ржа, что начала разъедать душу юноши, в корне меняя мировоззрение примерного домашнего мальчика, не проявлявшего в гимназические годы склонности к «протестному» поведению. Но в скором будущем эти зёрна гнева попадут в благоприятную почву и прорастут там еще более широким неприятием существующего положения вещей…

Илья Ильич и его, воспитанная в истинно немецком преклонении перед законом и порядком, супруга (одна из бабушек Ленина была немкой со шведскими корнями), конечно же, не готовили из своих детей радикалов и отщепенцев. Напротив, как заботливые родители они делали всё, чтобы дать любимым чадам прекрасное образование и обеспечить достойное положение в обществе. Илья Ильич как талантливый педагог не скупился на домашних учителей. Дети неплохо музицировали, владели иностранными языками (Владимир в совершенстве знал немецкий, по-французски читал и говорил, английским владел хуже).

Однако, сами того не ведая, родители подготовили сыновей и дочерей к восприятию антиправительственных идей, которыми во второй половине XIX века была насыщена атмосфера российских университетов. Ведь несчастный Александр в первые годы учёбы в вузе начинал как «подающий большие надежды» студент: политикой он тогда не интересовался, а в последнее лето, проведённое в родительском доме, активно писал диссертацию по зоологии. Сам Менделеев пророчил талантливому третьекурснику профессорскую кафедру в двадцать пять лет, однако несчастного юношу с его обострённым чувством справедливости не могло не затянуть в воронку революционной борьбы.

Своим исходом старший брат во многом предопределил судьбу Владимира. С одной стороны, гибель Александра явилась страшным потрясением для сознания семнадцатилетнего юноши. Легко представить себе смятение гимназиста! Его брата – этого в высшей степени порядочного, доброго человека, проявлявшего столько заботы и любви по отношению ко всем, вызывавшего гордость близких своими научными успехами, – тащат на эшафот грубые палачи-мужланы! Это казалось бредом, дурным сном…

Помимо естественной боли, вызванной потерей любимого человека, пришло и прагматичное осознание крушения надежд. Наш гимназист уже в ту пору обладал сознанием многоопытного мужчины. Недаром многие, кто знал его долгие годы, говорили, будто у Ленина, на их памяти, не было молодости. Его – ещё совсем юного по годам – сокурсники называли «стариком», а годы спустя соратники по борьбе не раз шутили, что Ленин даже ребенком был, вероятно, такой же «лысый и старый».

Итак, Владимир быстро понял, что как родственнику опасного государственного преступника, ему не сделать классической карьеры в судейских инстанциях империи, ни за что не преуспеть, даже пойдя по стопам отца, по преподавательской линии, сколько бы он ни прилагал для этого усилий. Клеймо неблагонадёжного всегда будет светиться на его лбу – и не важно, что в нём от рождения семь пядей. В России, с её традиционным чинопочитанием и культом хороших анкет, человеку с подмоченной биографией система никогда не позволит выдвинуться. Каждый раз, когда в «высоких» кабинетах станет решаться вопрос о назначении перспективного кандидата на новую должность, награждении его заслуженным орденом, будет всплывать, что он родственник «того самого негодяя», казнённого за покушение на венценосную особу.

Вот и в высшее учебное заведение абитуриента Ульянова, окончившего гимназию «по первому классу», то есть с золотой медалью, приняли далеко не сразу. Понадобилась блестящая характеристика, которую выдал одному из лучших своих выпускников директор Симбирской гимназии Фёдор Михайлович Керенский (да-да, отец того самого Александра Керенского – главы Временного правительства, чудом сумевшего в октябре 1917-го сбежать от самосуда ленинских матросиков), чтобы студент Ульянов был зачислен на первый курс юридического факультета Казанского университета. Как бы отделяя своего воспитанника от его преступного брата, Керенский пишет в характеристике: «Ни в гимназии, ни вне ее не было замечено за Владимиром Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии не похвальное о себе мнение…».

В общем, дорога к высшему образованию была открыта. Владимир выбрал более-менее свободную адвокатскую профессию, хотя преподаватели гимназии и советовали ему идти в математику. На вопрос одного из них, почему он решил поступить на юридический факультет, а не на физико-математический, Владимир ответил: «Теперь такое время – нужно изучать науки права и политическую экономию. Может быть, в другое время я изучал бы другие науки…». Давно открыв счёт своим жизненным победам гимназическими успехами, теперь юноша интуитивно нащупывал свой особенный путь в то, что называется взрослой жизнью.