Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Политические убеждения

Открытия, сделанные в Стрельне, не поколебали (что бы он ни рассказывал потом в мемуарах) веры о. Илиодора в монархическую идеологию. Священник оставался убежденным монархистом крайнего толка. «Конечно, о. Илиодор самый ярый черносотенник? Мало этого сказать: он воплощение черносотенства!!» – восклицал о. Павел Беляев. Вера в принцип не помешала о. Илиодору заявить в «Русском собрании»: «По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!». Не препятствовала и обличать все остальные государственные структуры сверху донизу.

Соотношение монашества и патриотизма

Самым больным вопросом его молодых лет было соотношение в его личности монашества и патриотизма. Современники не понимали, зачем иеромонах берется за такое светское дело, как политическая деятельность. «Святой Отец, проповедуйте людям о небесах, но земные дела оставьте нам», – написал о. Илиодору сенатор Турау. «Что вы, монахи, суетесь не в свое дело; вам нужно Богу молиться, а не смущать народ!» – укорял его один из киевских депутатов Государственной думы.

Со временем, когда газеты создали образ о. Илиодора как чисто политической фигуры, враги стали упрекать его за измену своему долгу, утверждая, что в знаменитом иеромонахе «не осталось ничего монашеского», что «Илиодор ни с русским иночеством, ни с монашеским подвижничеством, ни даже с обычным церковнослужительством ничего общего не имел, не имеет и иметь не будет», что это просто «молодой человек в рясе монаха», «прикрывающийся званием проповедника», а на самом деле занятый только политикой.

«Всякий раз, как о. Илиодор готовится к брани, надевает свои военные доспехи, – я с особенной силой чувствую, что он не инок. Нет в нем ни одной черты, столь характерной для своеобразного типа русских подвижников.

И досадно и больно, что простые и религиозные люди, истосковавшиеся по светлому образу легендарных "подвижников", не могут понять, что влечет их на подворье пустой мираж, что на самом деле о. Илиодор совсем не то, за что они его "почитают". …

Он – весь в "мире", и не в его "высшем" проявлении, а в его "повседневности", в его дрязгах, мелочах, личных "делах", в личном успехе, в газетной популярности, в властолюбии и прочее, и прочее…».

Тяга к политике заставила недругов о. Илиодора подозревать в нем «духовного карьериста», «совершенно нерелигиозного человека», который «прекрасно использовал момент», «опасного авантюриста». «Никаких убеждений, ни левых, ни правых, у него никогда не было. Служить Богу либо черту ему было совершенно безразлично, лишь бы добиться своих ближайших целей».

На самом деле его политизированность была сильно преувеличена газетами, писавшими почти исключительно об этой стороне его деятельности. «…нельзя сказать, положа руку на сердце, что о. Илиодор только и расточает злобную ругань направо и налево, хулит и поносит инакомыслящих, призывает к погрому "жидов" и вообще "возбуждает одну часть населения против другой". Отнюдь нет. У него прекрасные планы, у него в голове есть готовая программа созидательной работы – просветительной и экономической. Мирной, культурной и, как принято у нас выражаться, "закономерной" работы».

Сочетание духовного и гражданского служения казалось о. Илиодору долгом каждого пастыря и монаха. Именно так было на Московской Руси: «Иноки твои и священники служили Богу и народу своему, детям твоим возлюбленным. Для них не было различия между Церковью и Государством: они одинаково полагали жизнь свою за то и другое».

Впрочем, о. Илиодор находил, что превращение инока в воина – это исключение, а не правило: «Дело монаха – стоять в алтаре и, преклонив голову, молиться и за себя, и за всех православных людей. Но когда враги осадили Свято-Троицкую обитель, то монахи вооружились и стали на защиту Христовой веры…». «Иноки, предаваясь в обычное время молитве, богомыслию и послушанию, в годину народного бедствия били тревогу, будили народ, собирали и объединяли его вокруг себя, пока общими силами не отвращали беды».

Для примера о. Илиодор любил указывать на Пересвета с Ослябей, патриарха Гермогена, а также на прославившихся в Смутное время насельников Троице-Сергиевой лавры – преподобного Дионисия Радонежского и Авраамия Палицына.

А если ныне патриотическая деятельность иеромонаха вызывает недоумение, то лишь потому, что монастыри «забыли свое назначение», утратили «свой древний дух», бросив темный народ на произвол судьбы. О. Илиодор просто «старается встать на путь предков своих». В этом возвращении к заветам старины он видел залог успеха патриотической борьбы: «Голубчик мой, поверь мне, что спасут Россию теперь монахи и крестьяне».

Сходство подвига, поднятого на свои рамена о. Илиодором, с деяниями бесстрашных русских подвижников отмечалось еще и некоторыми современниками, сравнивавшими его с патриархом Гермогеном и архимандритом Дионисием.

Упреки о. Илиодора, как и вообще правых священнослужителей, за их патриотический труд нередко имели под собой политическую почву. Оппонентов уязвляло не столько само наличие у духовенства гражданской позиции, сколько ее несоответствие их собственным взглядам. Отвечая прогрессивной газете «Волынь», укорявшей о.о.Виталия и Илиодора в том, что они проповедуют народу о земле, а не о небе, «Почаевские известия» писали: «Ясно, что жидовским прихвостням желательно было бы, чтобы почаевские иноки учили народ возводить очи к небу и пригинаться к земле смиренно, а пронырливые жидки тем временем расхитили бы его богатство и сели бы на русского "музика" верхом».

Руководители Почаевского союза напоминали, что в качестве монахов они не теряют своей национальной принадлежности: «Нам говорят, что это не наше дело. Да разве мы не русские? Разве страдания родины не терзают наших сердец! Нет, это наше дело!». Продолжая эту мысль уже от собственного лица, о. Илиодор писал: «я – сын Православной России. Почему же мне не защищать свою Родину? Почему не вмешиваться в политику?».

Когда митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) призвал духовенство воздержаться от политической деятельности, возмущенный о. Илиодор не постеснялся открыто сказать о престарелом архиерее следующее: «Эти слова можно принимать только за издевательство, так как всегда, во всю русскую историю духовенство шло впереди своего народа и в настоящий момент оно обязано быть с ним. А теперь, когда нужно дать последний бой революции, наш первосвященник приглашает духовенство отступить. Это не только преступление и предательство, это подлость и кощунство».

Выступая на передовую политической борьбы, о. Илиодор не сознавал, что любые нападки на него лично ударят рикошетом по авторитету всей церкви. Этим авторитетом он тщетно пытался от них укрыться, на что «Царицынская жизнь» резонно ответила, что разоблачает деятельность священников не как таковых, а как своих политических противников, членов политической партии – «Союза русского народа».

Типаж о. Илиодора не нов для церковной истории. Современники сравнивали его с Петром Амьенским и особенно с Савонаролой. В русской же Церкви ближе всего к нему протопоп Аввакум. Что до свт.Филиппа и других русских святых, на подражание которым претендовал о. Илиодор, то они были люди совершенно другого духа. Патриоты, они, однако, не стремились завести толпу.

При всей видимой погруженности в мирские хлопоты о. Илиодор ухитрялся оставаться настоящим монахом: «…своего дела прямого я не забываю». «Как уверяют многие, даже из числа несочувствующих ему, – он истинный и примерный монах», – писал свящ. Павел Беляев. В многочисленных путешествиях о. Илиодора замечали за молитвой то в небольшом провинциальном храме, то у вокзального иконостаса, на коленях. Подобно своему духовному отцу, он тоже не любил, когда его попутчицей в купе оказывалась женщина. Но если еп.Феофан при подобном казусе ушел в другое купе, выкупив его целиком, то о. Илиодору такое благородство было не по карману. Однажды иеромонах пытался выгнать из своего купе женщину с больным ребенком, причем, встретив противодействие, апеллировал к своим провожатым: «Православные, как же я с бабой рядом поеду?».