Илька из Закустовки

Зато полежавший шаифарах несомненно являлся мечтой стоматолога: вязкий и липкий, тугой, как старые ириски, он цементом намертво склеивал челюсти и зубы. Все, что оставалось несчастному, это пытаться рассосать во рту ставший приторно-сладким, с ярко выраженным вкусом вяленых фруктов и жженого сахара коварный продукт, завезенный караванщиками.

Разумеется, к столу это залежавшееся чудо-блюдо никто подавать не собирался, кусок шаифараха лежал на тарелочке, стоящей на низеньком подоконнике в кухне, соседствуя с цветочным горшком, и представлял собой приманку. Приманка предназначалась для насекомых, которые даже в лучшем из миров могут допечь кого угодно своей назойливостью и жужжанием, и прекрасно справлялась со своим предназначением. Насекомые летели на сладкий запах, а магическая родственница пеларгонии в цветочном горшке метко ловила их длинными и липкими, как язык ящерицы, усиками, выстреливающими из соцветий. Они отправляли добычу в специальные воронки под нижними листьями, торчавшие из основания ствола, где крылатые паразиты под действием растительных соков распадались на питательные вещества.

Эта пищевая идиллия домашней флоры продолжалась, пока на кухню не забрел скучающий метаршигл и не учуял сладкий запах, показавшийся ему привлекательным.

А потопал этот прохвост на кухню потому, что разобиделся. Деда Швура усадили со всеми за стол, а ему, видите ли, миску с салатом рядом с Ильмариным стулом поставили. Что уж там взбрело в голову Греме, но починок, сидящий на стуле из мебельной коллекции Марьиных крошечных внучат-феек Ниле и Эма, вывел метаршигла из себя. Пока все весело уничтожали закуски, обмениваясь первыми впечатлениями от маленького фейского мирка, красиво накрытого стола и некоторых неизвестных, лично Марией Спиридоновной приготовленных земных блюд, любопытная и очень надутая нечисть без спросу пошла осматривать дом и, конечно, забрела на кухню.

Стащить комок шаифараха было делом секундным, тем более что цветочек для Шуршегрема был явно не конкурент в битве за пищу насущную.

Теперь же, после содеянного и неизбежного наказания, страдания метаршигла усугубились вдвойне, поскольку, вернувшись, он обнаружил рядом со своей миской красивый резной подносик с одуряюще пахнущей сдобой и плошку обожаемого им молока надерна. Поднос доверху заполняли булочки в глазури, посыпанные орехами, плюшки с сахаром и корицей, ватрушечки с творогом, обильно приправленным цукатами из йорки, здоровенный румяный калач и увесистое полешко макового рулета. Впору было сидеть и рыдать. Колючее несчастье плюхнулось перед обильным угощением на упитанную игольчатую попу и запыхтело от жгучей несправедливости судьбы к одному маленькому несчастному метаршиглу.

За столом меж тем совершенно равнодушные к проблемам нечисти гости обсуждали с хозяйкой дома предстоящий бал первокурсников и прочие планируемые в этом году мероприятия и развлечения, о которых Мария Спиридоновна как раз знала больше, чем кто-либо еще в академии, поскольку принимала в их разработке самое активное участие.

«Иля! Ну Иля!»

Нудный бубнеж у Ильмары в голове, взявшийся непонятно откуда, заставил ее отвлечься от красочных картин, которые Мария Спиридоновна демонстрировала очарованным девушкам. Объемные изображения представляли собой спроецированное специальными сферами воспоминание феи о модном показе Азалии, проходившем нынешним летом и демонстрировавшем как раз новомодные веяния к осенним холодам. Внимание в основном уделялось аксессуарам, способным придать индивидуальность парадной форме факультетов.

Ильмара, привыкнув, что Шуршегрем теперь разговаривает вслух благодаря ретранслятору речи и не торчит у нее в мыслях, не сразу сообразила, что голос, повторяющий ее имя, это бормотание сидящего у еды метаршигла.

— Грема? — Она оглянулась и заметила, что еда в тарелках нечистика, всегда готового приобщиться к прекрасному процессу принятия пищи, совсем нетронута. — Грема, ты заболел?!

Обеспокоенная Илька выкрикнула это вслух, метнувшись к приятелю и опускаясь перед ним на колени.

За ней и остальное общество, покинув застолье, сгрудилось вокруг грустного Шуршегрема.

— Точно заболел! — Хмышов пошевелил носком ботинка игольчатый хвост. — Ничего не сожрал и молчит. Как бы не сдох ненароком. Цас, ты можешь сказать, что с ним, или ты в лечении нечисти не разбираешься?

— На вид вс-се нормально, — прищурившись, с недоумением оглядел Грему змеелюд. — Хотя, может, у фронтирс-ской нечис-сти и правда что-то по-другому.

А в это время в голове студентки Лисовской шел весьма занимательный диалог. Его очень эмоционально отражало лицо замершей девушки, за которой, не участвуя в дискуссии студентов, наблюдали Марья, Манефа и Мальва, сообразившие, что дело тут нечисто и болячкой совсем не пахнет.

Рассказ Шуршегрема с претензиями и слезливыми причитаниями вкупе с забурчавшим от голода животом метаршигла сочувствия у Ильмары не вызвал. Как только девушка поняла, что этот прохиндей опять, забыв про эпизод у целителя, потянул в пасть чужое имущество, никого не спросив, ее тревога за питомца испарилась, словно и не было.

— Ничего он не заболел, — вставая с коленей, прервала она очередное предположение Хмышова и отмахнулась от требования Гульсии срочно нести бедняжку к целителям. — Этот обнаглевший зверь без разрешения хозяйки наведался на кухню и что-то там стащил, решив, что самое вкусное от гостей тут, видимо, прячут.

Ильмаре было стыдно за такое поведение Гремы, но покрывать его проступки она была не намерена. Да и как ему помогут, если не будут знать, что с ним на самом деле.

Мария Спиридоновна нахмурилась на минутку, пытаясь сообразить, что такое может быть у нее на кухне, что зверек, слопав это, не может говорить и есть, а потом звонко расхохоталась.

— Шаифарах! — От смеха у нее даже слезы брызнули из глаз. Услышав название метаршигловской проблемы, в кулачок прыснула Мальва и хмыкнула кикимора. — Я же ее от мушек держу. Они сюда все время проникают из академии, словно медом им тут намазано. Заодно и цветок подкармливаю, мне его Виолетта подарила на новоселье. Это ж надо умудриться такое съесть. Это же хуже, чем залежавшиеся ириски в деревенском сельпо, от тех даже фантики не отодрать было. Помню, в детстве так и жевали, выплевывая отмокшие кусочки бумаги.

— Можно было бы, конечно, отваром грышкорника прополоскать, но там, похоже, и заливать-то его некуда, — наклонившись и заглянув в пасть Греме, заявила Манефа.

— А может, его спорышами? — присоединился к обсуждению дед Швур, продолжая сидеть в маленьком креслице, стоящем на столе, и прихлебывая из крошечной чашечки хлебный квас, настоенный Марьей на изюме без использования дрожжей. — Дунуть в пасть и подождать денька два. Прорастут плесневички, да и разрыхлится та липучка, что пасть неразумному репью колючему залепила.

«Два дня?! — взвыл в голове Ильки Грема. — Плесень у меня во рту вместо вкусняшечек?!»

Похоже, его неприязнь к старейшине починоков только укрепилась. Ему сразу не понравился хитрый дедок, втершийся в доверие к наивной Ильке, явно старикашка что-то задумал и теперь его, Шуршегрема, извести пытается.

Логики в мыслях метаршигла никакой не было, да и откуда она возьмется на голодный, выводящий рулады желудок.

«Может, и неплохо тебе поголодать чуток, — чуть ехидно мысленно ответила на его страдания Ильмара. — Может, вести себя научишься и не трогать чужие вещи».

«А я еще про ключ хотел узнать… и булочки, и… салатик…»

Расстроенное бормотание у девушки в голове перешло во всхлипывания, а из крошечных черных глазок на колючую мордочку выползли крупные слезы. Грема не на шутку горевал о недоступной вкусненькой и очень аппетитной, даже не попробованной им еде.

— Дерек, помоги ему — Гульсия ни с того ни с сего решила, что Вольтецкий в роль спасителя вписывается лучше всех хотя бы потому что он мужчина, совершенно проигнорировав при этом трех взрослых дам две из которых были и вовсе феи — ты же бытовик, а значит можешь как то влиять на продукты. Вы же их готовите!