Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая
Шрифт:
Другим предметом обихода, использованным в том же направлении, служили элегантные ручки мужских тростей. Не было недостатка в эротических изображениях и на носовых платках. Чрезвычайно рафинированны были крупные железные пуговицы с пикантными картинками. О том, что вообще жилеты либертинов бывали зачастую расшиты и разрисованы эротическими изображениями, мы упоминали уже в первом томе «Истории карикатуры европейских народов». Излюбленным подарком для дам были веера с эротическими изображениями. Как соблазнительно было вести галантные разговоры с дамой, обвевавшейся таким веером!
Обсуждая все это, нельзя для возможно более правильной оценки ни на мгновение упускать из виду, что развращенность нисколько не скрывалась в то время, не считалась чем-то, чего нужно было стыдиться. Поэтому-то названными предметами длинный перечень эротических вещей старого режима отнюдь еще не исчерпывается. То, что мы упомянули выше, были предметы обихода человека высшего общества; сюда же следует отнести длинный перечень вещей, рассчитанных на более скромные вкусы, на более скудные кошельки. Важнейшим предметом торговли эротическим товаром были различные картинки, механические передвижные карточки, эротические игрушки, эротические игральные карты и пр. На первый взгляд все эти вещи представляются совершенно
21
Аттическая соль — тонкая, изящная острота, остроумная насмешка. Ред.
Нисколько не удивительно, что такая эпоха очень часто примешивала эротический и скатологический элемент и к политической карикатуре, и притом, конечно, тем более часто, чем данная политическая личность могла представлять какие-либо точки соприкосновения с эротикой. Абсолютной необходимостью это, правда, не было, как показывает карикатура на мировое господство Людовика XIV. Здесь скатологический элемент вовсе не обоснован какой-либо внутренней необходимостью. На Фридриха II имеется целый ряд эротических карикатур. На карикатуре «Насилие над королевой Марией Терезией», которая направлена против притеснений австрийской аристократии, начавшихся после воцарения Марии Терезии, на первом плане виден Фридрих II: он самый активный из нападающих, он хочет не только снять рубашку с королевы, ее последнее одеяние, он хочет еще и ее женской чести. Впоследствии ненависть политических противников Фридриха II направлялась, главным образом, против его якобы прогивоестественных половых наклонностей. Одна такая карикатура изображает его в глубоком раздумье: он не знает, на ком остановить свой выбор, на соблазнительной ли красавице, которая лежит перед ним на диване и старается прельстить его, или же на юном паже. Семилетняя война вызвала целый ряд карикатур как на Фридриха II, так и на его сильную соперницу Марию Терезию: карикатуры эти частью эротически, частью скатологически высмеивали политику обоих. Карикатура «Точильный камень венгерской королевы» служит типичным примером. Эта карикатура, появившаяся первоначально в Англии, была воспроизведена затем в Германии и во Франции. Против Людовиков XIV и XV, против мадам де Помпадур и других известных метресс направлялись почти исключительно чисто эротические карикатуры. Так как последние появлялись всегда в самом незначительном количестве экземпляров и служили объектом постоянных ожесточенных преследований, то сейчас эти карикатуры представляют величайшую редкость. То же нужно сказать и о предреволюционных карикатурах на Людовика XVI, на Марию Антуанетту и других.
Покушение на насилие над Марией Терезией. Карикатура на войну за наследство. XVIII в.
Материал, оставленный нам в наследие германским абсолютизмом XVIII века, чрезвычайно скуден по сравнению с богатством, завещанным абсолютизмом французским. Это вовсе объясняется не тем, что якобы присущая немцам скромность и добродетель не дали возможности их предкам опуститься так глубоко в низины развращенности. Абсолютистская культура Германии была в достаточной мере топкой, чтобы погрузиться в нее по уши, но Германия, как мы говорили уже в предыдущей главе, начиная с середины XVII столетия представляла собой не больше как четырехмиллионную армию нищих.
Германский абсолютизм во внешних проявлениях был точной копией французского, но не имея возможности опираться на такой же базис, он, естественно, привел к совершенно отличным результатам. Франция обладала уже богато развитой промышленностью, Германия же в экономическом отношении плелась за ней далеко в хвосте. Если поэтому абсолютизм хотел уподобиться роскоши и великолепию Версаля, то это само собой заставляло его изыскивать средства открытым хищничеством, разбойничьей моралью, которая всякому, кто попадался на пути, говорила: «Кошелек или жизнь!» Как известно, ни мелкие, ни крупные представители абсолютизма в Германии не гнушались этими способами добывания средств, если только дело шло об уподоблении германского двора версальскому. Многим удавалось успешно достигать благородной цели, и они действительно не уступали ни французской развращенности, ни расточительности, ни порочности. Все было тут таким же продажным, и высшим законом считался зачастую каприз мгновенной фаворитки. Что это нисколько не преувеличенное суждение, доказывает каждая страница германского абсолютизма с его поистине возмутительным режимом фавориток, который служил серьезнейшим препятствием всякому прогрессу культуры и под влиянием которого тысячи и сотни тысяч человеческих жизней были обречены на безнадежное и жалкое материальное и духовное прозябание.
Точно так же обстояло дело и с общественной нравственностью. Развращенность режима фавориток не осталась без влияния, конечно, и на буржуазию, и поэтому было бы чрезвычайно ошибочно полагать, что простоватый немецкий филистер проводил свою жизнь в полной наивности и невинности. Правда, благодаря непрестанно прогрессировавшему буржуазному развитию выработалось постепенно и чрезвычайно медленно здоровое
и сильное поколение нравственно нормальных людей, но это нисколько не мешало тому, что развращенность проникала во все слои общества и оказывала решающее влияние на частную, общественную и государственную жизнь.Все германское искусство эпохи Рококо, единственным платежеспособным заказчиком которого был, правда, двор, носило тоже эротический характер или, во всяком случае, галантный. Эротические картины повсюду украшали стены дворцов и будуаров княжеских метресс; почти все они, однако, были убраны или уничтожены позднейшими поколениями. Кое-что можно, правда, восстановить еще и сейчас. Известные германские фарфоровые мануфактуры того времени пользовались исключительно эротическими мотивами для своих произведений и изготовляли иногда даже целые эротические группы. В собрании одного частного коллекционера нам удалось видеть несколько образцов таких произведений. Среди продуктов этой высокоразвитой художественной промышленности можно найти целый ряд действительно выдающихся произведений галантного искусства.
Различные фарфоровые мануфактуры в Мейсене, Людвигсбурге, Нимфенбурге и Берлине дали нам много великолепных в художественном отношении произведений. Но все хорошее весьма редко отечественного происхождения, большей частью иностранного. Ведь за деньги, которые вымогались у покорных подданных, можно было все проще и лучше купить за границей или выписать оттуда самих художников. И в этих привозных силах не было, конечно, недостатка. Одни выписывали себе балетмейстеров и искусных танцовщиц из Франции и Италии, другие — известных архитекторов и художников, третьи и то, и другое: и балетмейстеров, и танцовщиц, и метресс, и архитекторов, и художников. Ни одна коллекция в мире не обладает, например, таким изобилием шедевров искусства Рококо, как собрание Гогенцоллернов в Сан-Суси, но все это сплошь французский товар: Ватто, Ланкре, Пен и др. Знаменитый Пен писал почти исключительно для Фридриха II и прожил большую часть жизни в Берлине.
Если даже самым тщательным образом собрать воедино все то, что дала оригинального в то время Германия, то все же это не выдерживает никакого сравнения с тем, что дала Франция. Для нас важнее всего одно обстоятельство: тут не было никаких оснований превращать картины в гравюры, которые не имели сбыта. Последний предполагает прежде всего платежеспособную публику, а таковой почти совершенно не было в то время в Германии. Поэтому круг оригинальных художников, которые работали на эту незначительную платежеспособную публику, ограничивается всего лишь несколькими именами. В лице Ходовецкого мы имеем не только наиболее выдающегося представителя германского рококо, но и художника, творческой силы которого было совершенно достаточно для удовлетворения всех потребностей в гравюрах. Это подтверждает опять-таки основной закон. Закон этот гласит: если абсолютизм по существу своего воздействия всюду одинаков, то внешние формы, в которые выливается это его воздействие, чрезвычайно различны, так как они всецело зависят от более или менее высокого культурного уровня отдельных стран, в наследие которым остается абсолютизм. И именно-то поэтому в Германии популярное галантное искусство было грубее, чем где бы то ни было. Наглядным доказательством этого положения служит наиболее выдающийся рисовальщик эпохи Рококо, ганноверец Генрих Рамберг. В выборе скользких мотивов он нисколько не уступал французам. Насколько Рамберг и все его время было в зависимости от французской галантности, доказывает то, что наиболее охотно он иллюстрировал «Contes» («Сказки». — Ред.) Лафонтена. Рамберг рисовал всегда прекрасные женские тела, пышные груди, и мотивом, который он охотнее всего изображал в своих иллюстрациях, было впечатление, которое оказывает красиво обнаженное женское тело на мужчину. Его наиболее известные гравюры: «Les lunettes» («Очки». — Ред.), «Les pommes» («Яблоки». — Ред.) и «Les cerises» («Вишни». — Ред.).
«Les lunettes» иллюстрируют один из самых смелых рассказов Лафонтена. Влюбленный в монахиню юноша пробирается под видом женщины в монастырь и живет там долгое время неузнанным. Наконец обман становится известным: монахиня рожает ребенка. Настоятельница, опытная женщина, решает, что это дело вовсе не духа святого, а дьявола в образе человека и потому производит поголовный осмотр монастыря. Все монахини должны раздеться: только таким образом ей удастся накрыть «дьявола». Эту сцену осмотра и изображает гравюра Рамберга.
Сюжет другой гравюры — «Les pommes» несколько проще. Соблазнительный вид красивой молодой госпожи так подействовал на молодого садовника, несшего корзину с яблоками, что он поскользнулся и упал. Самое интересное в этом произведении то, как молодая госпожа относится к представшему перед ее взором зрелищу. Наиболее ценная и наиболее излюбленная коллекционерами гравюра Рамберга — его третье произведение «Les cerises». Эта гравюра иллюстрирует одноименное стихотворение Грекура, которое в превосходном переводе Гейнзе пользовалось большой популярностью и в Германии. Содержание его сводится к следующему. В одной маленькой деревушке в поместье генерала живет прелестная молодая девушка; она невеста садовника Петера. Однажды к генералу приезжают гости: прелат, священник, художник и еще несколько приятелей. Лизхен — так зовут прелестную девушку — приносит в замок корзину с вишнями. Вид этой сельской Венеры, прелести которой не остаются скрытыми даже под грубым крестьянским нарядом, приводит в восторг всю компанию. Все тотчас же заражаются сладострастным чувством. Первая мысль приятелей — это увидеть Лизхен нагою, — она должна снять платье и предстать перед ними в костюме прародительницы Евы. Похотливое желание скрывается под маской художественного интереса: они хотят, чтобы художник запечатлел ее красоту. Но рисовать он должен в присутствии всей компании. После некоторых споров план этот приводится в исполнение. Лизхен просит и умоляет; падает на колени перед генералом, заливается горючими слезами. Но все тщетно: раз вырвавшееся на волю сладострастие не может быть подавлено. Компания насильно раздевает плачущую девушку. Та старается закрыться хотя бы руками и густыми прядями волос. Тогда генерал пускается на хитрость: берет корзину с вишнями, рассыпает по полу и заставляет Лизхен собирать их. С плачем она повинуется. Гости наслаждаются видом всех интимных прелестей девушки. В конце концов, однако, в генерале пробуждаются угрызения совести: он старается вознаградить Лизхен тем, что заставляет гостей дать ей денег, сам добавляет к собранной сумме тысячу талеров и вручает их Лизхен. Она успокаивается, — ведь теперь она может выйти замуж за Петера. Таким образом, все кончается к общему благополучию.