Иллюзия смерти

Пока он делал это, я как следует разглядел его запястья.

— Поэтому мои старания не месть, а поиск ответа на вопрос, зачем сделано то или другое.

Я откинулся на спинку стула. Рассвет еще не развел тьму над городом, и ночь холодила. Но мне нравилось сидеть вот так, с расстегнутым воротником и ощущать кожей свежесть приближающегося утра.

— Правда есть причина мести, — заметил я.

— А кто сказал, что правда не является причиной возмездия? Иначе будет расправа.

— А зачем вам эта правда? Разве имеет значение, на чем основывался человек, убивавший мальчиков?

— Когда я ее узнаю, вооружу ею своего сына. Разве не для этого я живу?

— У вас есть сын? — удивленно спросил я.

Мне казалось, что у этого человека не должно быть ни родных, ни знакомых.

— Будет, — выдержав паузу, пообещал он. — Когда-нибудь обязательно. Разве не для этого я живу?

Я допил рюмку и поставил на стол. Официант принес фляжку, я опустил ее в карман плаща, тут же вспомнил о времени, откинул рукав, глянул на циферблат. Время летело быстро, но его оставалось еще много.

— Меня задела ваша влюбленность в девочку старше себя. — Получив исчерпывающий ответ, я решил сменить тему и разрешить, наконец, Артуру рассказывать то, что он хочет. — Никогда не слышал о любви в таком возрасте.

Влюбленность требует времени. Любовь — вечности, а восхищение всегда внезапно.

Парк за домом стал местом наших встреч. Он давно перестал пользоваться известным спросом у тех мальчиков, кому уже нет нужды хвалиться россказнями о поездках на больших тракторах. Почти каждый из них имел мопед. Моя несбыточная мечта!.. «Рига-16» синего или малинового цвета, пахнущая скоростью, бензином и, говорят, девичьими волосами. При чем здесь волосы, тем более девичьи, понять не могу.

Ребятам с мопедами нечего делать в парке. Здесь высокая трава, а асфальтовые дорожки коротки для демонстрации скоростных качеств. Есть и много других обстоятельств, превращающих преимущества мопедов в их недостатки.

Когда досиживаются дома последние дни лютых морозов, время в томительном ожидании свободы течет издевательски медленно. Но вот — прорвало! Температура — плюс, солнце. Ноги сами бегут в прихожую. Мама уже не возражает, сама вынимает из шкафа куртку, шарф, шапочку и заветные сапоги.

Ты выходишь на улицу, пронзенный светом, делаешь глоток еще прохладного, но уже не обжигающего воздуха. Тепло пронимает тебя изнутри, и ты понимаешь: это то время, которое люди называют весной. Тебя окутывает чувство безудержного счастья, кажущегося немного глупым, потому что оно необъяснимо. Ты чувствуешь себя другим, новым.

То же самое я испытывал сейчас при каждой встрече с Галкой. Она была всегда разная: то смеялась, то приходила в парк с тяжелыми от непросохших слез ресницами. Но чаще молчала и лишь изредка улыбалась, кладя свою руку на мою.

В такие минуты я не знал, что нужно делать, а потому сидел, пока не затекала рука. Можно было перевернуть ладошку и взять Галку за руку, но я чувствовал в этом какой-то вызов, после которого она почему-нибудь рассердится и уйдет. Я был беспечно счастлив, когда ее рука просто касалась моей. Я думал, что это было знаком нашей вечности, нерушимой печатью, подтверждающей наше единство.

Ее настроение менялось как стрекотание кузнечика. Только что от нее исходила грустная, медленная мелодия, и вдруг стремительный вальс увлекал Галку, тянул меня за собой. Грустная от неведомых мне дум, она словно отряхивалась и превращалась в ту девчонку, к которой я спешил с таким нетерпением.

Она роняла меня на траву, вскакивала и убегала. Это был сигнал: «Я изменилась, я — снова я». Тогда мы до одури хохотали, ловя друг друга в хитросплетениях парка.

Меня волновало ее присутствие, то, что она другого пола, старше. Меня словно пропитывало ее дыхание, я старался оттянуть время расставания. Сколько раз я смотрел на ее твердые небольшие бугорки под майкой, на ноги, голые до середины бедер ноги. Это проскальзывало мимо, без интереса, как необходимость, с которой приходится мириться. Я рассматривал Галку как единое целое, не искал изъянов в ее безупречности и не заставлял себя восхищаться невозможным. Так я думал в ту пору.

Это был странный, нелепый союз двух существ, стремящихся отдаться друг другу без остатка, но не знавших как. Я засыпал и поднимался с мыслью о Галке. Меня тревожило лишь то, как мы будем общаться в школе. Я, второклассник, вечный обитатель первого этажа, и она, уже взрослая девушка, меняющая вместе с классом кабинеты наверху. Я был слабоумен в своей любви к ней. Мне даже и в голову не приходило, что рядом с Галкой ежедневно, ежеминутно находятся другие мальчики. Ревность, навязанная самому себе в восемь лет, — весьма недоразвитое чувство.

Но пока мы лежали на животах, в траве, рядом, и я с удовольствием чувствовал, что ей нравятся наши прикосновения. Они содержали в себе нечто важное, соединяющее нас в единое целое, делающее отношения наши более искристыми, чем просто дружба.

Мы приходили в парк каждый день, чтобы быть вместе. Так было и в этот раз.

У меня никогда не получалось набрать охапку опавшей листвы, подбросить ее и перемешать ароматы. Я лишь взметал с земли остатки былой роскоши, стараясь повторить каждое Галкино движение. Моя листва падала на нас как прошлогодний снег. А сотни отошедших листиков, подброшенных Галкиными руками, обносили все пространство вокруг запахами клубники, смородины и позабытым вкусом березового сока.

Это у нас называлось «бросить комок вселенной».

— Подрастай скорее, Артур, — сказала Галка и вдруг заплакала.

Это был очень щекотливый момент. Никогда ранее она не позволяла себе ничего подобного. Я имею в виду не ее слезы. Плакала она часто, впрочем, быстро прекращала и начинала улыбаться. Я о другом. Ей известно, что я на треть младше, но зачем просить о том, что случится и так? Я не знал, что ответить, но не успел почувствовать себя уязвленным. На мои губы снова лег лавровый поцелуй.

Не обманывал ли я себя, предполагая, что мы оба не знаем, что делают люди в таких случаях дальше? К чему это ее всхлипывание?

— Хочешь, я еще раз брошу комок вселенной?

— Брось, — прошептали ее губы, еще не отошедшие от моих восторгов, чуть распухшие. — Но у тебя все равно не получится.

Я упал на колени и стал сгребать листья, подернутые дымкой запахов. Красные, желтые, бордовые, они взлетели майским салютом. Но сколько ни пытался я уловить носом хотя бы шепоток отошедшего мятного листа, все было тщетно. Листья не пахли.