Имаго
Шрифт:
Так, теперь наверняка надо вот такое: «Вечная жизнь нужна человеку, чтобы, свободно и без помех перепробовав утехи дочеловека, убедился в их малости и скудости. Увидел сам, что богатство и бесконечность живут только в мире знаний, открытий, свершений. Рассветник уже без конфликта со своим диким «я» презрительно пройдет мимо скотских утех и устремится в безбрежный звездный океан».
Правда, это разжевывание. Потом, возможно, кое-что придется сократить, дабы фразы стали короче и упруже. Да и само слово «рассветник», как ни нравится, как ни смотрится поэтично, стоит заменить чем-нибудь более сухим, традиционно с латинским «измом» на кончике длинного хвоста…
К примеру, «иммортист». Его сразу надо вводить в обиход, как сокращенное от «бессмертный человек». Точнее,
Надо не обращать внимания, если обвинят, что я – убежденный атеист, вдруг заговорил о Боге. Фигня это все: есть Бог, нет Бога. Истинного атеиста ничего не волнует. У него нет проблемы: есть Бог – нету Бога. Атеист живет растительно, по-юсовски, ни над чем не задумываясь и ничего не переживая. Как только он задумался, он уже не юсовец, и он уже на пороге к Богу. Человек может считать себя абсолютным атеистом, и все же он живет в Боге… В том Боге, частицей которого являемся мы все. Он знает только одну молитву – молитву делом. Только она доходит, только ее слышит, только по ней решает, запустить этот образец снова на Землю, как доказавший свою пригодность, или же в аннигиляцию, как полный брак…
Да, надо будет отметить и повторить пару раз, что юсовцы – брак, ошибка. Их всех в переплавку там наверху, а мы должны без жалости их здесь, на планете Земля. Если Бог существует, то наш атеизм должен казаться ему меньшим оскорблением, чем показная религия юсовцев, их церкви, их обряды, их священники, смеющие толковать Его волю так, как им, ничтожным и грязным скотам, выгодно…
Вчера был ясный солнечный день, солнце припекало кожу, а сегодня с утра задули холодные ветры. Ртутный столбик на термометре за окном опустился сразу на двадцать градусов. В сводке новостей предупредили, что ночью заморозки, водители пусть помнят, что на шоссе возможен по утрам гололед. Кто не сменил летнюю резину на зимнюю, может вдребезгнуться сам, это хрен с ним, но может задавить и других, что не совсем прекрасно…
Бабье лето кончилось, но по ночам выстрелы гремят все так же, а машины взрываются и ночью, и днем. Говорили, что колабов стало меньше, устрашились, но по стране прокатывалась волна арестов, по телевидению показывали схваченных боевиков РНЕ, суды, где их приговаривают к смертной казни, и снова колабы возникали, как грибы на дерьме. Россия показывала всему миру, что подонков в ней все-таки больше, чем героев.
Сами юсовцы не спешили распространять свою власть по Москве, хотя, если честно, могли бы сделать с легкостью. По крайней мере, если бы завтра уже по всем улицам начали разъезжать морские пехотинцы, а вместо омоновцев за спиной гаишников встали бы звезднополосатые коммандос, наши обыватели только поворчали бы малость, а демократы и демократки так и вовсе вышли бы на улицы с цветами.
Не спешат юсовцы потому, что основательно увязли на Ближнем Востоке. В самих Штатах то и дело гремят выстрелы, взрывы. Сопротивление не то что набирает силу, но и подавить его не удается. Идет тяжелая затяжная партизанская война. В этих условиях рискованно усиливать давление на Россию. Во многом она уже под юсовским сапогом, но РНЕ, которое пока только постреливает да взрывает машины своих же русских свиней, может озвереть, закусить удила и пойти так, как шли ее солдаты в войну с немцами, или как идут арабские бойцы сейчас.
Как-то на минутку забежал Лютовой – помятый, с безумно усталым лицом. Глаза ввалились, под ними темные круги. Долго и жадно пил воду из графина, наконец выдохнул:
– Нет, спасибо, рассиживаться некогда. Не знаю, может быть, сегодня придут и за мной. Круг все сужается… У меня к вам просьба.
– Слушаю, – сказал я настороженно, но напомнил себе, что автомат в руки не возьму. Не дело генералов идти в окоп, когда битва только начинается.
– Вы владеете словом… и знаете ситуацию. Дайте нам лозунг… девиз, неважно что, но нечто такое, за что цеплялось бы внимание! Наше движение нуждается в этом больше, чем
в патронах. Да, и чтобы приток новых бойцов… Подумайте, прошу вас! Я зайду попозже.– Погодите, – сказал я. – Над такими вещами чем дольше думаешь, тем хуже…
Я в самом деле над такими вещами не думаю, это на уровне чувств, ломать – не строить, тут слова сами идут, Лютовой смотрит с ожиданием, я предложил:
– Экологи всех стран, объединяйтесь!
Он вскинул брови, подождал продолжения, переспросил:
– И все?.. Звучит интригующе, не спорю. Но если спросят, что это за лозунг у человека с автоматом в руках?
– Экологи всех стран, объединяйтесь! – повторил я. – Дескать, надо срочно очистить планету от жуткого заразного пятна, что расползается по всей планете. Имя этому пятну – США. Пятно заразы настолько зловещее и грозит всем, что человечество должно, обязано стать экологами и взять в руки автоматы, перья или мобильники – то, чем кто владеет лучше, и немедленно взяться за работу.
Он в сомнении покачал головой, сказал:
– Не слишком абстрактно? По мне ближе ваши «Встретил юсовца – убей!», или «Брат стал колабом? Убей оборотня!».
– У каждого лозунга своя цель, – объяснил я. – Мне показалось, что недостает именно объединяющего…
Он кивнул, крепко пожал руку и, перед самой дверью спросил:
– А что с учением?
– Я еще не сформулировал, – ответил я.
Он изумился, покачал головой.
– Это вы так шутите?.. Кто этого от вас требует?.. Вы говорите, говорите! А мы на что, ваши двенадцать или сколько там рыл?.. Сперва нас назовут последователями, потом апостолами, а в конце и вовсе святыми. А про рылы забудут. Мы все запомним, сформулируем, разложим по полочкам… Не Иисус же Евангелие писал!.. Он только бросал зерна, вот и вы бросайте. Мы зерна выдавать не умеем, зато смогем вырастить.
Я сказал с неловкостью:
– Да, я не чувствую себя человеком, который смог бы довести до конца…
Лютовой фыркнул:
– А кто великие дела сам доводил до конца? Кельнский собор триста лет строили, коммунизм тысячу лет взращивали, обтесывали… Ладно, я побежал! Но вы подумайте, Бравлин. Нам достаточно зерен!
Закаты становятся все холоднее, яркие краски тускнеют. Ночь наступает ощутимо рано. Если раньше, летом, мы отсюда из-за стола на веранде наблюдали, как небо постепенно темнеет, на западе разгорается багровая заря на полнеба, а оранжевое солнце распухает, краснеет, багровеет, звезды зажигаются поодиночке, то сейчас я выходил на веранду уже в глубокую ночь. И сидим, разговариваем уже по-осеннему. Скоро задуют холодные зимние ветры, сюда будет наметать снег.
Это свои личные балконы мы застеклили, утеплили, а кто-то и вовсе убрал стенную перегородку, расширив квартиру за счет балкона, но здесь мы привыкли смотреть через перила, «дышать свежим воздухом», как постоянно говорим друг другу.
С Таней у нас все в том же странном равновесии, как во время затяжного прыжка из стратосферы. Встречаемся, бросаемся друг другу в объятия, дышим и чувствуем, как одно существо, но теперь я сам чувствую, что живу на пороховой бочке, а если забочусь о ней, то нехорошо, эгоистично выдергивать ее из теплого гнездышка, когда и за мной в любой день могут прийти юсовские коммандос.
Однажды утром мы обнаружили, что веранда засыпана снегом. На улицах за ночь снегоочистительные машины не успели перебросить все это непотребство на газоны, автобусы ползли гуськом, автомобили закупорили резко сузившиеся улицы. Начались массовые опоздания на службу.
Снег не таял, ударили московские морозы. Зима наступила, как всегда, неожиданно, народ ломанулся в магазины теплой одежды, взлетели в цене обогреватели. В США захватили и взорвали в воздухе еще два пассажирских самолета, а третий самолет, тоже пассажирский, военно-воздушные силы США вынужденно сбили прямо в воздухе. В массмедиа был крик, в самолете сто сорок человек, ВВС оправдывались, что захваченный самолет, возможно, направлялся к одному из тайных бункеров, где во время ядерной атаки может скрываться президент.