Imago
Шрифт:
Ее медицинский халат больше не закрывает колени. И верхняя пуговица блузки расстегнута, чтобы подчеркнуть беззащитность нежной шеи, обрамленной ломким воротом.
И все это взамен его сказок. Его кровавых и жестоких сказок, в которых в Джокере остается слишком мало от человека, но слишком много от божества.
Даже кровь его и та отравлена. Он весь насыщен яростью и страстью, и белый кокон из ремней и ткани не способен остановить его. Равно как и таблетки, которыми его пичкают ежедневно, или сложные терапии, на самом деле являющиеся обычной дешевой прожаркой мозгов.
У него их нет, как уверяет Харлин Джокер. Так что
Возможно, ему больно. Скорее всего, ему больно. А она ничего не может с этим поделать.
— Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, Харли, — он впервые зовет ее по имени. Ну, почти. Последняя буква исчезает, превращая его в нечто особенное. Секретное.
— Что? — ей приходится наклониться к нему ближе. Так близко, что она может разглядеть кровавые прожилки на склерах и бугристые белые шрамы возле его рта, напоминающие улыбку. От него пахнет жженой резиной, он сам сожжен, но достаточно жив, чтобы устроить конец света.
— Я хочу, — его голос скользит в ее голове, проходится мягким и нежным
прикосновением, оставляя мурашки на коже, — чтобы ты принесла в Аркхэм пулемет. И отдала его мне.
Бешеные зрачки дрожат, но от них не отцепиться. Они намертво застревают в разуме, потому что в глубине их Харлин видит просьбу. Ему нужна ее помощь.
А значит, она очень близко.
Совсем скоро она сможет понять его целиком, увидеть настоящего Джокера.
***
Утром она следует своему привычному ритуалу. Становится под душ, смывая остатки липких снов, наполненных окровавленными губами. Она красится, с особенной тщательностью накладывая слой яркой помады, пылающей алым. И ступает в шпильки, чувствуя привычную легкость, будто она сейчас взлетит.
В ее чемоданчике, достаточно вместительном для кучи папок, или, скажем, сменной одежды на одного человека, покоится ручной пулемет.
Ее зовут Харли. И она готова.
========== 2. Кокон ==========
В Аркхэме пахнет дымом.
Тесная тюрьма, набитая до отвала рядами клеток, сотнями безумных глаз, следящих за нею из темноты, переполнена дымом и криками.
Что-то взрывается с громким Бумм!, и прямо под ноги Харли падает еще теплое тело с обугленным обломком вместо шеи. Что до головы, то она катится прямиком в темноту, весело подскакивая на выщербленных каменных плитах. Как будто ею кто-то решил поиграть. В футбол, например.
Ей дурно, но с другой стороны это почти что весело. Потому что Харли знает того, чье тело сейчас лежит под ее ногами, обездвиженное и в луже крови. Вернее, знала. Это доктор Гессер, тот самый, что ее ненавидел, посчитав выскочкой и бездарностью, купившей себе диплом врача-психиатра и попавшей в Аркхэм исключительно из-за смазливой мордашки и сисек.
Вот эти самые сиськи он и любил облизать взглядом. А сейчас ему, увы, не до этого, потому что глаза, наверное, закатились внутрь черепушки, уставившись на свой собственный больной мозг.
Харли хихикает, представляя себе эту красочную картинку. Ей должно быть страшно, а она хихикает. В самый раз для Аркхэма.
Перестрелка начинается
снова, и за стенкой частит пулемет, выбивая каменную крошку и растрясывая старую кладку довоенных времен. Это здание такое старое, что оно пережило несколько поколений безумцев, но даже ему не выдержать Джокера.Джокера не выдержит никто.
Она знает, что он совсем близко. Это он сейчас разрушает тюрьму, в которую его запрятали, вместе с его стражей.
Наконец звуки выстрелов затихают, и на Харли обрушивается тишина. Мертвая, причем в буквальном смысле. Из-под двери медленно растекается здоровенная красная лужа, больше похожая на пруд, а дверь натужно скрипит, вися на соплях.
Это Джокер, и он выходит наружу, довольный, безмятежно-счастливый, весь покрытый чужой кровью. С головы до ног, как будто купался в ней. Мурлыкает себе под нос какую-то детскую песенку из игры в вышибалы, дирижируя сам себе пулеметом.
— Привет, доктор Квинзель, — он отвешивает ей комично-пафосный поклон, — отличное утро, не правда ли?
Его туфли, те самые, что она пронесла сюда и оставила в пакете вместе с одеждой, шлепают по кровавой луже, поднимая брызги.
— Береги голову, куколка, — подмигивает ей Джокер. — Ты же знаешь, как ее легко потерять, — и он с наслаждением опускает каблук на остатки хребта, торчащие из мяса, всего пару минут тому бывшего человеком.
Он уходит. Насвистывая фальшивый мотивчик, хихикая и бормоча себе что-то под нос.
Уходит так спокойно, как будто это не она помогла ему, не купленный ею пулемет сейчас в его руках. Его спина, запятнанная кровью, кажется издевательством.
***
Через два часа в Аркхэме больше мертвецов, чем живых. Джокеру мало побега, ему не так важно трястись за собственную шкуру. Зато веселье… хаос — это то, чем он питается. То, ради чего живет.
Коридоры заполнены телами, стонами и россыпью кровавых пятен. Среди них большинство в белом, а вот пациенты живы. И сейчас бродят по коридорам, напоминая яростные тени. Тени, которые рады бы выбраться из Аркхэма, но не осознающие, что он на самом деле стал их домом. Что они вросли в него с ногами и руками, так что им некуда деваться.
Разве что уничтожать. Вот это они умеют.
Доктор Харлин Квинзель им интересна, как может быть интересна жертва, да еще красивая, молодая и свежая. Так что первый же удар чуть не отправляет ее в нокаут, и это больно. Это ужасно больно.
Харли пинается и кусает руки, обхватившие ее лицо, она вонзает каблук в чужую ляжку и яростно сражается за свою жизнь. К концу схватки на ней больше не остается халата, только синяя блузка и юбка с надорванным подолом. И сама она больше похожа на сумасшедшую, с всклокоченными волосами и бешеным взглядом, чем на доктора. А вот собиравшийся изнасиловать ее — мертвее мертвого.
Совет Джокера насчет ручки оказался удивительно ценным.
Хотя трупы сейчас волнуют ее меньше всего. Она идет по кровавым следам Джокера, напоминая девочку из его же сказки, усыпавшую себе дорогу прядями отрезанных волос, чтобы не заблудиться. В его версии, гораздо смешнее той, что рассказывают детям, когда больше не осталось волос, пришлось рубить пальцы.
Она переступает через искаженные посмертной гримасой лица тех, с кем работала. Здоровалась, перешучивалась на пересменках, болтала за чашкой кофе.