Имажинали (сборник)

— Нет никакого дракона, — объявляет он, — и никогда не было.

Он не обращает внимания на восклицания альвов, на недоверчивые взгляды воинов. Он сосредоточивается на выражениях лиц тана и Глашатая Закона. Гнев одного и бесстрастность другого укрепляют его уверенность.

— Нет никакого дракона, — продолжает он. — Нигде нет обгоревшего камня. Ни дыма, ни сокровищ. Мы зашли в это место, как к соседу в гости: ни бои, ни взрывы, ни даже лавина никого не разбудили в этих залах. Когда мы появились, в городе не было никого, кроме старых-старых мертвецов.

— А что скажешь о статуях на входе в долину? — гремит Ялмберик.

— Это пугала, — отвечает Литтиллитиг. — О да, этот город был завоеван и разорен; его защитники были убиты, и это их останки брошены здесь. Но это наделал не дракон. Преступники, которые совершили это опустошение, подписали его своими именами: они оставили предупреждение перед долиной и вырезали свои петроглифы, запечатывая могилу. Две короны, вот кто захватил этот город, разграбил его и сделал все возможное, чтобы стереть его из нашей памяти, вплоть до того, что скололи его название с монументов. Но ненависть властителей была так сильна, что они высекли эту стелу, чтобы заклеймить своих врагов даже в смерти. Ибо этот город не называется Вирмдейлом; его настоящим именем было Дун-Эа’кнаван. Мы, альвы, считали его затерянным; на самом деле он был запретным. И, по жестокой иронии судьбы, он лежал всего в нескольких днях пути, в самом сердце Клюферфелла.

Потому что он — это то, что следовало скрывать любой ценой. Мы, презренные леты, — потомки побежденных из Дун-Эа’кнавана. И из всего, что мы видели здесь, становится ясно, что мы построили город не менее огромный и великолепный, чем Кинингберг. Мы не подраса. Мы — сыновья гномов. Мы — ваши собратья. Но эта мысль настолько непостижима, настолько невыносима, что ее пришлось изгонять из умов. Вот почему вы бреете нас, вот почему ставите на нас клейма. И вот почему появился дракон. Веками он не давал открыться нашим глазам. Даже мне сначала пришлось почувствовать, как подаются под каблуком кости моих отцов, прежде чем я наконец в глубинах тьмы узрел истину.

По мере того, как говорит Литтиллитиг, раздражение Ялмберика спадает, уступая место подавленному выражению.

— Грязный недоносок, — бормочет он, — у тебя слишком богатое воображение. Ты хоть понимаешь, чего твои разглагольствования мне могут стоить?

— Я всего лишь выполнял приказ Глашатая Закона, — отвечает альв, слегка заикаясь.

— Да, и ты сделал правильно, — холодно одобряет Радсвин. — По крайней мере, все прояснилось.

— Яснее и быть не может, — поддерживает тан.

Он как бы подыскивает слова, затем, подняв кустистую бровь, взглядывает на своего бригадира и скрежещет:

— Ты себя полагаешь смышленым, Литтиллитиг, вот только в одном ты ошибаешься. Дракон действительно существует. И он совсем недалеко. На самом деле…

Резким движением он заносит свой топор:

— …он прямо перед тобой!

Не успевает он это договорить, как голова альва отлетает, разбрызгивая кровь, и подпрыгивает среди черепов его предков.

— Ибо никогда, никогда он не позволит этим словам покинуть эту гробницу! — ревет тан.

Повернувшись к своим хускерлам, он вопит:

— И к остальным то же относится! Бритых всех убить!

Пока гномы ошарашенно смотрят на своего повелителя, а альвы начинают в ужасе выть, Ялмберик повторяет свой приказ, разнося лоб ближайшему погонщику. Затем в глубине усыпальницы, в дымном свете валящихся ламп, начинается отвратительная резня.

Единственный, кто посреди бойни сохраняет стоическое спокойствие — Радсвин Глашатай Закона. Созерцая обезглавленное тело Литтиллитига, он заключает: «Не стоило нам себя обременять этой оравой летов».

Королевы и драконы

Сезон 4 (2012)

Эрик Ветцель Вестерхамское чудовище

— Подвинься, жирюга!

Аскель пихнула Клариона в плечо. На нее напало не столько плохое настроение, сколько скорее охота позубоскалить. Такое было чувство, будто старший брат так ее раздражал, что она постоянно старалась его допечь.

— Оставь меня, мне нужно поспать.

— Поспать? А чем таким ты заслужил, чтобы дрыхнуть, как старик?

— Старики спят не так уж много.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Ты впрямь ждешь ответа?

Кларион зевнул и вытянулся, чтобы тут же залечь на другой бок.

— Я уже давно ничего от тебя не жду, — продолжала Аскель. — Я имею в виду, кроме зевоты.

— Значит, можешь с тем же успехом оставить меня в покое.

Аскель занесла ладонь, чтобы еще раз шлепнуть брата по плечу, потом передумала и вздохнула:

— Да, пожалуй, я так и сделаю.

Она отодвинулась от кровати брата и уже собиралась покинуть его комнату, когда обернулась и добавила:

— Знаешь что? Я думала, что у меня будет такой старший брат, который покажет мне путь. Который стал бы меня вдохновлять, меня направлять…

— А я этого не делаю?

— Да нет, не думаю.

— Ты не знаешь, куда смотреть, Аскель. И все же открою тебе глаза: мир не стоит суеты. Все уже решено, разыграно до нас. Это написано в Книге Древних: судьба каждого уже давно определена; какой смысл дергаться? Я предпочитаю подождать, пока судьба сама упадет мне на коленки. Я вынужден настаивать, сестренка: лучшего наставника, чем я, тебе не найти.

Ошеломленная риторикой брата, Аскель на мгновение потеряла дар речи. Затем сказала:

— Ты позоришь наш род, Кларион. Если чего-нибудь не предприму я, истории нечего будет припомнить о нашем поколении; и что еще хуже — из-за твоей лени и твоей трусости померкнут подвиги наших предков.

Кларион закрыл глаза и устало вздохнул. Слова младшей сестры ранили его, только он ни за что на свете в этом ей бы не признался. Единственно из гордости — ибо иного мужества за ним не водилось.

— Я отправлюсь за трофеем, Кларион. За Черепом Доблести, вдаль отсюда, в долину. Скоро я буду носить его с собой, носить в себе. И я скажу всем на свете, что к этому подвигу ты не имеешь никакого отношения.

— Череп Доблести? Ну иди и убейся, раз у тебя такие развлечения. Но я сомневаюсь, чтобы наши родители тебя отпустили.

Однако Зелана и Форбан приняли просьбу дочери с гордостью (и с оттенком тревоги). Вот уже три десятилетия, как никто из их рода не добывал трофеев, и почти двадцать лет, как никто из них не пускался в столь опасное приключение. Они даже организовали торжественный пир, на который пригласили большинство кланов города Олинзии. Ни один не отказался от приглашения. Аскель не отличалась ни ростом, ни особой силой, но ее железная воля уже возбудила множество разговоров, и прошло слишком много времени с тех пор, как женщина отправлялась в поход. Все время пиршества Кларион держался в стороне; он изображал хмурое безразличие, хотя на самом деле боялся, что сестра при всех отчитает его и в очередной раз высмеет за праздность. Устроившись на естественном балконе над городским форумом, он мрачно размышлял, досадуя на суетность своего народа. За спиной раздались шаги.