Именем Ея Величества

— Со всего мира? Помилуйте, экселенц, две-три приправы! Так и быть, скажу. Мясо, конечно, самое лучшее. Во-первых, обмазать мёдом. Рецепт наших предков. Мёд смешан с перцем, заметьте! Малость обжарить, затем опять той же смесью и жарить с луком, да почаще поливать красным уксусом.

— Красным? Уксус, мёд… Поразительно! Кстати, в Козелле у бывшей владелицы кухня была высокого класса. Но вы… О, при вас город станет столицей гастрономии!

— А Вена, экселенц? Подозреваю, ей Козел конкурент нежелательный.

— Нет, нет, ошибаетесь! — засмеялся Рабутин. — Вы заждались, друг мой, процедуры тянутся и, кроме того… Между нами… В Вену проникли слухи… Безусловно, её величество вольна поступать, как ей угодно, но царевич не чужой императору, и естественно… Он обеспокоен.

Светлейший подался вперёд, он даже протёр глаза, вскинул брови, выражая крайнее изумление.

— Мы дали повод? Какой же?

Темнит посол. Не слухи, а собственные его писания достигли императора. Чего наплёл? Пусть выскажется.

— Я сам в недоумении, мой принц. Возможно, мы информированы неверно. Дай Бог, если только слухи! Его величество чрезвычайно симпатизирует царевичу. Отстранение его как наследника осложнит наши отношения. Осложнит во многом. Я говорил Остерману… На вас, мой принц, император рассчитывает особенно.

— Весьма польщён, экселенц.

— Это не всё. Слышно, её величество остановила свой выбор на дочери. Весьма неприятно… Голштиния усилится до такой степени, что… может стать опасной для нас. Император весьма озабочен.

— Так что вы хотите от меня, экселенц?

Вопрос риторический, понятно же чего. Светлейший готовил эффект. Приосанился, расправил плечи.

— Заботы его величества — это и мои заботы. Мы союзники. Говорите, говорите!

— Равновесие в германских землях легко нарушить. Нрав Карла Фридриха непредсказуем. Он кукла в руках Бассевича, человека, скажем… весьма непостоянного.

Жестом владыки обвёл Данилыч Ореховую комнату, будто тронный зал свой.

— Пока я здесь, — он выдержал паузу, — Карл Фридрих ничего не посмеет… Я не дам ему ни одного солдата, ни в Петербурге, ни в Голштинии. Доложите от меня его императорскому величеству! А касательно царевича… Он есть прямой, законный наследник, это неизменно.

— Рад слышать от вас. Именно от вас… Так вы сказали, жаркое обмазано мёдом?

Сузил заплывшие глазки, о деле будто забыл, рабутинская манера. Краткость ответа смутила. Что прямой, законный, — давно известно.

— В умеренной дозе, экселенц. Да, наследник. Но он ещё очень молод. Для вас не новость — её величество вправе назвать преемника, не считаясь со степенью родства. Любого из фамилии, способнейшего… Мудрый указ покойного монарха.

Вот тебе перцу, — подумал князь. Чересчур обнадёжить — продешевить. Морщится дипломат, действительно горького хватил.

— Значит, всё-таки… Слухи, выходит, имеют почву. Однако, если вы употребите старание…

— Увы, я не могу продиктовать ей завещание. Я намекнул однажды… Она ответила весьма гневно, что умирать не собирается. Дай Бог ей многих лет жизни.

— Многие лета, — подхватил посол. — Ах, как вспомню!.. Я был в ужасе… Счастье, что при ней оказался Рауш. Иначе… Кто знает, мой друг, все мы смертны.

Грустно потупился. Затем, словно очнувшись:

— Его императорское величество желает добра России. И вам лично, принц. Случись непоправимое, он не хотел бы видеть Карла Фридриха… в качестве регента при малолетнем царе.

— А кого хотел бы?

— Скажу вам прямо. Вас, мой друг. Он полагает — вы сумеете обуздать герцога. Только вы… Сохраните стабильность в России. Интерес также и наш, мой принц.

Регент… У Данилыча перехватило дыхание. Сколько раз мысленно произносилось… Правитель, что ли? Не то, не то… Регент — звучит как песня, как победный марш. Регентом был во Франции герцог Филипп Орлеанский, десять лет властвовал безо всяких тайных советов, вельможи пикнуть не смели, самодержцем был, по сути…

— Ценю бесконечно… Польщён чрезвычайно…

Ликование, распиравшее его, сдерживал изо всей мочи.

Регент… Услышал заветное. Глас судьбы… Подмывало обнять, расцеловать троекратно милого улыбающегося пророка.

— Мёд, перец, — Рабутин откинулся. — Ах, да — и уксус. Ваш повар чудо. Он покажет моему Леонарду. А фазаны, которых мы ели на обрученье вашей дочери… Простите моё любопытство, вы отвергли Сапегу? Это правда?

— Да, неудачно сложилось… Жених повёл себя по-мальчишески. Между нами…

— Разумеется, мой принц. Но это для всех очевидно. Никто вас не осуждает. Что ж, вы расстались с поляком, так обратите вниманье на Вену!

Данилыч пробормотал благодарность. Регент, регент… Приятство цесаря многое значит.

— Или кто-то уже на примете? — улыбка посла стала лукавой. — О, пардон! Я нахально вторгаюсь в семейные тайны.

Цесарю любопытно и это?

— Невеста свободна, — сказал Данилыч, и дипломат, подняв руки, изобразил восторг.

— Оповестите громче, на всю Европу! Принцесса Мария очаровательна. Для неё Гименей не поскупится, клянусь вам. Она украсит ваш герб.

Встал довольный, румяный, отяжелевший. В прохладных сенях, проводив его, князь ощутил приторность. Сладок сегодня Рабутин, сам мёдом мажет. Политика есть обман. Однако, входя к Дарье, сказал с порога:

— Бог Гименей кланяется.

— Чего?

Фыркнул, увидев, как всполошилась она, поняла.

— Рабутин, Рабутин… Машку сватает.

— Кого же?

— Принца, герцога, кому честь окажем. Лакея, что ли, нам предлагают?

— Экой ты! — княгиня в отчаянии опустила руки, встала перед супругом возмущённо. — Скалишь зубы… Плакать надо. Тень на фамилию пала, ужель невдомёк?

— Пустое, мы не виновные.

— Люди-то что говорят? Колечко обратно берут, да оно с царапиной. Так же и честь. А ты — принц, принц… Короля ещё…

Слов более нет, застыла.

— Ну, голубушка, раскручинилась… Наша-то и короля достойна. Поверь мне!