Иметь и хранить

Теперь мы бежали что есть сил, спасая как собственные жизни, так и жизни многих других. Впереди сосновый бор шел под уклон и упирался в густые заросли подлеска, за которым виднелась линия яворов — верный признак того, что там есть вода. Если мы добежим до этих зарослей, их тесные объятия укроют нас, а потом нам помогут ночь и ручей.

Прогремел еще один выстрел, и Дикон слегка пошатнулся.

— Господи Боже, ты не ранен? — закричал я.

— Пуля только оцарапала мне руку, — задыхаясь, проговорил он. — Все в порядке. А вот и заросли!

Мы вломились в чащу, не обращая ни малейшего внимания на острые ветки, до крови раздиравшие наши лица и руки. Эти ветки сплели над нашими головами густой полог: только это и было важно, и сквозь малый промежуток в нем мы наконец увидели крупную яркую звезду. Заросли простирались на много ярдов. Когда позади осталось ярдов тридцать, мы сели на корточки и принялись ждать. Если наш враг последует за нами, то сделает это, сильно рискуя жизнью, ибо ночью в такой чащобе он сможет рассчитывать только на свой нож.

Между тем одна за другой загорались звезды; вскоре они густо усыпали все небо. Было очень тихо, и ни одно живое существо не смогло бы войти в эти заросли беззвучно. Мы ждали, казалось, целую вечность; затем встали, ломая кустарник, подошли к яворам — и увидели, что под ними и впрямь течет медленный узкий ручеек.

Какое-то время мы шли вниз по течению, бредя по колено в воде, потом опять ступили на сухую землю. После того как мы забрались в заросли, мы более не видели и не слышали ничего подозрительного, из чего сделали вывод, что темнокожему воину надоело гоняться за нами и он ушел, чтобы встретиться со своими товарищами, тем более что через два солнца его ждала куда более крупная и верная пожива. Одно было несомненно: больше мы его не видели.

Ручей тек на юг, и мы торопливо шли по его берегу под сенью огромных деревьев и под пологом сверкающих сквозь ветви звезд. Было холодно и безветренно, и откуда-то издалека доносился вой охотящихся волков. Что до меня, то я не чувствовал ни малейшей усталости. Все мои чувства были обострены; ноги ступали легко; студеный воздух возбуждал меня как вино; а низко в небе на юге сияла и манила золотистая звезда. Теперь

расстояние между мною и моей женой было уже невелико, и мысленно я видел, как она стоит под этой звездой и держит в руке маленький лиловый цветок.

Внезапно ручей сделал поворот, и деревья скрыли от меня мою звезду. И тут до меня дошло, что Дикон больше не идет рядом со мною, что он немного отстал.

— Неужели ты так притомился? — воскликнул я. — А ну-ка прибавь шагу.

Он выпрямился и снова широко зашагал рядом со мною.

— Не знаю, что нашло на меня на минутку, — сказал он. — Что-то волки слишком громко воют нынче ночью. Надеюсь, они останутся на том берегу ручья.

Ярдов через пятьдесят ручей повернул на запад, мы отошли от него и очутились на прогалине со скудной порослью; под ногами у нас был голый песок, а над головами в западной части небес блестел месяц. Дикон опять отстал, и вскоре я услышал, как он застонал в темноте.

Я резко повернулся.

— Дикон! — закричал я. — Что с тобой?

Я бросился к нему, но еще не успел добежать, как он рухнул на колени. Когда я положил руку ему на плечо и еще раз спросил, что с ним стряслось, он поначалу попытался рассмеяться, потом выругаться и, наконец, опять застонал.

— Пуля и впрямь оцарапала мне руку, — проговорил он. — Но потом вошла в бок. Я просто полежу здесь немного и умру, но прежде пожелаю вам удачи там, в Джеймстауне. Когда эти краснокожие дьяволы нападут на город, и вы откроете по ним огонь, назовите одну из ваших пуль моим именем.

Глава XXXV

В которой я прихожу в дом губернатора

Я уложил его на землю и, разрезав его камзол и рубашку, наконец увидел рану и понял, что вскорости ему и вправду предстояло пуститься в путь — в последний путь.

— Все кружится, — пробормотал он, — и звезды падают с неба чаще, чем вчерашний град. Идите, сэр, а я останусь — я и волки.

Я взял его на руки и понес обратно на берег ручья, потому что знал, что перед смертью ему захочется пить. Сам я был без шляпы, он же вышел из тюрьмы в шапке. Я наполнил ее водой и дал ему попить, потом промыл рану и сделал все, что было в моих силах, чтобы остановить кровотечение. Он все поворачивался с боку на бок, метался и в скором времени начал бредить. Сначала он говорил о табаке на полях в Уэйноке, потом заговорил о прошлом: о давних бивачных кострах, ночных маршах и ожесточенных стычках, об опасностях, подстерегавших нас и на суше и на море; потом об игре в кости, и вине, и женщинах. Один раз он закричал, что Дэйл велел привязать его к колесу и что у него теперь раздроблены руки и ноги, и лес отвечал на его крики гулким эхом. Один Бог знает, почему в чутко спящем лесу никто их не услышал, а если услышал, то не обратил внимания.

Месяц скрылся за лесом, и стало очень холодно. Размышлять о том, как черны окружающие нас тени, и о том, какие недруги могут потихоньку подкрасться к нам во мраке, было бессмысленно. Не знаю, о чем я думал той ночью, и думал ли вообще. В перерывах между походами за водой, когда Дикон просил пить, я сидел рядом с ним, умирающим, держа руку на его груди, потому что так он меньше кричал и метался. Время от времени я разговаривал с ним, но он не отвечал.

Еще несколько часов назад мы слышали, как воют волки, и знали, что где-то поблизости бродит голодная стая. Когда луна зашла, их вой прекратился, и я решил, что они либо прикончили оленя, за которым охотились, либо, по-прежнему голодные, ушли так далеко, что их заунывные завывания более не доносились до нашего слуха. Но внезапно вой послышался снова, вначале далекий и тихий, затем все ближе, все слышней. Вечером нас с волками разделял ручей, но теперь они переплыли его и быстро приближались к нам.

Вся земля вокруг нас была усыпана сухими ветками, а невдалеке рос низкий ломкий кустарник. Я собрал хворост с земли и наломал кустов; затем бросил в осторожно подступающие к нам темные фигуры большой крючковатый сук и одновременно закричал, а потом начал угрожающе размахивать руками. Они повернулись и убежали, но скоро воротились. Опять я отпугнул их от нас, и опять они вернулись. У меня были кремень, огниво и трутница; после того как я отпугнул их от нас в третий раз и они отошли назад лишь немного, я зажег сосновую щепку и поджег ею всю собранную мной кучу хвороста; затем подтащил Дикона к костру и сел подле него, более не боясь волков, но в абсолютной уверенности, что в самом скором времени к нам пожалуют другие, менее трусливые враги. Хвороста у меня было предостаточно, и когда дрова в костре начинали прогорать, а голодные глаза мерцали все ближе и ближе, я подбрасывал в огонь новые охапки хвороста, пламя взлетало выше, и волки снова растворялись в ночи.

Враги на двух ногах к нам так и не пришли. Пламя костра пылало и ревело, а лежавший в его розовом свете человек продолжал бредить, время от времени выкрикивая что-то во весь голос. Но в эту ночь ни свет, ни громкий голос не привлекли ни одного дикаря, чтобы потушить огонь и заставить человека замолчать навек.

Проходил час за часом, и время близилось к полуночи, когда Дикон перестал метаться и кричать и впал в оцепенение. Я знал: теперь конец уже близок. Волки наконец ушли, и мой костер постепенно догорал. Дикон больше не нуждался в прикосновении моей руки к его груди, и я отошел к ручью, сполоснул лицо и руки и ничком лег на берег. Однако вскоре скорбный плеск воды показался мне непереносимым, я встал и возвратился к костру и к человеку, которого — Бог свидетель — я любил как брата.

Он был в сознании. Он был бледен и холоден и стоял уже на краю могилы, но когда я опустился подле него на колени, в его глазах зажегся огонек, а на устах заиграла улыбка.

— Так вы не ушли? — чуть слышно проговорил он.

— Нет, — ответил я, — не ушел.

Несколько минут он лежал с закрытыми глазами, когда он снова открыл их и взглянул мне в лицо, в их глубине были немой вопрос и невысказанная просьба. Я склонился над ним и спросил, чего он хочет.

— Вы знаете, чего я хочу, — прошептал он. — Если можете... мне не хотелось бы умереть... без этого.