Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных

– Как с прививками? Ну помнишь, когда нам эту, как ее, бэцэжэ кололи, а Жанкина мамочка прибежала в школу скандалить, чтоб от ее деточки отстали, потому что от прививок даунами становятся и вообще от них сплошные осложнения и никакой пользы. Ты мне объясняла, что осложнения бывают – в одном случае на миллион, ну или на сто тысяч, не помню, а если прививок не будет, болеть будут все. Или половина.

– Похоже, – засмеялась Арина. – Прививки, судебная система или хотя бы правила поведения за столом существуют не для того, чтобы превратить нашу жизнь в рай, этого не может ни одна система. Но не дать жизни превратиться в ад – может. Для этого любая система правил и существует. Ох, – спохватилась вдруг она. – Что это я с тобой, как на митинге, ей-богу.

– Нет, правильно. Я не думала, что все так сложно.

– И не думай, рано тебе пока таким голову грузить.

– Я буду думать… понемножку. Знаешь, я так удивилась, когда Мирабель тоже извинилась.

– Вот видишь. Получается, она вполне вменяемая. Ну сглупила, с кем не бывает.

– И с тобой, что ли?

– Все, заяц, пришли, делаем веселые лица.

* * *

– Все человека из меня хотел сделать, – хмыкнула Лера.

Та самая, что, уйдя от Кащеева, пристроилась работать на рынке «под Ахметом», так что отыскать ее оказалось нетрудно. И уговорить побеседовать – тоже. Да и уговаривать не пришлось.

– А вам не нравилось, что из вас… человека делают?

Лера махнула рукой с длинными черно-оранжевыми ногтями, тряхнула трехцветной, выкрашенной перьями, головой, фыркнула, по-кошачьи сморщив нос, украшенный тремя серебряными колечками:

– Это типа меня должно оскорблять, что меня за человека не считают? – воздух опять прочертили черно-оранжевые ногти. – Не! Это фигня! Я ж тогда и была – не человек, а так, ошметок, побродяжка вокзальная. Серафим Федорыч и кормил меня, и одевал, и книжки читать заставлял. Правда, скучные всякие, но полезные. Он так говорил.

– Чего ж вы ушли-то от него, раз он такой хороший?

– Да ну! – носик сморщился так резко, что украшавшие его колечки звякнули. – Не, сперва-то, ясный пень, радовалась, вот, думаю, счастье привалило: и дом у мужика собственный, и не пьет, и вообще. А после… вот хоть в петлю, веришь?

– От счастья, что ли? – съехидничала Арина.

– Да на кой сдалось такое счастье, когда все по правилам? Ни минутки вздохнуть. На рынке стоять тоже, конечно, не курорт, но хоть все понятно: пришла, товар выложила, день отстояла, выручку сдала – и пошла на все четыре стороны. Хоть в кино, хоть куда, ночевать хоть вовсе не приходи, никто никому слова не скажет. Квартиру мы с девочками вскладчину снимаем, тут недалеко и недорого совсем выходит. А если кому надо место… ну вы понимаете?.. у нас расписание, мы договорились: по два вечера в неделю у каждой, а один день общий, чтоб не обидно. Так что если надо – пожалуйста. Хоть каждый раз нового зови, хоть постоянного заводи.

Арине стало смешно и почему-то неловко – так обстоятельно Лера докладывала о подробностях своей жизни, не самой, если вдуматься, легкой. А она ничего, не жалуется. Да и откуда возьмутся жалобы, если в недолгой этой жизни, как говорится, «ничего слаще морковки» не встречалось. И возможность ночевать под собственной крышей, куда вдобавок можно «кого угодно» привести, кажется феерической свободой.

– И часто вы кого-то приводите?

– Да не, – Лера опять отмахнулась. – Это мы просто договорились, а вообще-то за день так умотаешься, что только бы поспать уже. Даже в кино неохота. В клубы несколько раз ходила с Галькой из соседнего ларька, только не понравилось: шум, грохот, все скачут как бешеные, подходят, на танцпол тащат, а какой танцпол, когда до этого и так целый день на ногах?

– Тогда я тем более не понимаю, зачем вам было от Кащеева уходить?

Девушка с минуту подумала:

– Ну, первое дело, он работать не позволял – сиди дома, вари обед, наводи чистоту. Вроде и хорошо – в тепле и все такое. Только выматываешься хуже, чем на рынке. Потому что все время думаешь: так ли все сделала, не забыла ли чего. Если непорядок какой, он ведь… у-у-у… – она покрутила головой.

– Что, бил? – участливо подсказала Арина.

– Да нет, что вы. Бить не-пе-да-го-гич-но, – по слогам выговорила Лера. – Он же из меня человека делал. Воспитывал типа.

– Воспитывал? Типа нотации читал? – Арина невольно приноровилась к Лериной манере выражаться.

– По мелочам если – нотации, а так угол ставил.

– В угол? – переспросила, не веря, Арина и вдруг уточнила, сама не понимая, откуда, из каких книжек по психологии сексуальный перверсий это уточнение прыгнуло на язык. – Нагишом?

– Чего это нагишом? – фыркнула Лера. – В одежде. Но в угол! Ну как детей ставят, только не носом в стену, а наоборот. Вроде как я совсем недоразвитая. Стой, говорит, и думай над своим поведением. Стоишь, стоишь, в глазах уже мушки, колени подгибаются, а к стенке нельзя прислоняться – сразу велит еще два часа стоять.

– И часто он вас так вот – в угол ставил?

– Сперва каждый день, потому что я ж правда все не так делала. То полы плохо отмыты, то картошка недосолена, то ведро мусорное открыто… Ну вот варю я типа борщ, картошку чищу, морковку, лук. Они же не одновременно, да? И как чего почистишь, надо сразу крышку. А после этого руки с мылом и тогда уже резать, а потом морковку чистить, и опять. Но можно ведь крышку и открытой оставить, все равно же ее через пять минут открывать придется, правда?

– Логично.

– Да ну, логично! Сразу плюется, что я свинья, что рядом еда и помои, что… Он же грязи вообще не терпит, глаза останавливаются, как будто не в себе… а! – она опять махнула черно-оранжевыми ногтями.

– И сразу в угол? – догадалась Арина. – Или что?

– Прям! – Лера усмехнулась, помолчала, как будто прикидывая, стоит ли делиться подробностями. – Ведро на голову…

– Как – на голову? – опешила Арина.

– Ну вот так, – девушка показала. – Потом скривится весь, сплюнет и стоит глядит, пока все не уберу до крошечки. А уж после в ванную тащит. За шкирку, как кутенка нагадившего. И сам из душа поливает, душ на вытянутой руке держит, а сам подальше встанет, типа брезгует. Ну а если не мусор, а чего посерьезнее, тогда в подвал.

– В подвал? Зачем?

– Да тоже… подумать о своем поведении. Ну типа люди ж себя так не ведут, так что к ошейнику пристегнет и сиди там. Типа собачка провинившаяся. Или хрюшка в свинарнике.

Арина не верила своим ушам:

– И долго… сидеть?

– Да когда как. Когда час, когда до завтра. Потом придет, платье кинет – одевайся, иди делом займись, хватит бока отлеживать.

Лере воспитательные экзекуции Кащеева, похоже, не казались чем-то запредельным. Да как человек вообще может позволять такое с собой делать, с ужасом подумала Арина, но тут же одернула сама себя: не суди. Ты же не знаешь, какие у этой девушки были родители, может, в родном доме они друг друга вообще смертным боем лупили. Если, конечно, такой дом можно называть родным… впрочем, из домов, полных тепла и любви, девчонки не сбегают. Не пополняют собой когорты вокзальных, гм, обитательниц.

Сглотнув подступивший комок, Арина почти спокойно уточнила:

– Платье? Он что же, в подвале вас запирал прямо без ничего?

– Ну да, потому что одежду только люди носят, а люди так себя не ведут, люди все правильно должны делать, иначе они не люди. А! – воскликнула вдруг Лера. – Вы про нагишом спрашивали, потому что думаете, что он – сексуальный маньяк?

– Ну не то чтобы… но как-то это все странно…

– Не, – наморщив носик, она замотала головой, – он просто весь насквозь правильный, а никакой не маньяк. Он даже когда… ну… это самое… ну вы понимаете? – для бывшей вокзальной побродяжки, а ныне рыночной ларечницы Лера демонстрировала удивительную стеснительность. – Ну так никаких извращений, ничего вообще… такого. Ну как пишут или в кино даже показывают – ну там на полу или в ванной, или чтоб связывать или еще как-то эдак. Только в кровати, при выключенном свете, при задернутых шторах. Ляжет сверху, две минуты – и готово. Даже не запыхается.