Император и ребе. Том 1

— Ц-ц… ц-ц… Великолепно! — жирно почмокал своими мясистыми губами Авигдор. Один глаз он при этом зажмурил, а другим подмигнул раввину со двора Рамайлы.

Но и эту похвалу гаон не принял, словно нежеланный подарок. Он только строго взглянул на посланца из Пинска и продолжил говорить. На этот раз громче, взволнованнее:

— Возьмите, учителя и господа мои, например, заповедь о разделении мясного и молочного. В Торе сказано только: «Не вари козленка в молоке матери его».^[312] Для простых людей это означает заповедь милосердия, просто милосердия. Пришли танаи и сказали, что даже в молоке чужой матери тоже нельзя варить козленка. Никакого мяса нельзя варить в молоке. Если позволить отступиться от одного, то легко можно совершить и главное преступление… Мало! Даже мясо животных, самок которых вообще не доят, тоже нельзя варить в молоке. Даже молочное блюдо в мясном горшке варить нельзя, а мясное блюдо — в молочном горшке. Даже если горшок десять раз вымыли. Одни и те же вилки и ножи не используют, чтобы есть мясное и молочное. Но и этого мало! Целых шесть часов надо ждать после мясного блюда, и только потом можно есть молочное. Каждое поколение добавляло новые строгости, каждый мудрец — новые ограды. Вот так и были построены все великие заповеди. Один слой поверх другого слоя, одна ограда вокруг другой. Попробуй теперь разломать такое множество оград! Одну разломаешь, а еще десяток останутся… А они, эти молодчики из «секты», говорят, что ни к чему такое множество деталей. Они им не нужны!..

— Ц-Ц… Ц-ц!.. — снова почмокал жирными губами Авигдор, на этот раз никому не подмигивая, зато вылупив глаза на потолок и стукнув от восторга палкой по кирпичному полу.

— Но и этого мало! — все больше распалялся гаон. — Если бы мог, я бы запретил есть мясное и молочное в течение одних и тех же суток. То есть один день — мясное, другой — молочное. Или еще лучше! Целую неделю — молочное, а мясное — только один день, в субботу… В этот «день, который весь… который весь…».^[313]

Посреди поисков подходящего слова для субботы гаон вздрогнул от кашляющего смешка, вдруг раздавшегося рядом с ним. Это смешок был похож на бульканье закипевшего грязного котелка:

— Хи-хи-хи, хи-хи-хи!..

Гаон взглянул: это так смеялся посланец из Пинска, раскачивавшийся от смеха вместе со своим щегольским сподиком с шестиугольной макушкой из голубого атласа. Казалось, реб Авигдор вообще не слушал, о чем тут шла речь, а думал о чем-то своем и засмеялся этим своим мыслям.

2

Реб Авигдор сразу же спохватился, поняв, что позволил себе лишнего, хотя рассмеялся не нарочно… Он быстро вытер губы мясистой рукой и начал деланно оправдываться:

— Прошу прощения у вашей чести, учитель наш Элиёгу! Только новыми оградами вы многого от этих молодчиков из «секты» не добьетесь. Зачем новые ограды, если они и со старыми не считаются? Вот, например, намедни мне рассказывали, что к их Лейви-Ицхоку Бердичевскому пришли с вопросом: можно ли в Песах есть новый вид растений, который у иноверцев называется труфлями, или тартуфлями… «Можно!» — сразу же ответил бабский ребе. «Как же так, ребе? Ведь в книге “Хаей одом”^[314] сказано, что это бобовая культура!»^[315] А он отвечает: «Да эта книга “Хаей одом” — сама бобовая культура, а вот тартуфли и есть настоящая жизненная сила человека».

Жалостливый блеск в черных глазах гаона мгновенно погас. Он нахмурил свои седые брови и поднес дрожащую ладонь к уху, как всегда, когда в нем укреплялась «мера справедливости»:^[316]

— Как? Книга «Хаей одом» — бобовая культура?!

— Да разве только это? — обрадовался Авигдор тому, что сразу же вывел гаона на путь жесткости и безжалостности. — Разве только книга «Хаей одом»? А его комментарии, которые он дает на стихи Торы, святой Торы?.. Например, сказано: «Господь — сень для тебя…»^[317] То есть Бог — твой защитник. А он, этот бабский ребе Лейви-Ицхок, трактует это так, что Бог подражает тебе, как твоя собственная тень. Ты поступаешь хорошо — и Он к тебе хорошо, ты поступаешь плохо — и Он к тебе плохо… Какая наглость! Какое нахальство! Поставить Владыку мира на одну ступень с грешным человеком!..

Красноватые глаза Авигдора забегали. Он пытался понять, какое впечатление произвело хасидское толкование, и сразу же заметил, что на этот раз не попал в цель. Вместо того чтобы вызвать возмущение, он вызвал у трех этих богобоязненных евреев своего рода удивление. Раввин со двора Рамайлы переглянулся с гаоном, потом — с реб Саадьей-парнасом и смущенно кашлянул. Авигдор хотел уже было заменить неудачный пассаж другим, но Виленский гаон перебил его:

— Простите, реб Авигдор, что я вас перебиваю. Почему вы называете этого бердичевского… «бабским ребе»?.. При чем тут это?..

— При чем тут это? Почему бабский? — радостно затараторил Авигдор. Его обрадовало, что здесь он может по-настоящему нажаловаться на хасидов. — Хороший вопрос, учитель наш Элиёгу, светоч нашего Изгнания! Хороший вопрос, господа и учителя мои! Бабский — потому что он задуривает головы женщинам больше, намного больше, чем мужчинам. Он разговаривает на их языке, им он адресует все свое учение. Поэтому бабы прославляют его в Бердичеве и окрестностях… Владыку мира он громко называет «милосердным», и столько раз в день, что его самого уже прозвали Милосердным. Когда вышел закон, что у всех евреев обязательно должна быть фамилия, его так и записали «Дербаремдикер».^[318] Лейви-Ицхок Дербаремдикер… С Владыкой мира он вообще общается не на святом языке, а на простом еврейском. Причем громко, вслух. Все евреи читают на исходе субботы стих «Даст тебе Господь от росы небесной и от туков земли, и множество хлеба и вина».^[319] Ему же это не нравится. Он сочинил вместо этого для баб специальный текст на исход субботы. На простом еврейском. Вот я его сейчас прочитаю. Я любопытства ради его записал. Все его штучки…

Со злой усмешкой мелкого человечка, прогнавшего конкурента и, несмотря на это, недовольного тем, что тому удалось укорениться на другом месте, посланец из Пинска покопался в одном из своих глубоких внутренних карманов, полных всяческих доказательств, писем и рекомендаций, причем с подчеркнутыми строчками, — всего, что должно было оправдать любой донос и любые сплетни, способные вызвать сомнение или произвести неподобающее впечатление. Какое, например, только что вызвало толкование стиха «Господь — сень для тебя…»

— Вот он, этот женский «Даст тебе Господь», — зачмокал губами Авигдор, и в руках у него, как живая щука, затрепетала тетрадка, исписанная грубыми, хромыми буквами — наверное, это был его собственный почерк. — Вот послушайте, господа мои!.. «Бог Авраама, Исаака и Иакова! Убереги народ Твой, возлюбленный Израиль, от всяческого зла ради Твоего великого имени. Милая святая суббота уходит. Пусть придет к нам неделя с полной верой, с любовью, с единением с Господом, да будет Имя Его благословенно. Чтобы мы верили в тринадцать основ^[320] веры твоей — в близкое Избавление, в воскресение из мертвых, в пророчество учителя нашего Моисея, да прибудет он в мире. Владыка мира! Ведь Ты даешь силы усталому — дай же и своим возлюбленным еврейским детям силы, чтобы восхвалять Тебя и служить Тебе. Пусть придет к нам неделя здоровья и счастья, и успеха, и благословения, и милосердия, и детей, и жизни, и пропитания; нам и всем евреям — и произнесем аминь!» Ну, что вы на это скажете, учителя и господа мои?

Так представил Авигдор женский «Даст тебе Господь»… Но, поскольку никто ничего не сказал, посланец из Пинска не знал, действительно ли эта составленная на простом еврейском языке молитва, заставлявшая трепетать сердца бабок и матерей по всей Волыни и всей Подолии, вызвала отвращение у этих строгих судей или же нет. И больше не дожидаясь ответа, он снова принялся читать записанные им доносы:

— Бабский ребе Лейви-Ицхок считает себя самого выдающимся кантором. Он любит лично вести молитву. Однажды на Новолетие посреди исполнения положенных пиютов он вдруг воскликнул на простом еврейском языке: «Владыка мира, если Ты хочешь записать народ свой Израиль в книгу жизни, то хорошо. Если из-за угрозы жизни можно нарушать святость субботы и праздника, то пиши. Но если, не дай Бог, нет, то я, Лейви-Ицхок, раввин из Бердичева, запрещаю Тебе писать в Новолетие. А если Ты не послушаешь меня и вынесешь тяжкий приговор народу Израиля, то мы, праведники поколения, своим приговором отменим Твой!..»

Шепот пронесся между троих рассерженных евреев:

— Это уже наглость!

— Базарный язык!

— Изображает из себя учителя нашего Моисея…

А Авигдор, не поднимая своей рыжей головы в сподике, все тыкал пальцем в тетрадку, ковал железо, пока горячо:

— На другое Новолетие, посреди молитвы «Мусаф», он вдруг запел какой-то новый пиют, причем опять же — на будничном языке. Все для того, чтобы женское отделение синагоги его слушало и получало удовольствие: «Пребывающие в высотах вместе с пребывающими внизу дрожат и трепещут перед Твоим Божественным именем. Пребыващие в безднах и ямах трепещут и боятся Твоего грозного суда. Но праведники в раю поют и восхваляют Твое великое имя. Поэтому… — Вы слышите? — Поэтому, говорит он, я, Лейви-Ицхок из Бердичева, пришел к Тебе с моей молитвой и моей мольбой: что у тебя к народу Израиля и чего ты хочешь от народа Израиля? Чуть что — говори народу Израиля! Чуть где какая заповедь — скажи народу Израиля! И где какая строгость — вели сынам Израиля сделать!.. И вот я спрашиваю Тебя: что у Тебя к сынам Израиля? Что Ты насел на сынов Израиля? Посмотри, Владыка мира, сколько народов… Сколько народов есть у Тебя на свете! Халдеи, вавилоняне, персы, мидийцы. Но что? Тебе обязательно надо показать, что Ты любишь Свой народ Израиля, называемый “Божьими детьми”. Поэтому я, Лейви-Ицхок Бердичевский, пришел и говорю: Да будет благословенно Твое имя во веки веков».