Император и Сталин

Генерал даже застонал от нарисованного его воображением ужаса, чувства собственного бессилия и ощущения, будто в затылок вогнали раскалённый гвоздь. «Нет, всё, пора!.. Возвращаемся в столицу — прошу отставку!»

Хорошо ещё, что государь отреагировал на загадочные события достаточно спокойно. Как-то странно улыбнулся, хмыкнул, произнёс непонятно: «Однако, они быстро сообразили…» Покивал, соглашаясь с предпринятыми мерами, и объявил о немедленном отъезде в Тифлис. Конвой и даже адъютантов приказал оставить на яхте, как возможных свидетелей, заменив их морячками с эсминцев сопровождения. Приказал отправлять по телеграфу любую новую информацию и не предпринимать никаких действий к ослаблению режима оставшихся на яхте…

Топот в коридоре… Кого ещё там чёрт принёс?

— Ваше высокопревосходительство! Головин очнулся…

Через пять минут споро приведший себя в порядок генерал Ширинкин, еле протолкавшись сквозь толпу министров, уже получал перед дверью лазарета инструкции от врача, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как норовистый рысак перед забегом.

— Он очень слаб, поэтому пару минут, не больше, — напутствовал жандарма доктор, когда генерал торопливо входил в лазарет, предвкушая решение загадочного происшествия, превратившегося в головную боль.

Ну, вот и мичман. Под глазами — синие круги. Веки прикрыты. Вид у него, конечно, не товарный, выжил чудом — били его так, чтобы наверняка, почему, интересно, за борт не выкинули? — отметил про себя генерал и аккуратно тронул руку раненого.

Головин медленно открыл глаза, обвёл взглядом стоящих перед ним жандармов, задержался на генерале, после чего губы его искривились, как у обиженного ребёнка, по лицу пробежала судорога, и с коротким выдохом юный офицер опять потерял сознание.

— А, чёрт! — вскричал генерал. — Доктор! Быстро! Сделайте что-нибудь..

Оставив у лазарета штаб-ротмистра, генерал отправился обратно, проклиная неведомых злоумышленников, докторов и свою собственную торопливость, из-за которой, быть может, он невольно напугал раненого.

Ротмистр нарисовался в каюте генерала только через два часа. Вид у него был такой, будто он только что поймал водяного и теперь не представляет, что с этим чудом-юдом делать.

— Ну, что? — нетерпеливо бросился к нему Ширинкин, — пришёл в себя? Ты говорил с ним?

— Так точно, ваше высокопревосходительство! Пришёл! Говорил!

— Ну? Ну?! Что он сказал? Что он помнит? Может опознать нападавшего?

Ротмистр замялся и, отступив на шаг, уже не так уверенно кивнул головой.

— Так точно, ваше высокопревосходительство! Может… вернее, это… уже опознал…

— Ротмистр, чёрт вас побери! Ну, что вы мнётесь, как гимназист на первом свидании? Что он помнит? Кого он опознал?

— Раненый… Он сказал… Одним словом, мичман Головин утверждает, что злоумышленник, напавший на него — это Вы, Ваше высокопревосходительство!

__________________________________________

(*) Слова Витте, приведённые в этой главе в тексте — это его собственные размышления, взятые из мемуаров, записок и всеподданейших докладов Николаю II.

Глава 9 Декабрь 1900. Поти-Тифлис

У монастыря Джвари

— Красиво идут! — вполголоса, с какой-то удивительной, вопросительно-восхищённой смесью интонаций произнёс великий князь Александр Михайлович, не отрывая глаз от густых цепей Кавказской гренадерской дивизии, поднимающихся по пологому склону.

Император посмотрел через плечо на моряка, вздохнул и вернулся к обозрению манёвров, в ходе которых лейб-гренадерский Эриванский полк оборонял высоту с возвышающимся над ней монастырём Джвари, а остальные три полка дивизии шли на штурм под заливистый лай дивизионной артиллерии, регулярно выплёвывающей облачка холостых зарядов в синее небо над слиянием Арагвы и Куры.

Официальная часть была императором самым беспардонным образом скомкана, торжественный обед в доме губернатора отменён, впрочем, как богослужение и парад. Вместо всего этого император изволил устроить на весь день полевые манёвры с последующим ужином в походно-полевых условиях.

Сейчас он не столько наблюдал за ходом учебного боя, где ему и так всё было ясно, сколько с любопытством разглядывал цепи 16-го Гренадерского Мингрельского Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Константиновича полка. Его последним командиром в сентябре-декабре 1917 г. был полковник Шапошников — будущий маршал Советского Союза, начальник штаба Рабоче-крестьянской Красной Армии, единственный военный, к которому Сталин обращался уважительно по имени-отчеству Борис Михайлович.

Император поймал себя на мысли, что невольно среди рядов гренадеров ищет знакомую чуть сутуловатую фигуру, и коротко вздохнул. Борис Михайлович сейчас только сдавал вступительные экзамены в Алексеевское училище, и вместо него перед глазами маячила фигура командира дивизии великого князя Николая Михайловича, который сегодня был удивительно неразговорчив и регулярно бросал на императора настороженные взгляды.

«Кажется, Сандро уже провёл необходимую подготовительную работу», — с удовольствием подумал император и уверенно направился к держащим оборону лейб-гренадерам, жестом пригласив князя составить ему компанию…

— Никки, я уже хотел писать тебе, — начал явно заготовленную речь генерал, когда они удалились на достаточное расстояние, чтобы свита их не слышала, — ты же понимаешь, что заговор с участием Аликс, это l'absurdit'e… (нелепость — фр.)

— Николай Михайлович, — перебил князя император, остановившись и повернувшись к собеседнику всем телом. — А покажешь мне свою коллекцию бабочек? Говорят, что ты не расстаёшься с ней даже в путешествиях и походах.

Все заготовленные слова застряли у Николая Михайловича в горле и рассыпались в мелкий прах. Бабочки были тем увлечением и той страстью, которую князь лелеял с детского возраста и отдавал ей всё своё время, остающееся от службы и изучения истории — ещё одного увлечения, на глазах превращающегося в серьезную работу.

— Никки, ты никогда о них даже не вспоминал, — с удивлением глядя на царя, пробормотал князь. И, уже оправившись от удивления, по-военному чётко отрапортовал, — 30 шкафов с коллекцией в этом году подарено Зоологическому музею Императорской академии наук в Санкт-Петербурге. Ещё один шкаф с коллекционными материалами был передан Кавказскому музею в Тифлисе. Но кое-какие экземпляры, — генерал заговорщики улыбнулся, — мне приносят и присылают постоянно. Вот смотри, — и вытащил небольшой плоский кожаный пенал с каким-то засушенным коричневым листочком.