Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие
Шрифт:
Именно почтением к русским деньгам объясняется та умильность французских и немецких официантов, с которой они наблюдали за кутежами «широких русских натур». Когда подгулявшие купчики начинала колотить посуду, бить зеркала, ломать стулья, иноземная обслуга знала: в итоге раздастся шелест заветных купюр с изображением дородных русских царей и цариц.
Да и как было не «гулять», когда за спиной каждого такого безобразника стояла впечатляющая мощь русских финансов. Вот цифры:
В 1894 году, при вступлении Николая II на престол, золотой запас страны составил 300 миллионов рублей. В 1914 году он достиг 1 миллиарда 600 миллионов рублей.
Сумма государственного бюджета за указанный период выросла с 950 миллионов рублей до 3 миллиардов 500 миллионов. И за все это время – несмотря на войну и революцию – государственный бюджет империи не знал дефицита!
Самое удивительное, что такие успехи были достигнуты отнюдь не выжиманием всех соков из населения. Наоборот, в царствование Николая II вообще не взимался подоходный налог. А существовавшие подушное и косвенное налогообложение
Рекламный плакат русской промышленной компании (1910 г.)
Надо ли говорить после всего этого, что при столь стабильной экономике Россия занимала последнее место среди цивилизованных стран по уровню самоубийств, по преступности. Куда меньше, чем в государствах Запада, было полицейских и тюрем. Целые волости годами не видели человека в мундире правоохранительных органов…
В таком положении передал император Николай II свою страну тем «любимцам общественности», которым не терпелось примерить тогу гражданина на русского мужика, на замызганного кочевника, высшим блаженством почитающего обглодать баранью голову. Результат не замедлил себя ждать. Видный деятель партии социалистов-революционеров, занимавший пост секретаря горе-премьера Керенского, писал через несколько лет после эксперимента демократических «модельеров»: «Россия превратилась в «клоаку преступности». Население ее в сильной степени деградировало в моральном отношении. Особенно значительная деградация в молодом поколении. Таковы дальнейшие «завоевания» войны и революции. Фактов для подтверждения сказанного имеется, увы, в вполне достаточной мере.
Первой категорией подтверждений служат явления: террора, диких разнузданных разрушительных действий индивидов и масс, колоссальный подъем зверства, садизма и жестокости взаимных убийств и насилий. Из подобных явлений создается и состоит так называемая гражданская война. He-убийца – стал убийцей, гуманист – насильником и грабителем, добродушный обыватель – жестоким зверем.
В мирное время все эти явления не имели места и не могли его иметь. Простое убийство вызывало отвращение. Палач – омерзение. Психика и поведение людей органически отталкивались от таких деяний[…] Жизнь человека потеряла ценность. Моральное сознание отупело. Ничто больше не удерживало от преступлений. Рука поднималась на жизнь не только близких, но и своих. Преступления для значительной части населения стали «предрассудками». Нормы права и нравственности – «идеологией буржуазии». «Все позволено», лишь бы было удобно – вот принцип смердяковщины, который стал управлять поведением многих и многих» (Питирим Сорокин. «Современное состояние России», 1924).
Излишним кажется говорить об экономической пропасти, в которую скатилась страна в результате большевистского переворота. Трудно было бы представить иное после описанной видным социалистом деградации человека. Разграбление десятков тысяч усадеб, монастырей, церквей, веками бывших очагами культуры; бессудные расстрелы бесчисленных заложников; захват собственности миллионов граждан – все эти деяния, в которые преступной кликой были обдуманно вовлечены миллионные массы, обусловили духовное оскудение и измельчание нескольких поколений народа, еще недавно рождавшего гигантов мысли, властителей дум всего человечества.
Пути роковые
В мае 1923 года Дэвид Ллойд-Джордж, незадолго перед тем оставивший пост премьер-министра Великобритании, выступил в Эдинбурге с речью, посвященной итогам Первой мировой войны: «Если бы какой-нибудь человек, отправившийся прекрасным июльским утром 1914 года в морское плавание и имевший несчастье потерпеть кораблекрушение у берегов необитаемого острова, вернулся в цивилизованный мир неделю тому назад, перемены, найденные им в Европе, могли бы внушить ему мысль, будто долгое одиночество довело его до умственного расстройства. Все окружающее показалось бы ему сном. Он помнил бы Германскую империю с ее августейшим главой, облеченным почти самодержавной властью, и с населением, стремящимся гигантскими шагами к процветанию и богатству, империю, обладавшую несравненной армией, чья поступь ужасала Европу; флотом, заставлявшим опасаться вторжения в Англию; и обширными владениями за морем. Теперь, вместо самоуверенной, могущественной и дерзкой империи, он увидел бы робкую, пугливую и вечно извиняющуюся республику, возглавляемую уважаемым, интеллигентным рабочим. Министры этой республики посылают дипломатические ноты с целью умилостивить Бельгию и получают их обратно, словно отсталый школьник, вынужденный переписывать свои жалкие упражнения по указке учителя; великая армия низведена до половинных размеров сербской армии; грозный флот покоится на дне моря; по берегам Рейна стоят на страже французкие, британские и бельгийские солдаты. Он увидел бы мастерские Круппа, занятые французами. Германия не сохранила ни одной из своих колоний.
Россию наш путешественник помнил бы как могущественную автократию, покоющуюся на суеверном убеждении крестьянства в святости царского помазания. Он увидел бы теперь революционную страну, управляемую вчерашними изгнанниками и отверженную всем миром за резкость своих коммунистических учений. Царизм, со своей позолоченной свитой осужден страшным приговором,
и скипетр Петра Великого служит для проведения доктрин Карла Маркса».Впечатляющая картина, изображенная Ллойд-Джорджем, рисовалась воображению проницательных политиков во многих столицах Европы уже задолго до роковых выстрелов в Сараево, унесших жизнь наследника австро-венгерского престола. Только одних эта картина ужасала, других, напротив, вдохновляла. Среди первых был П. Н. Дурново, член Государственного Совета, который был министром внутренних дел в самые тяжелые дни 1905–1906 годов. В феврале 1914 года он писал в докладной записке императору: «Война с Германией – безумие! В побежденной стране вспыхнет революция. За многолетнее дружное соседское сожительство двух народов (русского и германского) образовались столь многообразные мощные каналы и связи, соединяющие оба государства, что революция в стране побежденной обязательно передастся в страну-победительницу». А лидер правых в Государственной Думе Н. Е. Марков заявил за два месяца до начала войны: «Маленький союз с Германией лучше большой дружбы с Англией».
И все же, после 160 лет мирных отношений с Германией (участие России в Семилетней вой не середины XVIII века было единственным случаем вооруженного противостояния между странами) две империи влекла к роковому рубежу какая-то неодолимая сила.
Часто приходится слышать обвинения в адрес царя, что он пошел на поводу у союзников и ввязался в авантюру, не сулившую успеха, ставшую причиной крушения династии и распада империи. Но правомерно ли представлять себе исторический процесс, как поле деятельности могущественных персонажей, по своему произволу направляющих ход событий? На самом деле, любой правитель и сегодня и в прежние эпохи всегда стеснен в своих действиях тысячами нитей взаимовлияний, которые делают его подобием Гулливера, оплетенного путами лилипутов. К тому же, большая часть этих пут невидима и порвать их куда сложнее, чем те видимые взаимосвязи, из которых складывается ткань межгосударственных отношений.
Император Николай II был твердо убежден, что множество событий в мире, по видимости не связанных между собой, объединяет причастность к ним тайного общества, давно поставившего своей целью сокрушение христианского мира. Такое мнение было широко распространено в Европе в конце XIX века, его поддерживал и К. П. Победоносцев, долгие годы являвшийся чем-то вроде главного идеолога Российской империи (при всей приблизительности подобного уподобления).
Летом 1905 года, в условиях нараставшей смуты, император как-то сказал сопровождавшему его в поездке флигель-адьютанту князю Орлову, что главной движущей силой революции является масонство. Такого же мнения придерживался он и после своего свержения в феврале 1917 года.
Часто сторонников подобной трактовки событий той эпохи то клеймят как реакционеров, то высмеивают как сторонников «теории заговора». Но мы не можем обойти молчанием вопрос о масонстве хотя бы потому, что герой этой книги придавал ему столь существенное значение. Это обязывает нас попытаться увидеть тревожившее его явление в том масштабе, который придавал ему сам император…
Приходится слышать и читать, что масонство всегда играло исключительно прогрессивную роль. Хотя такое представление оспаривается и в Европе, и в Америке, нет необходимости примыкать к той или иной стороне в этом споре, имеющем долгую историю. Но о русском масонстве мы обязаны высказаться с полной определенностью. Об отечественной ветви братства «вольных каменщиков» можно судить по той неразборчивости, с которой в ложи принимались представители самых оголтелых террористических группировок вроде Бориса Савинкова. По страному совпадению, председателем Совета министров первого состава Временного правительства оказался Великий Мастер Всероссийской ложи князь Г. Е. Львов, да и его преемник А. Ф. Керенский, видимо, опять-таки по случайному стечению обстоятельств, был членом той же ложи. Более того, и основные министры Временного правительства числились в списках тайного братства.
На смену этой недолго правившей команде явились брат 31-й степени посвящения В. И. Ульянов (Ленин), состоявший во французской ложе «Art et travail», и брат 33 степени посвящения Л. Д. Бронштейн (Троцкий) (та же ложа, а также «Misraim Memphis»). Впрочем, при желании можно согласиться с утверждениями о том, что русская эмигрантская пресса публиковала такие сведения из желания бросить тень на прогрессивных деятелей, которые наряду с будущими палачами состояли членами тайного ордена: на бывших царских министров иностранных дел Извольского и Сазонова, убежденных стронников Антанты, на вождя украинского народа Симона Петлюру, на лидера партии «октябристов» Александра Гучкова, на подельника террориста Александра Ульянова Юзефа Пилсудского, ставшего диктатором Польши. Но как тогда быть со свидетельством Уинстона Черчилля? «Со времен Спартака-Вейсхаупта и до Карла Маркса и далее до Троцкого (Россия), Белы Куна (Венгрия), Розы Люксембург (Германия) и Эммы Голдман (США) этот мировой заговор с целью свержения цивилизации и нового устройства мира на основе отрицания естественного развития, завистливого неблагожелательства и недостижимого равенства неуклонно разростался. Он играл, как убедительно показал современный писатель Вебстер, очевидную роль в трагедии Французской революции. Он был основной пружиной любого подрывного движения в течение девятнадцатого века, а сейчас наконец-то эта шайка странных личностей из подполья европейских и американских городов схватила руских людей за вихры и стала практически непререкаемыми хозяевами этой огромной империи». (Illustrated Sunday Herald, 8 February 1920). Сам являясь членом масонского братства, видный британский политик вряд ли стал бы бросаться такими заявлениями.