Император Терний

— Они не каждый день умирают на глазах у гвардейцев графа Ганзы. Граф бы такого не допустил. — Но Солнышко не двинулся с места, лишь крикнул: — Эй, кузнец, прекрати!

Тот замер, каблук его завис в нескольких сантиметрах от головы парнишки.

— Я уже подбирал бродяжек, и все они умерли, — сказал я с горечью.

Я видел кровь в золотых кудрях и чувствовал, как держат, не отпуская, тернии. Я выучил этот урок смолоду, страшный урок, полученный в крови и под дождем. Путь к вратам Империи лежал у меня за спиной. Человек, которого отвлекают от этого пути бродяги, который взваливает на себя чужие беды, никогда не будет восседать на высшем престоле. Оррин из Арроу мог спасти детей, но они не спасли бы его.

— Это уличный оборвыш, — сказал кузнец. — Дурак необучаемый. Я месяц кормил его. Держал у себя в доме. Он принадлежит мне.

И он тяжело опустил сапог.

Кожа громко ударила по камню. Мальчишка перекатился, но подняться у него не было сил. Кузнец выругался — его ор заглушил мое собственное ругательство — ожог, пересекавший мое лицо от подбородка до лба, словно след от раскаленной ладони, пульсировал болью, как в тот самый первый миг. Мне говорили, что голос совести тихо звучит на задворках разума, и для кого-то он звучит ясно, а для кого-то не очень, так что им нетрудно пренебречь. Но я ни разу не слышал, чтобы он обжигал лицо, заставляя страдать от боли. Но, как бы то ни было, я не люблю, чтобы мне указывали, что делать, и тем более подталкивали. Возможно, я счел Упрямца родственной душой, ибо столь же скверно разбирался, куда идти, даже в тех редких случаях, когда был готов прислушаться к собственной совести.

Солнышко проскочил мимо меня, направляясь к кузнецу. Он даже не обнажил меч.

— Покупаю его у тебя! — крикнул я.

Солнышко уже был почти у цели, и я прикинул, что кузнец руки ему переломает, прежде чем этот идиот успеет взяться за оружие.

Кузнец замер, Солнышко тоже, причем последний — со вздохом облегчения, и боль моя стихла. Кузнец пялился на мою посеребренную кирасу, на покрой моего плаща и, вероятно, думал, что моральное удовлетворение, может, и не стоит содержимого моего кошелька.

— Сколько даешь?

— Давай состязаться — как пожелаешь. Выиграешь — отдам вот это за мальчишку. — Я поднял двумя пальцами на уровень глаз золотой дукет. — Проиграешь — не получишь ничего.

И я ловко убрал монету.

Он нахмурился. Парнишка сумел-таки перекатиться еще раз и прижался к стене седельной лавки на другой стороне улицы.

— Может, проверим, кто дольше продержит раскаленное железо?

Он нахмурился сильнее, так что над черной полосой бровей сморщился лоб.

— Сила, — сказал он. — Кто дольше продержит наковальню над головой?

Я посмотрел на наковальню, стоявшую в глубине кузницы. Весила она, наверное, как двое взрослых мужчин.

— Какие правила?

— Никаких правил! — Он расхохотался и поиграл могучими бицепсами. Если цирк Тэпрута когда-нибудь приедет в Альбасит, великий Рональдо будет впечатлен. — Сила! Вот и все правила.

— Тогда покажи мне, как это делается.

Я вошел в кузницу. Отблески огня в горне и двух коптящих лампах давали достаточно света, чтобы не наткнуться на скамейку или ведро. Здесь приятно пахло углем, железом и потом. Я вспомнил Норвуд, Маббертон и дюжину других сражений.

Кузнец последовал за мной. Я коснулся его груди, когда он проходил мимо.

— Имя?

— Йонас.

Он обогнул наковальню. Я покосился на потолок — с балок свисали инструменты. Ему как раз хватало места, а мне так и вовсе предостаточно — я был где-то на ладонь ниже.

Солнышко встал у меня за спиной.

— Мальчишка еще жив, верно? Я не стану уродоваться за труп.

— Жив, жив, хотя едва ли здоров.

Йонас присел, обхватил одной ручищей горн, а другой — наковальню.

— Ты уже делал это прежде, — ухмыльнулся я.

— Да. — Он осклабился. — Уже чую вкус твоего золота, мальчик.

Он напрягся, готовясь рывком поднять наковальню. Вот тут я и ударил его молотом, который взял с ближайшей скамьи. Я попал в висок, рядом с глазом. Звук был похож на тот, с которым он пнул ребенка. Молот опустился, залитый кровью, и Йонас рухнул на наковальню.

— Что? — спросил Солнышко, будто не мог чего-то разглядеть впотьмах.

Я пожал плечами.

— Никаких правил. Ты же слышал.

Мы оставили их обоих лежать в крови. Огонь и так обглодал мне лицо, хватит уже, и даже если мальчик мог ходить, взять его с собой в Иберико было бы более жестоко, чем оставить еще на месяц у Йонаса. По крайней мере, он смог сесть и оглядеться, то есть всяко был в лучшем состоянии, чем его хозяин.

Мы повернули за угол, прошагали по улице и оказались на площади. Пришлось проталкиваться мимо помощников пекарей с подносами хлеба на головах, груженых телег, содержимое которых вот-вот должны были разложить на прилавках по обе стороны надвратных башен. Здесь кипела жизнь: поздно приехавшие торговцы спешили установить столики и навесы, горожане бойко покупали, монеты звенели в их кошельках, взгляды метались, высматривая выгодные сделки в предрассветных сумерках.

— Нам повезет, если удастся найти человека Правительницы в этой толчее.

Солнышко попытался ухватить булку с лотка и промахнулся.

— Не теряй веры, мужик. Насколько трудно разглядеть короля?

Я забросил поводья Упрямца к нему на седло и пробежал пальцами обеих рук по волосам, разбросав их по плечам и спине.

Мы подошли к воротам. Над нами поднималась к бледному небу гладкая стена. Копыта стучали по мостовой — мы провели своих животных через темный тоннель ворог длиной в десять метров.

— Я поеду с тобой.

Голос из черных теней у выхода.

— Вот видишь, Солнышко, нас опознали.

Я повернул голову и ухмыльнулся. Свет с востока очерчивал его лицо.

Кто-то вышел из тени и приблизился к нам черным пятном. Женщина.

Она подъехала ближе на высоком вороном жеребце, завернутая в темный плащ, словно боялась замерзнуть.

— Вы привезли нам карту? — Я протянул руку.

— Я и есть карта.

Я различил изгиб ее улыбки.

— Как вы нас узнали?

Я снова взялся за поводья.

Она промолчала, лишь коснулась пальцами щеки. Мои шрамы на миг полыхнули, очередной отголосок пламени Гога — совершенно точно, я ведь уже давно забыл, как краснеть.

Солнышко прикусил язык, но я почувствовал, что он прямо-таки источает самодовольство у меня за спиной.

— Я Достопочтенный Йорг Анкрат, король земель, о которых вы никогда не слышали. Вон тот ухмыляющийся идиот — Грейсон Безземельный, побочный отпрыск какого-то почтенного рода, коему принадлежит несколько пыльных акров на Лошадином берегу, пригодных, чтобы камни выращивать. Можешь называть меня Йоргом, а его — Солнышком. И мы путешествуем пешком.