Император Юлиан

Мальчик оказался глухонемым, но боги одарили его недюжинным умом. Свое увечье он восполняет быстрыми и грациозными жестами, которые я без труда понимаю. Я назначил его слугой при своей особе, и, по-моему, он вполне этим доволен.

Сегодня я в подавленном настроении, хотя победа должна бы меня радовать. Никак не могу понять, что этому причиной. Может быть, все дело в моих записках. Сегодня я диктовал ту их часть, что посвящена моим детским годам в Макелле, а воспоминания об этом мрачном времени моей жизни всегда повергают меня в уныние.

Любопытно: один из солдат легиона геркуланов доложил, что в самый решающий момент штурма он видел великана в каких-то необычных доспехах, который карабкался на стену по одной из лестниц. Позднее тот же солдат видел этого великана в самой гуще боя, но ни он, ни другие, видевшие его, не знают, кто это такой. Все они уверены, что этот воин - не кто иной, как сам бог войны Арес. Справлюсь у Максима, возможно ли это.

12 мая

Солнце в зените. Я сижу в тронном зале одного из дворцов персидского царя. Он выстроен в римском стиле, очень красив и походит скорее на загородную виллу, чем на дворец. Его окружают обнесенные оградой царские охотничьи угодья: обширный лес, изобилующий всяческими дикими зверями - львами, кабанами, есть и самый страшный зверь - персидский медведь. Солдаты только что повалили ограду и теперь развлекаются охотой. Я предпочел бы удержать их от этой бессмысленной бойни, но пускай развлекутся, ибо близится день, когда им придется вступить в решающее сражение за Ктезифон.

Только что приходил Иовиан. Он принес мне шкуру убитого им огромного льва и сказал: "Вот и пара к той, что лежит у тебя на кровати". Я его сердечно поблагодарил. Именно Иовиану я доверяю больше, чем другим галилеянам-офицерам, - вероятно, потому, что он самый глупый из них. Я угостил его вином, найденным в дворцовых погребах, и он так жадно пил, что я дал ему с собой еще два кувшина. В ответ он стал расточать мне пьяные благодарности.

Мы с Приском вместе обошли дворец. Он и красив, и удобен; римским императорам такое сочетание непривычно. По-видимому, слуги бежали незадолго до нашего появления: в кухне мы нашли еще теплый обед. Я хотел было попробовать то, что варилось в одном из котлов, как вдруг глухонемой выбил черпак у меня из рук и попробовал еду сам, знаком показав, что мне следует опасаться ядов. Я никогда об этом не задумываюсь… Хотя нет, не совсем так. Иногда мне приходит в голову мысль: а что, если в тарелке мамалыги, поданной мне на ужин, и прячется моя смерть? Тем не менее я сажусь за ужин без колебаний: если мне суждено погибнуть, этого не миновать. К счастью, оставленный персами обед не был отравлен.

Я посадил секретарей за работу в тронном зале, прохладном и тенистом, с решетчатыми окнами и красным лакированным троном, на котором я сейчас сижу и строчу дневник. Персидский царь живет куда роскошнее меня. В одной из комнат мы обнаружили сотни шелковых халатов… Приск настаивает, чтобы я их все подарил Максиму.

На нынешний вечер я наметил обед для своих военачальников. Там я оглашу наброски диспозиции заключительного периода войны. В противоположность мнению историков, военное искусство по большей части является импровизацией. У полководца обычно есть конечная цель, но он не в силах заранее предугадать, какими средствами ее достигнет. Вот почему любимая богиня полководцев, а также Рима - Фортуна.

16 мая

Уже три дня мы стоим лагерем в Коче, селении возле развалин древнего города Селевкии, построенного одним из приближенных Александра. Поодаль руины еще одного города, уничтоженного в прошлом столетии императором Каром. Я счел необходимым показать их своим солдатам, дабы они воочию убедились: римляне уже не раз вторгались в Персию и возвращались с победой.

Меня по-прежнему поражает красота здешних мест. Земля сплошь покрыта лесами и изобилует влагой. Куда ни бросишь взгляд, цветут цветы и зреют плоды. Я попал в настоящую идиллию, и мне грустно нарушать ее, предавая огню все стоящие на нашем пути города. Впрочем, любая постройка, созданная руками человека, всегда может быть отстроена вновь. Я вполне разделяю точку зрения стоиков, для которых жизнь, подобно огню, закономерно возгорается и закономерно угасает.

Неподалеку от города, разрушенного Каром, есть небольшое озеро, из которого берет начало речка, впадающая в Тигр. Возле этого озера нам было уготовано душераздирающее зрелище: вся семья Мамерсида, сдавшего нам Пирисабору, была посажена на колья. Вот так жестоко наказывает персидский царь за неповиновение - было просто невыносимо видеть, что столь мучительной казни были подвергнуты не только женщины, но даже дети.

Возле этого озера ко мне подошли Хормизд и его придворные (в походе к нему пристало около сотни персов). С ним был Набдат, комендант Майозамальхи. Отдав мне честь, Хормизд произнес:

– Август, я только что вынес Набдату смертный приговор.

– За что?
– спросил я его. Хормизд хмуро ответил:

– Перед началом осады мы достигли тайного соглашения о том, что он сдаст город без боя. Он нарушил данную мне клятву, самую страшную, какую только может принести перс. Поэтому мой долг государя - предать его смерти от огня.

Меня просто поразила манера Хормизда держаться: чем ближе мы к столице Персии, тем царственнее он становится и все больше и больше походит на перса. Я дал согласие, и несчастного, у которого были перебиты обе ноги, потащили на костер. Я удалился, пока его еще не успели зажечь. Не выношу казней, за исключением казни мечом.

Я пишу эти строки на скамье в парке, который, по-видимому, принадлежит какому-то персидскому аристократу. Погода стоит замечательная. Солнце греет, но не печет. Кругом, насколько хватает глаз, простирается цветущий зеленый ковер. Я уверен в близкой победе. Только что ко мне примчался гонец от Аринфея с донесением о том, что крепость в двадцати милях к востоку от нас не желает сдаваться, и сразу же поскакал назад.

Придется мне туда съездить и решить на месте, брать ее приступом или начинать осаду. А вон скачет еще один гонец. Я совсем разленился и готов сидеть в этом парке вечность. Теплый южный ветер доносит запах цветов - кажется, роз.

Приск:Второй гонец, вероятно, принес Юлиану дурную весть. Три когорты Дагалаифа попали в персидскую ловушку возле городка Сабаты. Навязав бой Дагалаифу и его солдатам, персы отрезали от армии обоз и перебили большую часть вьючных животных и погонщиков. Это был чувствительный удар, и Юлиан рвал и метал: как это Дагалаиф мог так оплошать и оставить обоз без охраны.

Что касается "крепости в двадцати милях к востоку от нас", не желавшей сдаваться, то Юлиан подъехал к ее стенам слишком быстро и чуть было не погиб; его оруженосец был ранен.

Вечером Юлиан приказал подтащить к стенам крепости осадные машины. К несчастью, из-за полнолуния было светло как днем. Поэтому, увидев, как к стенам пододвигают тараны и катапульты, персы распахнули ворота и предприняли неожиданную вылазку. Мечами и копиями они перебили прислугу осадных машин - более половины когорты с трибуном во главе.

Почему это мне запомнилось так хорошо? Дело в том, что я получил с последней почтой черновик труда Аммиана Марцеллина, посвященного персидскому походу Юлиана. Я писал ему уже очень давно и спрашивал, не осталось ли у него каких-нибудь заметок о том времени. В сопроводительном письме Аммиан пишет, что в Персии он "как всегда, вел отрывочные заметки". Думаю, его изложение событий заслуживает доверия. Как-никак Аммиан - профессиональный военный, и военная история всегда давалась ему лучше всего, ведь он участвовал во множестве кампаний от Британии до Персии. Я бы прислал тебе его трактат, но, поскольку он написан на латыни, ты все равно не сможешь его прочесть, а я уверен, что расходы на перевод для тебя нежелательны. Кстати, Аммиан пишет, что намерен изложить историю царствования Юлиана "в виде одних голых фактов", то есть, беспристрастным взглядом, как если бы Юлиан жил тысячу лет назад и для современников его эпоха была лишена какой бы то ни было актуальности. Желаю ему удачи.

На чем это я остановился? Ах да, на том, как персы вырезали одну нашу когорту. Завершив это кровавое дело, они тотчас укрылись за стенами крепости. На следующий день Юлиан бросил на приступ всю свою армию, и после кровопролитного боя крепость пала. Эта победа стоила Юлиану многих сил - мне рассказывали, что он сам вел солдат на штурм и сражался тринадцать часов без передышки. Сам я этого не видел, так как наш лагерь был разбит в десяти милях от места боя и, пока воины сражались, придворные, расположившись с комфортом, предавались неге.