Император Юлиан

– Расстанься с ним!
– последовал немедленный ответ.

– Это приказ моего брата?

– Нет, это я тебе предлагаю. Твой брат обеспокоен твоим поведением, этого достаточно. Он прислал меня с тобой поговорить, что я и сделал.

– И ты удовлетворен?

– Меня очень трудно удовлетворить, благороднейший Юлиан, - улыбнулся Аэций.
– Однако я передам цезарю, что ты регулярно посещаешь церковь и у Максима больше не занимаешься.

– Если это самый правильный образ поведения, я буду его придерживаться.
– Эта расплывчатая фраза, кажется, удовлетворила Аэция. Друзья часто говорят мне, что из меня мог бы получиться неплохой адвокат.

Когда я провожал Аэция к выходу, он огляделся и спросил:

– Кто владелец этого дома?…

– Оривасий.

– Отличный врач.

– Нет ли крамолы в том, что я с ним дружу?
– не удержался я.

– Лучшего общества для тебя не придумать, - вкрадчиво ответил Аэций. У выхода он на минуту остановился.
– Твой брат никак не может понять, почему ты ни разу не посетил его в Антиохии. Он считает, что придворная жизнь тебя "как следует отшлифует", - это его слова, а не мои.

– Боюсь, я не создан для жизни при дворе, тем более таком блестящем, как двор моего брата. Шлифовке я не поддаюсь, а политиков не выношу.

– Весьма мудрая брезгливость.

– И к тому же непритворная. Все, чего я хочу, - это учиться.

– Но с какой целью?

– С целью познать себя, зачем же еще?

– Ну конечно, зачем же еще?
– Аэций сел в свой экипаж.
– Будь предельно осторожен, благороднейший Юлиан. И запомни: у принцепса нет и не может быть друзей.

– Спасибо за совет, диакон.

Аэций уехал, а я вернулся в дом, где меня поджидал Оривасий.

– Ты все слышал?
– Этого вопроса не стоило и задавать. У нас с Оривасием нет друг от друга тайн: он из принципа подслушивает все мои разговоры.

– Кажется, мы вели себя, мягко говоря, не слишком благоразумно.

Я угрюмо кивнул.

– Ничего не поделаешь. Полагаю, мне придется прекратить занятия с Максимом. По крайней мере, на какое-то время.

– И не забудь ему сказать, чтобы он прекратил болтать всем без разбора о своем знатном ученике.

Я тяжело вздохнул: уже тогда мне было известно, что Максим имеет склонность (сохранившуюся и поныне) использовать мое имя для обогащения. Принцепсы быстро к этому привыкают, и я отношусь к подобным вещам терпимо. По правде говоря, я даже рад, что мое имя помогает друзьям разбогатеть. Оривасий помог мне в этом разобраться, и я вовсе не жду, чтобы меня любили бескорыстно. Ведь и я люблю других не просто так, а за те знания, что они могут мне дать.

Раз ничто не бесплатно, всякому - его цену.

Я тут же вызвал секретаря и продиктовал письмо к Максиму с просьбой оставаться в Эфесе вплоть до особых распоряжений. Я также уведомил запиской епископа Пергамского, что желал бы в ближайшее воскресенье участвовать в богослужении в качестве чтеца.

– Ну и лицемер, - вырвалось у Оривасия, едва за секретарем закрылась дверь.

– Лучше быть живым лицемером, чем мертвым… э-э?… - Мне часто бывает трудно закончить афоризмы, точнее говоря, я начинаю их, не продумав до конца, - дурная привычка.

– Мертвым чтецом. Я слышал, Галл находится под большим влиянием Аэция. Это правда?

– Да, об этом поговаривают, к тому же Аэций его исповедник. Но кто в силах влиять на моего брата?
– Я невольно понизил голос до шепота, так как Галл, страшась измены, стал не менее подозрителен, чем Констанций, и наводнил Антиохию шпионами.

В том, что Галл так переменился, я виню его жену Констанцию. Она была истинной сестрой своего венценосного брата и считала, что плести заговоры свойственно человеческой натуре. Мне не довелось видеть эту прославленную даму, но говорят, она была не менее жестока, чем Галл, однако во много раз умнее. К тому же Констанция была на редкость честолюбива, чего не скажешь о Галле. Ему вполне хватало титула цезаря Востока, но она желала, чтобы он обязательно стал императором, и для осуществления этого замыслила убийство родного брата. Ну а Галл… Столько лет прошло, а у меня все еще не поднимается рука написать о времени его правления.

Приск:Зато у меня поднимается, а у тебя, Либаний, - тем более! Ведь ты жил тогда в Антиохии и своими глазами видел, как правил этот звереныш.

Любопытно, что Юлиан избегал разговоров о Галле и со мной, и с другими приближенными. У меня была на этот счет своя точка зрения, и записки Юлиана ее лишний раз подтверждают: мне представляется, что Юлиан просто-напросто питал к своему брату противоестественную страсть. Он постоянно восхищается красотой Галла, и в то же время чувствуется, что это для Юлиана болезненная тема. Все это очень напоминает переживания отвергнутого влюбленного. Даже то, что для всех абсолютно очевидно, - врожденная жестокость Галла - Юлиану представляется чем-то мистическим. Он был просто наивен, и я не перестаю находить этому подтверждения. (Опять я повторяюсь; прости, что поделаешь - старость не радость!)

Честно говоря, из членов этого семейства мне наиболее симпатичен Констанций. Он был неплохим правителем. Мы склонны его недооценивать, так как он не блистал умом и от его религиозного фанатизма житья не было, и все же он неплохо управлял страной, особенно если вспомнить, какие ему приходилось преодолевать трудности; можно только удивляться, как он не скатился к тирании. Что до его ошибок, то грубейшие из них он допустил, имея самые благие намерения (пример - назначение Галла цезарем).

Обрати внимание: Юлиан безоговорочно возлагает всю полноту вины за чудовищные злодеяния Галла на Востоке на Констанцию. Мне же всегда казалось, что в этом они стоили друг друга. Но ты сам прошел через все эти ужасы, и кому, как не тебе, судить, кто из них более виноват.

Либаний:Воистину! Первоначально мы возлагали на Галла самые радужные надежды. Я, как сейчас, вижу его первое появление в антиохийском сенате. Сколько было надежд! Молва не ошиблась - Галл действительно был редкостным красавцем, хотя в тот день у него от жары все лицо покрылось сыпью: в нашем душном климате блондины с нежной кожей иногда этим страдают. Однако, несмотря на болезнь, он держался молодцом - казалось, он был рожден для пурпура. Он произнес очень изысканную речь, а позднее меня представил ему мой старый друг епископ Мелетий.

– Ах да, - нахмурился Галл.
– Так ты и есть тот самый тип, который учит, что Бога нет?

– Как я могу такому учить, цезарь? Мое сердце всегда открыто богу.

– Либаний просто восхитителен, цезарь.
– Мелетию всегда доставляло удовольствие ставить меня в неловкое положение.

– Не сомневаюсь.
– Тут Галл подарил меня такой ослепительной улыбкой, что я был просто потрясен.
– Заходи ко мне как-нибудь, - сказал он на прощание.
– Я сам займусь твоим обращением.