Император Юлиан

– До нас дошел слух, что ты намерен стать священником?

– Просто я жил в монастыре, когда мне… повелели явиться в М-милан… - Когда я волнуюсь, я часто начинаю заикаться; особенно трудно в таких случаях мне дается буква V.

– Ты всерьез решил стать священником?

– Не знаю. Мне больше нравится изучать философию. А жить я хотел бы в Афинах.

– А политикой ты не интересуешься?
– спросила она с улыбкой, так как заранее знала, каким по необходимости должен быть мой ответ.

– Нет, Августа, нисколько!

– И все же ты член императорской фамилии, у тебя есть некоторые обязанности перед государством.

– Август не нуждается в моей помощи.

– Это не совсем так.
– Она хлопнула в ладоши, и две придворные дамы, стоявшие у дверей, удалились, бесшумно закрыв за собою резные кедровые створки.

– Во дворце ничего нельзя скрыть, - произнесла Евсевия.
– Здесь невозможно уединиться.

– Разве мы сейчас не одни?

Евсевия хлопнула в ладоши еще раз, и из-за колонн на другом конце зала появились два евнуха. Она махнула им рукой, и они тотчас исчезли.

– Они все слышат, но говорить не могут: пришлось принять кое-какие меры предосторожности. Есть и другие люди, о которых никто не знает.

– Осведомители? Евсевия кивнула:

– Они слышат каждое наше слово.

– Но где?

Евсевия улыбнулась моей наивности:

– Кто знает? Но они всегда рядом - это общеизвестно.

– Они шпионят даже за императрицей?

– Особенно за императрицей, - спокойно ответила она.
– Во дворцах так было всегда, от сотворения мира. Так что не забывай: тебе следует говорить… с осторожностью.

– Или помалкивать!

Евсевия засмеялась, и я чуть расслабился - я уже почти доверял ей. Но она тут же снова стала серьезной.

– Император с большой неохотой позволил мне встретиться с тобой, - продолжала она.
– Думаю, ты и сам понимаешь: после истории с Галлом он считает, что вокруг одни изменники, и никому больше не верит.

– Но я…

– Как раз тебе он верит меньше всего.
– Откровенность императрицы била наотмашь, но я все равно был ей признателен.
– Констанций хорошо понимал, что за человек твой брат, и все же возвысил его. И что же? Не прошло и полугода, как Галл с Констанцией замыслили узурпировать престол.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Мы располагаем доказательствами.

– Я наслышан, что тайная полиция зачастую придумывает "доказательства".

Евсевия пожала плечами:

– В данном случае такой необходимости не было: Констанция шла к цели напролом. Кстати, я ей никогда не доверяла, но это дело прошлое. Теперь главная опасность исходит от тебя.

– Ее легко устранить, - ответил я, и в моих словах, против воли, зазвучали горькие нотки.
– Казните меня, и все.

– Некоторые так и советуют поступить.
– Она, как и я, говорила в открытую.
– Однако я не в их числе. Тебе, как и всему миру, известно: у Констанция не может быть детей.
– На ее лицо набежала тень.
– Мой исповедник заверил меня, что это божья кара за убийство родственников. У государя были на то причины, - добавила она, демонстрируя верность супругу, - но так или иначе тот, кто истребляет свой род, проклят Богом. Такое проклятие лежит и на Констанции. У него нет наследника и, если он тебя казнит, не будет уже никогда - в этом я абсолютно уверена.

– Так вот оно что! У меня просто гора с плеч упала, и это тут же отразилось на моей физиономии.

– Да-да, пока тебе ничего не грозит - пока. Но вопрос о том, что с тобой делать, остается открытым. Мы все надеялись, что ты пострижешься в монахи…

– Если в этом есть необходимость, я готов.
– Да, так я и сказал. Я ведь пишу только правду. В ту минуту я, ради спасения жизни, готов был молиться хоть ослиным ушам. Но Евсевия на этом не настаивала. Она вдруг улыбнулась.

– Твоя тяга к знаниям представляется искренней, - сказала она.
– Нам известно, с кем ты встречаешься, какие книги читаешь. Мало что может ускользнуть от глаз и ушей хранителя священной опочивальни.

– Тогда ему известно, что я хочу стать философом.

– Конечно, известно. И я верю, что император исполнит твое желание.

– За это я буду ему благодарен до конца дней и предан душой и телом. Ему незачем меня бояться… - восторженно лепетал я. Евсевия с усмешкой следила за мной, мои слова, казалось, ее развеселили. А когда я остановился перевести дух, она охладила мой пыл, сказав:

– Примерно то же самое говорил и Галл.
– С этими словами она поднялась, давая понять, что беседа окончена.

– Я постараюсь устроить тебе аудиенцию у императора, только это будет непросто. Он очень застенчив, - сказала мне на прощание Евсевия. Услышав эти слова, я не поверил своим ушам, но она говорила правду. Констанций действительно боялся общения с людьми. Думаю, поэтому он и предпочитал евнухов: они все-таки не совсем мужчины.

Два дня спустя меня посетил хранитель священной опочивальни Јобственной персоной. С трудом верилось, что это очаровательное существо с прелестным голоском, чье лицо при улыбке украшают ямочки, изо дня в день требует в консистории моей казни. Его огромное тело заполнило собой почти всю маленькую комнатку, в которой меня содержали.

– Ах, как ты вырос, благороднейший Юлиан! Во всех отношениях.
– Евсевий легонько дотронулся до моего лица.
– А какая у тебя борода - прямо как у настоящего философа! Сам Марк Аврелий - и тот бы позавидовал!
– На мгновение его жирный палец опустился, почти невесомо, на самый кончик моей бороды. Мы снова стояли друг напротив друга, растягивая лица в улыбках: я скрывал страх и волнение, он - хитрость и коварство.

– Нет нужды рассказывать, как я рад, что ты наконец прибыл ко двору. Мы все просто счастливы тебя видеть. Тебе надлежит жить здесь, среди родных.
– Тут мое сердце ушло в пятки. Что бы это значило? Неужели меня оставляют жить при дворе, под надзором евнухов? Тогда лучше уж сразу умереть.
– Мой тебе совет: когда тебя примет божественный Август, моли его оставить тебя при дворе. Ты ему очень нужен.

– Император меня примет?
– ухватил я главную мысль. Евсевий восторженно кивнул, будто этой потрясающей удачей я был обязан его неустанным хлопотам.

– Разумеется, а ты разве не знал? Он принял решение на утреннем заседании Священной консистории, и мы все были просто в восторге - ты нам так здесь нужен! Я всегда говорил, что ты заслуживаешь места при особе императора, высокого места.

– Ты мне льстишь, - пробормотал я.

– Ни в коем случае, это истинная правда! Ты воистину настоящее украшение рода Константина, и бриллианту такой чистой воды самое место в диадеме императорского двора.