Императрица

Потом я узнала, что эта женщина некогда была любимой наложницей императора Янь из свергнутой династии да и все прочие в этом монастыре служили ныне покойным владыкам. Изо всех сил старясь изгладить из памяти воспоминания о Дворе, а также искупить грех тщеславия, в монастыре соблюдали самые строгие правила. Ежемесячно выплачиваемых Двором денег хватало лишь на то, чтобы кое-как выжить в полной нищете. Нам запрещалось видеться с родственниками и писать письма. Запрещалось разговаривать друг с другом и собираться вместе, кроме как в часы молитвы. Монашеские наставления чередовались с исповедями. Старые иссохшие верховные бонзы яростно пытались изгнать из наших тел молодость, точно это была гангрена.

Ветер шелестел похоронные песни. Высокие стены, белые, как полоски погребальных лент-покровов, окружали храмы с тяжеловесной изогнутой по краям крышей. Тропинки густо заросли травой — щипать ее пускали баранов и коз. Тут не было ни зеркал, ни расшитых золотом простыней. Не было ни румян, ни благовоний, ни смеха. Ни птиц в клетках, ни красных рыбок в водоемах, ни мягких ковров, ни золотистой плитки на полах, ни мраморных бассейнов, ни колонн из душистого дерева. Красный, розовый, фиолетовый цвета словно бы исчезли. Вокруг ничего, кроме бледных лиц монахинь, черной копоти свечей, серых полотняных одеяний. Правда, оставалась синева неба и зелень окрестных сосновых лесов.

Ложем мне служила обычная доска. Растворились в прошлом мясо и вино, упоение радостью, сочинение стихов при свете луны, музыкальные инструменты, пирушки на берегу реки, тени улетающих журавлей — черных стрелок на бархатном пологе неба. Горька ночь без покоя и отдыха. Ее мрачное безмолвие побуждало меня с тревогой размышлять о жизни и медитировать.

Первая зима выдалась суровой. Я мерзла. У последовавших за мной в монастырь Изумруд и Рубин кожа на руках потрескалась от стирки моей одежды в ледяной воде. Я воровала масло для фонарей и смазывала им раны. Утренняя молитва начиналась еще в сумраке, до рассвета. Чтение сутр и приглушенное бормотание нараспев не могли прервать никакие приступы кашля. Во дворце обильные блюда подавали по пять раз на дню. Монахиням дозволялось поесть только утром и в полдень. По вечерам голод терзал меня неотступно. Я тосковала без лошадей, а без книг не могла ускользнуть от окружающего.

Теперь меня называли Совершенным Просветлением. Я уже не помнила, каким было мое лицо в той, прошлой жизни. Не имея зеркала, я видела свое отражение в других монахинях: косматые брови, сухая кожа, обтягивающая скелет.

На следующую зиму в монастыре началась эпидемия, и меня приковала к ложу страшная лихорадка. День за днем монастырь виделся мне населенным призраками городом-усыпальницей. Я звала Маленького Фазана, моля увести меня из царства мертвых. А он, обняв прекрасную наложницу, отвечал: «Ты меня покинула, Свет. Ты настаивала, что тебе надо уехать. Так не сетуй, если я забываю о твоем существовании».

В минуты просветления я слышала звон колоколов и бормотание заупокойных речей. Поскольку в монастыре запрещалось принимать лекарства и больных пользовали исключительно молитвами, лихорадка отняла жизнь у двух десятков Старших сестер. Станет ли мое имя следующим на посмертной табличке? Я нутром чувствовала боль Матери, давным-давно не получавшей от меня писем. Если я умру, сумеет ли эта благочестивая женщина, на чью долю выпало столько всевозможных страданий, устоять перед новым горем, как всегда перебирая четки?

Будда явил мне истинное чудо. Я пережила ту зиму благодаря чаю. Когда я наконец оправилась от болезни, уже наступила весна. Ослепившее меня солнце было уже не тем, что вчера, да и я не осталась прежней. Что-то во мне сгорело. Я больше не испытывала никаких желаний. Все чувства, связанные с полом, растаяли, как лед на реке после паводка. Я уже не ощущала голода и ни на что не надеялась. Зато сутры стали для меня чем-то вполне осмысленным. Я засела за санскрит, готовясь совершить великое воображаемое путешествие к той земле, где родился буддизм.

Торжественная церемония приношения даров духам предков покойного императора положила конец трауру. Изумруд и Рубин начали поджидать у ворот посланцев от Двора. Но шли дни, протекали месяцы, их терпение истощалось, а надежды таяли. Маленький Фазан, Повелитель Мира, забыл обо мне. Я больше не грустила. А Изумруд и Рубин плакали тайком. Расстраивало меня только то, что я увлекла за собой обеих служанок сюда, где они чувствуют себя погребенными заживо.

Мне исполнилось двадцать восемь лет, а это возраст, когда женщине пора кончить с иллюзиями.

ПЯТЬ

Рубин бежала ко мне так быстро, что споткнулась.

— Только что отбыл посланец Двора, — поспешно вскочив на ноги, выпалила она. — Императору угодно посетить монастырь, дабы воскурить ладан, принести подношения духу покойного правителя и одарить его бывших наложниц. Он не забыл вас, Госпожа!

Всю общину охватило безумное оживление. По молитвенным залам бродили слухи. Монахини, некогда опытные в любовных делах, догадались, что Сын Неба едет повидать какую-то женщину. Рассерженному и польщенному Совету Старших монахинь пришлось подновить храмы и наши кельи, а кроме того, возвести павильон Отдохновения Высочайшего Господина. Вокруг всех мест, где шли какие-либо работы, поставили изгороди, чтобы защитить нас от нескромных взглядов трудившихся там мужчин. Но дружный стук молотков положил конец медитативной сосредоточенности. Я чувствовала себя виноватой из-за творившихся повсюду беспорядков. Однако более всего меня волновало, что я снова увижу полузабытое лицо.

Сначала в монастырь ненадолго заглянули евнухи и, проверив, все ли в надлежащем порядке, установили правила церемонии. А затем на двадцатый день первой луны весь лес с рассвета оцепили императорские войска, и мы преклонили колени у ворот. Прошло довольно много времени, как вдруг на горизонте появились золотые полотнища с каллиграфической надписью: «Приближаться запрещено». Ветер стих, умолкли птицы. Евнухи и императорские стражи, двигаясь попарно, нескончаемым потоком въезжали в ворота, пока наконец Порог Чистоты переступил сам Император.

За три года разлуки Маленький Фазан изменился до неузнаваемости. Повелитель стал носить бороду, что придавало ему гордый и властный вид, а ступал торжественно и важно. Монахини падали ниц, он же застыл на высоком троне, подобный священному изображению, недосягаемому божеству. Женщины одна за другой получали из рук Императора одеяние и сандаловые четки. Серые балахоны, бритые головы и бледные, без прикрас лица чередовались в церемонном молчании. Маленький Фазан не мог меня узнать. Свет умерла, став Совершенным Просвещением!

Император удалился вкушать блюда из овощей и фруктов, и я побежала к себе в келью плакать. Но в дверь мою постучали, и одна из Старших монахинь передала мне приказ Сына Неба: Великий Господин изъявил желание побеседовать со мной о благочестии.

Евнухи, проводив меня в павильон, закрыли дверь. Маленький Фазан сидел посреди комнаты. Взглянув на меня, он, похоже, удивился. А я вдруг почувствовала, сколько страданий вынесла за эти годы. Ноги у меня подогнулись, и я упала на колени. Маленький Фазан бросился ко мне и тотчас поднял: