Империя Наполеона III

Масштаб восстания можно объяснить также и экономическим фактором: многие из восставших в декабре 1851 года в результате экономического кризиса лишились работы. Поддавшись влиянию социалистов, крестьяне думали, воспользовавшись случаем, немедленно провозгласить социальную и демократическую республику, не дожидаясь выборов весной 1852 года. С другой стороны, застаревшая ненависть крестьян к местным землевладельцам вырвалась наружу, приведя к стычкам с местными властями и разграблениям усадеб. Очень часто восстания сопровождались актами личной мести, грабежами, убийствами и насилием, причем жертвами становились в основном ненавистные крестьянам нотабли и собственники. Порой странным образом переплетались политические и социальные мотивы, побуждавшие крестьян взяться за оружие: все нотабли для них были роялистами, плетущими заговоры с целью реставрации ненавистного «старого порядка». Подобное имело место в Дофинэ и также в Безьере, где крестьяне напали на двух нотаблей, имеющих репутацию республиканцев, одного из них убили, а другого ранили^{230}. В других случаях политика полностью отсутствовала: так, в Лимузене, где волнения имели ограниченный и слабый характер, многие крестьяне игнорировали события в Париже и поднятое ими восстание было направлено исключительно против богатых^{231}.

«Беспорядки, происходящие теперь в провинции, ужасны, — писал в очередном донесении Яков Толстой. — Сведения, помещенные о них в газетах, по-видимому, преуменьшают действительность, так как вчера я виделся со знакомым, только что вернувшимся из Виши и по дороге проезжавшим через несколько пунктов, где происходили страшные погромы. Мирные жители повергнуты в ужас, войск недостаточно для подавления беспорядков, войска двинуты в провинцию во всех направлениях, но, несмотря на это, ужасная резня продолжается — это настоящее повторение жакерии во всей ее гнусности. В некоторых местностях, как, например, в Безье, народ громил всех состоятельных людей, не разбирая их убеждений. Видели красные флаги, на которых были следующие надписи: «Смерть богатым!», «Дележ имуществ!» Дикие толпы бродят, увлекая за собой не только тех, кто разделяет их убеждения, но принуждая также насилием и угрозами мирных жителей присоединяться к ним. Тем не менее, пока порядок и спокойствие будут царить в Париже, опасность не так уж велика и может быть устранена, хотя и не без пролития крови, но без дурных последствий для правительства», — делает он вывод^{232}.

Творчески используя марксизм в качестве методологической базы, А. Собуль в своих работах и статьях^{233} пытался с точки зрения классовой борьбы в деревне в середине XIX века объяснить причины, побудившие крестьян выступить с оружием в руках против переворота 2 декабря 1851 года. «Весьма знаменательно, — подчеркивал А.Собуль, — что карта районов крестьянского сопротивления государственному перевороту 1851 года совпадает с картой аграрных волнений предыдущих лет. Зонами восстания в 1851 году были юго-восток, юго-запад и центр — как раз те районы, где сельская община наиболее яростно защищала свои права пользования, в то время как деревни севера, уже перестроенные капиталистической экономикой, оставались спокойными как в 1848-м, так и в 1851 году». Таким образом, Собуль объясняет причины сопротивления перевороту распадом крестьянской общины и социальной напряженностью в деревне.

Большой резонанс имело в провинции президентское послание от второго декабря, восстанавливающее всеобщее избирательное право. Во многих случаях этого было достаточно, чтобы граждане мирно разошлись по домам. Другие сельские жители, наоборот, заключили из послания, что отныне, поскольку народу были возвращены его. права, они имеют право свергнуть местные власти, находившиеся под влиянием нотаблей. В Ардеше восставшие считали, что принц-президент нуждается в их помощи и просит их направиться в города провинций^{234}, а в департаменте Сона-и-Луара восставшие были убеждены, что Наполеон был предан и обратился к ним с призывом защитить Республику^{235}. В департаменте Дром префект утверждал, что во многих коммунах народ поднялся во имя Наполеона^{236}. А имя Наполеона для народа, без сомнения, означало славу империи, твердую административную власть, процветание и, главное, возврат к политическим и социальным завоеваниям революции. Подобная реакция крестьян на происходящие события во многом объясняется силой наполеоновской легенды.

По рапортам представителей местной власти можно прийти к выводу, что очень часто вожаки тайных обществ шли на прямой обман крестьян, чтобы поднять их на мятеж^{237}. С другой стороны, множество крестьян выступили из солидарности с коммуной. Восстание в южных районах страны было прежде всего муниципальным, а уже потом окончилось штурмом префектур. Крестьяне действовали единодушно, что является характерной архаической чертой сельского общества этого времени. Таким образом, крестьяне в своей массе не были социалистами и не думали восставать против главы государства^{238}. Они не имели никаких враждебных намерений по отношению к президенту, за которого сами же в подавляющем большинстве голосовали 10 декабря: они восстали в его защиту. Интересно, что многие из участников мятежей искренне протестовали во время допросов против обвинения во враждебных действиях против президента. Среди них были поднявшие мятеж из страха и вследствие угроз, как, например, в Дофинэ, имевшем бонапартистскую репутацию^{239}; другие выступили с оружием в руках добровольно, чтобы не нарушить присяги, данной при вступлении в тайное общество^{240}.

Провинциальный учитель Жусс, известный своей политической активностью еще со времен выработки конституции Второй республики, в послании на имя президента от 5 декабря писал о реакции на переворот в провинции. Он утверждал, что «переворот, который Вы свершили одним махом, мудро исполнен, он принес облегчение всем добрым сельским жителям, которые восприняли переворот с радостью». И далее он предостерегал принца: «Ваши враги, заговорщики, будь то социалисты, легитимисты или орлеанисты, — могут совершить на Вас покушение». И действительно, тема измены, имевшей реальные основания, стала одним из главных элементов менталитета крестьян, преследуемых страхом аристократического и роялистского заговора. «Необходимо сберечь бесценную жизнь наилюбимейшего народом принца на благо Родины», — так взволнованно заканчивал свое послание Жусс^{241}.

Показательна в этом отношении враждебная позиция роялистской прессы, которая до переворота открыто третировала принца-президента, а после него заняла сдержанную позицию, подчеркивающую ее моральное неодобрение. «Лё Сьекль» не выходил с 3 по 19 декабря, а позже он публиковал одни новости без комментариев. Подобную позицию заняла «Ла Газет де Франс», которая ограничилась воспроизведением официальных сообщений вплоть до 20 декабря. Вышедший 12 декабря «Л’Юнион» также предупредил своих читателей, что он останется верным своим принципам. Главный редактор легитимистского издания «Л’Юнион фран-контуаз» увидел в перевороте «акт государственной измены». И чтобы эффективно противостоять перевороту, он предлагал «не выполнять приказов, исходящих от узурпатора, и организовать сопротивление» ^{242} . В том же направлении действовала и «Ла Пресс», которая на десять дней прекратила выходить, следуя советам Жирардена [20] .

20

Жирарден Эмиль де (1806–1881) — журналист, основатель газеты «Пресса».

Он призывал пассивным сопротивлением остановить в стране всяческую экономическую и социальную жизнь. Но после того, как он был вынужден покинуть территорию страны, сопротивление роялистской прессы стало ослабевать.

После известного циркуляра от 10 декабря, в котором говорилось о движении сопротивления перевороту как о крестьянском бунте, Морни, занимавший в то время пост министра внутренних дел, заявлял следующее: «Вооруженное восстание в Париже было энергично подавлено; та же энергия должна привести повсеместно к тем же результатам. Банды, несущие с собой грабежи, насилия и поджоги, находятся вне закона. С ними не вступают в переговоры, их не предупреждают — их атакуют и рассеивают. Всякий сопротивляющийся должен быть расстрелян во имя общества и законной обороны»^{243}. Ситуацией воспользовались состоятельные слои общества, которые назвали «жакерией» подготовленное тайными обществами вооруженное выступление против властей и спонтанные, разрозненные выступления отчаявшихся крестьян, направленные против их давних врагов — роялистов, обладавших в силу происхождения крупной земельной собственностью. Отдельные акты жестокостей в прессе всячески раздувались, и в конце концов страну захлестнула истерическая кампания против «угрозы красных» и идей социализма в целом. Так «Л’Юнивер» писал 12 декабря 1851 года: «…восстание разорило некоторые наши департаменты. Факты говорят сами за себя. Социализм в своих усилиях был счастливо предупрежден и мужественно подавлен… Все прекрасно знают и видели недавно, что бы было в 1852 году; все понимают наглость угроз, адресованных властям, собственности, всей цивилизации со стороны членов тайных обществ…»^{244}. По сообщению мэра департамента Сена-и-Луара Эрика Дюбора, в городе Анжере попытки анархистов взять мэрию, сопровождавшиеся кровавыми столкновениями, были энергично отбиты. В ряде мест департамента Мец порядок также был восстановлен твердой рукой. В результате, заключает мэр, «подавляющее большинство населения поддержало энергичный акт 2 декабря, которым Вы спасли Францию от ужасов социализма»^{245}.

Интерпретация восстания в провинциях как «жакерии» имела важное внутриполитическое значение. «Красная угроза» оправдывала в глазах провинциальных роялистов переворот, осуществленный Луи-Наполеоном при поддержке армии. Миф «жакерии» позволил принцу и его окружению усилить пропаганду, поскольку теперь переворот не просто спас общество от революционной угрозы, но и консолидировал государство. Так, в письме на имя принца-президента бывший префект Нижних Пиренеев одобряет 2 декабря 1851 года и считает, что переворот спас современную цивилизацию. «Франция, — пишет он, — упавшая в пропасть социализма, увлекла бы за собой всю Европу. И только гений Императора, достойным наследником которого Вы являетесь, спас нашу страну»^{246}. А в послании от 10 января 1852 года уже представитель творческой интеллигенции — писатель Полинье из Монпелье — поздравляет принца с успешным исходом дела, поскольку, как он считает, переворот спас Францию и всю цивилизацию^{247}, полностью поддерживает принца и восхваляет «энергичный акт 2 декабря». Приблизительно в тех же словах выражают свое одобрение принцу «благодарные судебные представители», собравшиеся в округе Аббевиль и направившие от департамента Сом коллективное приветствие принцу, спасшему Францию от погибели^{248}. «Время никогда не сотрет этот бессмертный и неслыханный акт общественного спасения 2 декабря, когда благодаря Богу, проявившему в Вас свою мощь и великолепие, Вы победили тиранов. И только Вы один можете обеспечить Франции спокойное и благополучное будущее», — писал принцу уже осенью 1852 года провинциальный учитель Бише^{249}.

На Корсике, родине Бонапартов, известие о перевороте было встречено с энтузиазмом. Так, Франсуа де Боноччи, старинный друг Луи-Наполеона, писал из Аяччо в конце декабря 1851 года: «Принц, позвольте старинному другу детства и колледжа… выразить Вам свои симпатии и в то же время поаплодировать героическому акту 2 декабря. Да, принц, — эмоционально подчеркивает он, — благодаря Вашей твердости и энергичному поведению Вы помешали Франции упасть в пропасть, куда ее влекли безумные страсти Ассамблеи. Вы заслужили славу быть спасителем страны и всей Европы. Признательность народа Вы заслужили честно, так же, как и истории и последующих поколений. Франция была дважды спасена Бонапартами, и здесь видна рука Господа нашего, и Вы это знаете лучше меня, принц. В Вашем поведении 2 декабря есть общее между Вами и Вашим великим дядей: он смог вырвать страну из рук демагогов, тогда как Вы помешали установлению их власти. Пусть Бог хранит Вас для счастья и процветания Франции»^{250}.

В послании от 8 декабря Яков Толстой с удовлетворением отметил, что «энергия, с которой были приняты репрессивные меры, и стойкая храбрость войск, не дававших никому пощады, положили конец всякой демагогии. Многие, встревоженные сначала тем, что все это было проведено слишком круто, соглашаются теперь, что надлежало действовать сурово и сразу нанести решительный удар и что это было единственное средство уничтожить красных и единственный способ спасти Францию от угрожавшей ей неизбежной гибели. Убеждаются, что никто, кроме Луи-Наполеона, не был бы способен принять такое энергическое решение и что средним решениям не было больше места». «Известия из департаментов в достаточной степени удовлетворительны, — далее продолжает он в другом послании, — хотя в Лиможе и в Орлеане и еще в трех-четырех местах наблюдались серьезные признаки беспорядков. Эти беспорядки были, впрочем, легко подавлены. Все попытки анархистов в пригородах Парижа равным образом потерпели неудачу, и повсюду красные повергнуты в ужас»^{251}.