Империя под ударом. Взорванный век

— Снег порасчистим, дрова поколем, баньку истопим, отоспимся.

— Водки попьем, молочниц–чухонок пощупаем, — радостно заржал Туз.

Чухна подумал и тоже хохотнул. А Топаз пошел наверх, отсыпаться. Две недели с такими чурбанами — это трудно. Но надо.

* * *

Кофе действительно был прекрасным. Черный, тягучий, с ароматом неведомой восточной пряности, курившейся еще три тысячи лет назад в храме царя Соломона. Спать не хотелось совершенно. Утомленная взаимно бурными ласками, обнаженная Анна гибкой лозой обвилась вокруг тела Пьеро и тихо посапывала, видя свои диковинные сны, которые она так любила потом рассказывать по утрам.

«Странно, — подумал Путиловский, — вот сейчас я изменил своей любви, своей Нине, но я не чувствую, что изменил. Где находится эта самая измена? В моем сердце?» Нет, при одной только мысли о Нине сердце затопила такая горячая нежность, какой Путиловский еще ни разу не испытывал.

Может быть, измена кроется где-то в теле? Он взглянул на свое многострадальное туловище, сплетенное с телом Анны. Нет, и в теле не видно измены. Все члены расслаблены, чресла спокойны, пустота и теплота наполняли его, как теплый воздух наполняет шар–монгольфьер, готовый сорваться с привязи и плавно устремиться строго вверх в черное звездное небо.

Видит Бог, он держался до последнего. Выпил три чашки кофе, выкурил сигару и несколько раз приподымался с кресла, чтобы церемонно откланяться и уйти. Но всякий раз княгиня умоляюще вскидывала на него свои восточные зеленые глаза, и он продолжал беседу.

Совершенно неожиданно Анна повела разговор о том, как она боится нового века. Он знал ее как бесстрашную женщину, не робеющую ни перед сановниками, ни перед членами царской фамилии, ни перед великосветской молвой. Она всегда делала что хотела и смело смотрела в лицо любой опасности.

Но вот пришло что-то безглазое, бесформенное, сильно дышащее, и это что-то назвало себя новым столетием. Оно поставило посреди ее любимого города Парижа скелет животного, увенчанный маленькой головой, и назвало его чудом техники и архитектуры. Оно опрокинуло ее священных божков и не давало ей покоя и умиротворения.

— Я боюсь, а чего боюсь — не знаю сама. Просыпаюсь утром — мне страшно, засыпаю — тоже страшно. Попробовала колоть морфий — мне от него стало так дурно, еле выкарабкалась. Серж находит мир в своих путешествиях, я попробовала съездить с ним — там еще страшнее. Здесь я хоть что-то понимаю, а там уже не понимаю ничего. А если я чего-то не понимаю, то я этого боюсь…

Он попробовал объяснить все это женскими нервами, она же заплакала от бессилия объяснить хоть кому-то мучавшие ее страхи. Видеть женские слезы для Путиловского было невыносимо. Усадив Анну к себе на колени, он обнял ее за хрупкие плечи и стал нашептывать в маленькую розовую ушную раковину слова утешения.

Не переставая тихо плакать, она с благодарностью стала целовать его лицо, потом губы. Слезы высохли, тело Анны начало гореть сухим, тревожащим теплом. Все мысли ушли куда-то далеко–далеко, осталась ночь, темный полумрак спальни и женщина, безмолвно ждущая его на белеющем пятне постели…

Павел осторожно приподнялся на локте, освобождаясь от оплетающих его тело рук и ног. Как зверь, боящийся спугнуть жертву, он с любопытством новообращенного стал обонять запахи ее тела, выветрившиеся из памяти за несколько месяцев разлуки. Волосы пахли чуть горьким ароматом настурции, шея и плечи источали легкий запах белой лилии, девичья грудь с очень темными, почти черными твердыми сосками пахла сигарой. Он поднес к лицу свои пальцы — вот откуда этот запах, от манильских сигар. Плоский живот и лоно таили в себе сырые лесные ароматы хвои и густого черного мха.

Анна внезапно открыла глаза, как будто и не спала, и этот спокойный темный блеск недремлющих очей разбудил в Путиловском нежность, ранее предназначавшуюся только Нине. Они обнялись и машинально, точно заводные индийские божки, отдались друг другу, изредка поощряя себя короткими сухими поцелуями, совершенно не утолявшими любовную жажду. Жажда жила до крайнего мига обоюдного взрыва и ушла как вода, впитавшись в песок последнего поцелуя.

Путиловский встал, каждым движением освобождаясь от ночных чар, принял ванну с ароматическими солями Мертвого моря, побрился и ожил окончательно. Когда он вышел из ванной комнаты с еще влажным пробором, его уже ждал поднос с горячим и крепким черным чаем и холодным ростбифом. Точно оголодавшие зверьки, не говоря ни слова, они набросились на еду. Утолив голод, Путиловский оделся и вышел в прихожую. Княгиня, закутавшись в халат и неслышно ступая узкими босыми ступнями, молча шла следом. Перекрестив Путиловского, Анна Урусова поцеловала его в лоб и застыла. Говорить было уже не о чем. У крыльца наготове стояла карета княгини. Путиловский нырнул внутрь. Кучер хлестнул упряжку, карета тронулась — он знал, куда везти барина. На востоке уже просвечивало утро.

* * *

В первом этаже доходного дома Неклюдовых стояли большие витрины зеркального стекла. И Ниночка, выходя из дома, обязательно смотрелась в эти витрины, как в зеркала, проверяя, все ли в порядке. Вот и сейчас она с большим удовлетворением отметила совершенство, как свое собственное, так и многочисленных деталей шубки, капора и муфты.

Грубый извозчицкий голос испортил радостное утреннее настроение, проорав на ухо:

— Пабереги–ись!

И грузчики пронесли мимо Нины несколько стеклянных бутылей в плетеных ивовых корзинах. Следом за грузчиками шел и ругался Викентьев. Заметив Нину, он перестал ругаться, расцвел нагловатой улыбкой и приподнял шляпу:

— Доброе утро, мадемуазель! — И тут же бросил грузчику в спину: — Осторожней, скотина!

Нина холодно ответила:

— Здравствуйте.

— Мадемуазель, вы меня не забыли? Я фотограф. Буду счастлив видеть вас среди моих первых клиенток! — Он с поклоном вручил Нине визитку. — Боже, как счастлив ваш папа. Лицезреть каждый день такое совершенство!

— А вы нахал! — Нина не глядя сунула визитку в муфту.

— Тысяча извинений за назойливость! Ваша красота служит мне оправданием.

«Надо будет пожаловаться Павлу! Какая грубая скотина! Приставать к чужой невесте!» И с этой гневной мыслью Нина пошла покупать себе лайковые перчатки к свадебному платью. Последний грузчик протащил мимо нее тяжелый сундук с химикалиями в стеклянной посуде.

«Хороша!$1 — глянул ей вслед Викентьев и заорал:

— Вот разбей только, болван!

* * *

Лейда Карловна неподвижно сидела за кухонным столом, не в силах справиться с одолевавшей ее печалью. Ее хозяин вернулся домой рано утром. Заслышав карету, она выглянула в окно и увидела на дверце знакомый герб князей Урусовых. Связь Путиловского с княгиней не была тайной для Лейды Карловны, но это было совершенно естественно до той поры, пока Павел Нестерович не связал себя святыми узами брачной клятвы с Ниночкой.

Конечно, невеста — еще далеко не жена. И молодая Лейда испытала это в полной мере, так и оставшись вечной невестой балтийского рыбака, ушедшего навсегда за богатым уловом салаки. Поэтому сейчас Лейда Карловна должна сделать все, чтобы брак этот состоялся. Ей нравилась Ниночка. И она нравилась Ниночке. Только в этой семье Лейда Карловна могла рассчитывать провести остаток жизни при Павле Нестеровиче. Как старая верная собака, иного хозяина она уже не признавала.

Сегодняшней ночью Павел Нестерович изменил Нине, а значит, и Лейде Карловне. Она поняла это по чуть заметным синеватым кругам вокруг сухо блестевших глаз, по обострившемуся лицу и по той жадности, с которой он выпил две кружки чая с молоком. Все это она наблюдала и раньше, но раньше было совсем другое дело.